Совершеннолетние дети - Ирина Вильде

— А ты хотела бы достать такие книжки… ты знаешь, запрещенные, о которых я тебе как-то упоминала?

— Да, — твердо отвечает Дарка, и это «да» равносильно пожатию честной руки.

— Я так и знала, что ты согласишься. Теперь все хорошо. Я познакомлю тебя с людьми, которые будут доставать тебе такие книжки… Только никому об этом ни слова! Ни слова, Дарка!

— Ты должна мне верить, — уже немного обиженно замечает Дарка, словно своим тоном желая напомнить подружке, с кем та имеет дело. — Я никому не скажу… А теперь я пойду… — Она должна была проститься со Стефой, потому что опять вспомнила о Данке и ей захотелось, очень захотелось побыть одной!

В конце октября бывает такая погода, когда кажется, что дни сбросили с себя осенние пальто и прохаживаются в рубашках с расстегнутым воротом. Тогда трава вторично выпускает побеги и сердце человеческое тешит себя неразумными надеждами. О солнце в эти дни и говорить нечего. Оно светит ласково и благотворно, а если прикрыть, веки, можно ощутить на лице бег микроскопических ножек-лучей.

В такой день Данко пришел к Дарке. Так неожиданно приходит хороший сон к человеку, а потом исчезает, оставив тоску по себе. Дарка пригласила Данка на балкон. Она не хотела отдавать чужому дому, чужим людям ни одной его частицы, ни улыбки, ни голоса, ни даже эха его голоса — ведь для этих людей юноша был первый встречный.

— Я думала, ты уже совсем забыл меня!

Это звучало как упрек или вызов. Данко поискал ее глаза и, найдя, уставился прямехонько в них.

— Почему ты так думала? У нас теперь новый учитель по математике, который очень требователен… И потом репетиции в музыкальном училище. Посмотри на мои пальцы! Они совсем одеревенели от струн!

Дарка прикасается к действительно огрубевшим на кончиках пальцам его родных рук, а в это время у нее выстукивает в памяти:

«Дочка префекта… дочка префекта».

— Ты продолжаешь играть с этой Джорджеску? — внешне спокойно спрашивает она, помня каждую интонацию в Стефином рассказе о дочке префекта.

Но Данко отвечает так спокойно, что нельзя не верить ему:

— Конечно! Я же говорил тебе, что мы будем выступать в начале февраля…

Дарка еще подросток, ей пока неведома женская осторожность, и она спрашивает, как говорится, в лоб:

— И ты бываешь у нее дома? Она очень красивая?

Данко смеется каким-то мелким и как будто не очень искренним смехом.

— О, она форте фрумоси[19]… Но главное — как она играет! Ты должна как-нибудь послушать ее… Фуга у нее выходит… — Но, верно вспомнив, что Дарка не разбирается в музыкальной терминологии, он снова возвращается к тому, с чего начал: — Ты обязательно должна послушать ее. Она так смешно говорит по-немецки…

— И потому ты ее любишь? — Дарка хочет рассмеяться, но смех отскакивает от серьезного лица Данка и стыдливо прячется в уголках ее глаз.

— Я только люблю слушать, как она играет. Не бойся, ее будет кому полюбить!

Стефа говорила правду о Данке и Лучике. Он даже не возражает. И от этой его прямолинейной откровенности ей еще больнее. Она уже боится спросить: верно ли, что он, как говорила Стефа, бывает у Джорджеску каждый день? Ведь если Данко скажет «да», это будет сама правда.

Дарка решается на дерзость и прикасается еще к одной струне в душе Данка, которая должна отозваться желанным голосом:

— За мной начал бегать этот Рахмиструк из седьмого… Знаешь его? — Ей стыдно говорить о таких вещах, но она уверена, что в эту минуту так надо.

Струна, которую она рванула с такой силой, не зазвенела.

— Как не знать? Такой русый, в крестьянском платье. Правда? — отвечает совсем не ревнивый Данко. Он далек от мысли, что Дарка, именно Дарка, такая, как она есть, может понравиться еще кому-то. — Что делает Орыська? Как ты чувствуешь себя в гимназии? Сошлась с подругами?

