Злые игры. Книга 2 - Пенни Винченци

— Спасибо.

— Не возражаете, если я закурю сигару?

— Нисколько. Мой отец курит сигары. Мне они нравятся.

— А кто ваш отец? Я могу его знать?

— Возможно. Фред Прэгер.

— Фред Третий?

— Он самый.

— Значит, Малыш Прэгер — ваш брат?

— Да.

— Малыш… как он сейчас?

— Отлично. — Она улыбнулась.

— Вы ведь его очень любите, да?

— Да.

— И не очень любите своего мужа.

— Люблю, — быстро проговорила она. — Очень люблю.

— Тогда какого же черта вы здесь делаете? Со мной?

— Даже если бы я вам и сказала, — весело ответила она, — вы бы все равно никогда не поверили.

— Можно мне вас трахнуть?

Вопрос был задан так прямо и так неожиданно, что она растерялась и теперь смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Но… я…

— Бросьте, Вирджиния. Если бы я уже целый час болтал с вами на всякие сексуальные темы, говорил бы вам, как вы красивы, заглядывал бы вам в глазки, целовал, вы ведь сейчас были бы уже готовы, верно?

— Возможно, но ведь вы же всего этого не делали.

— Ну ладно, — произнес он немного усталым голосом. — Начинаем представление. Вирджиния, вы самая потряснейшая леди. Стоит мне только на вас посмотреть, как у меня сразу же встает. Да что там посмотреть — только подумать о вас. Я бы хотел познакомить свой чувствительный член с вашей чувствительной кожей. Э-э… Принцесса! У вас самый эротический зад, какой мне доводилось видеть. Нет, я совершенно серьезно. И чуть-чуть попозже ничто не доставит мне такого удовольствия, как возможность снова взглянуть на него. И полюбоваться им. Какое-то время. Ну, как у меня выходит?

— Не очень здорово, — засмеялась она. — Скажите мне, а вы откуда? И как на вас свалилось столько денег, что вы их даже пересчитать не можете?

— От отца. А он их получил на судоходстве. Был в добрых друзьях с мистером Онассисом.

— Правда?

— Да. Он умер. Вот поэтому-то у меня и есть деньги.

— А вы по рождению и воспитанию настоящий американец? Чистопородный УОСП?[36]

— По рождению и воспитанию — да, американец. Но не из породы УОСПов. Отец у меня начинал простым матросом, в машинном отделении. Правда, он заработал достаточно, чтобы суметь послать меня в Йельский университет.

— И у вас никогда не возникает потребности заняться чем-то еще, кроме того, чтобы ловить рыбу, ходить на яхте, играть, устраивать вечеринки?

— Нет. Нет, никогда.

— А ваша мать?

— Она была проституткой, — коротко ответил он. — Можно мне теперь вас поцеловать?

— Да, можно.

Целовать ее было приятно: она была нежная, теплая и какая-то располагающая к себе. Спустя некоторое время он оторвался от ее губ и перешел на груди. Соски у нее были огромные, твердые и напряженные. Он немного отстранился, улыбнулся ей, потом опустился на колени перед креслом, в котором она сидела.

— Разденься.

Она стянула с себя брюки и села, слегка раздвинув ноги; он стал целовать ее, легко касаясь языком. Она была влажная, солоноватая, но странно напряженная. Томми поднял голову и посмотрел на нее.

— Расслабься.

— Не могу.

— Почему?

— Не знаю. По-моему, я боюсь.

— Чего?

— Тебя, наверное. Ты правда спал сразу с тремя, как Тед говорит?

— Ой, часто. И с девушкой и еще двумя мужчинами. И во всех других вариантах.

— Зачем?

— Потому что это интересно. И приятно. Разве ты никогда ничего такого не делаешь?

— Нет, никогда. Я веду довольно замкнутую жизнь там, у себя.

— Значит, твой граф — что-то вроде миссионера?

— Можно и так сказать.

— Вирджиния, давай я покажу тебе, что такое настоящее удовольствие.

Язык его забирался все глубже; она извивалась, постанывая.

— Вот так-то лучше. Гораздо лучше. — Он подсунул руки ей под ягодицы и принялся несильно сжимать, поглаживать, ласкать их. — Великолепная, прекрасная, изумительная задница. И где ты только такую взяла?

Она вдруг улыбнулась, обхватила его голову руками и крепко, сильно, страстно поцеловала его в губы, потом снова, с протяжным стоном, толкнула голову вниз, на прежнее место.

— Так, так, чудесно, — приговаривал он. — У тебя изумительный вкус.

Он немного опрокинул ее назад и принялся медленными, крепкими, жгучими поцелуями целовать ей живот; потом опять вернулся к груди, целуя ее, страстно лаская языком соски. Она вдруг вскрикнула, соскользнула на палубу, увлекая его за собой, ноги ее широко раздвинулись, согнувшись в коленях.

— Пожалуйста, пожалуйста, быстрее, — пробормотала она.

— Э-э, нет. — Он улыбнулся, глядя ей прямо в глаза. — Нам до этого пока далеко.

Он заставил ее ждать еще очень долго; удивился прорвавшемуся вдруг у нее отчаянному и неотложному желанию, но все равно заставил ее потерпеть. Он трудился долго и кропотливо: говорил ей сальности, вертел ее и крутил с боку на бок, перецеловал каждый кусочек, каждый уголок ее тела; дважды он довел ее своим языком почти до оргазма, отступая в самый последний момент; он поднимал ее над собой, держа на руках, насаживал ее на свой член и, когда она вскрикивала и начинала дрожать в предчувствии оргазма, опять снимал и просто лежал с ней рядом, разглядывая ее и нежно подшучивая над ее желанием; но вот наконец он повернул ее на спину, сильно и жестко вошел в нее, мгновенно ощутив, как она сразу же вся стала мокрой, податливой, как устремилась ему навстречу, — и наконец-то позволил ей дойти до оргазма; он чувствовал, как нарастало в ней возбуждение, как оно пульсировало, вздымаясь и обрушиваясь, и это продолжалось долго, очень долго, пока и сам он не растворился в этом смятении. И тогда она вскрикнула, громко и страстно, сильно выгнулась под ним всем своим телом и так застыла в сильнейшей, исступленной судороге, в которой, казалось, было больше боли, нежели удовольствия; а потом медленно опустилась и затихла; высвободившись наконец из нее и разомкнув веки, он увидел: ее золотистые глаза были влажны и по щекам бежали слезы, но она улыбалась широко, радостно, странно торжествующе.

На следующий день они высадили Теда и Кристен на берег, передав с ними записку для Майкла Хэлстона, а сами снова ушли в море. Она пробыла с ним три дня, а потом улетела в Нью-Йорк одна; после этого он не видел ее почти два года. Но читал в газетах, где-то чуть меньше чем через десять месяцев после той их встречи, что у нее родился ребенок, мальчик, виконт Хэдли, которого назвали Максимилианом.

Потом она приезжала к нему еще много раз; похоже, он был ей нужен. Он знал, что даже не особенно нравится ей, что она неодобрительно относится к его распутному, гедонистическому образу жизни; но знал он и то, что почему-то и чем-то для нее важен.