Данко засыпает ее вопросами, и Дарка начинает волноваться, не скучно ли ему с ней. Но раз он спрашивает, надо отвечать.

— Орыська? Орыська так повела себя, что весь класс не хочет с ней водиться. Она страшная подлиза. И знаешь, к кому подлизывается? К Мигалаке! Мне даже стыдно, что она из Веренчанки.

— Неужели Орыська так провинилась?

Данко чересчур интересуется Орыськиной судьбой. Именно поэтому Дарка заговаривает о другом:

— У меня есть теперь подруга — Стефа Сидор. Знаешь ее?

Данко прищуривает глаз так, как это любит делать дядя Муха, когда он «под мухой».

— А, знаю! Ты можешь даже передать ей поклон от меня.

— Вы знакомы? — живо спрашивает Дарка, и ей вспоминается встреча в парке.

— Почти знакомы… Было время, когда панна Стефа не имела ничего против знакомства со мной, а я, такой недотепа, проморгал.

Данко смотрит в серьезное, взволнованное лицо Дарки тоже серьезным взглядом и вдруг смеется примирительным, счастливым смехом.

— Эх, ты… ты… ребенок!

Дарка отворачивается от него. Данко не на шутку встревожен:

— Что с тобой? Дарка, ну что случилось?

— Ничего… Право, ничего… Я такая глупая!

— Ты должна сказать мне правду, — говорит он голосом, который делает его на десять лет старше.

Дарка вынужденно улыбается.

— Что я тебе скажу? И зачем говорить? Чтобы ты смеялся надо мной?

— Дарка!

Он уже угрожает, и только теперь она признается:

— Видишь, ты опять добр ко мне, а я думала… — глупые слезы опять застилают глаза, и Дарка не может закончить мысль, — я думала, что ты уже совсем с той… дочкой префекта, и уже перестанешь дружить со мной и… Орыськой.

Дарке уже не стыдно своих слез. Пусть Данко видит и знает. Если бы только она могла вырезать сердце из груди и дать ему подержать в руке, чтоб Данко почувствовал, что бьется оно ради него.

Данко вынимает из нагрудного кармана аккуратно выглаженный шелковый платок и мягко вылавливает им Даркины слезы. Оба при этом от души смеются. Дарка глядит на него чисто промытыми, жалобными глазами и хочет, чтобы он сам догадался о том, чего она не может ему сказать:

«Оставь в покое ту румынку… Ты, верно, сам не догадываешься, почему должен провожать ее каждый день. Я боюсь… я почему-то боюсь, что эта дочка префекта станет Твоим и моим несчастьем…»

Данко тотчас по глазам Дарки догадывается о ее переживаниях.

_ Нельзя девушке грустить, когда на это нет причин…

Погляди на меня, Дарка. Так! А теперь улыбнись!

«Тихо, глупенькое, — приказывает своему сердцу Дарка, — тихо! Он не будет дружить с той хотя бы для того, чтобы не причинять мне неприятностей. Разве ты не видишь, глупенькое, как он охраняет мой покой?»

— Что ты будешь делать в воскресенье? — спрашивает вдруг Данко.

Дарка боится предложить готовый план. А что, если он хочет условиться с ней на воскресенье?

— Дело в том, что я собираюсь с товарищами на прогулку в Цецин. Поедем туда на велосипедах!

— А эти твои товарищи — кто они? — Дарке интересно как можно больше узнать о нем.

— Мои товарищи? О, это хорошие ребята!

И Дарка снова должна согласиться, что существует много дел, много людей, принадлежащих только миру Данка, его «собственному» миру, и все это отделяет ее от него, как река без моста.

…Закат по золотой лесенке спускается на городские крыши. Осенний холодок уже подбирается к балкону. Дарка в одном платье, надо встать и накинуть на плечи пальто, но она боится, что как только встанет, поднимется и Данко. Впрочем, он поднимется и так.

— Я пойду.

Сердце у Дарки обрывается, но она не решается задерживать Данка.

— До свидания!

— До свидания!

И она не провожает его даже в коридор. Ей не хочется сразу после разлуки с Данком встретиться с хозяйкой или, еще хуже, с Лидкой.

Дарка облокачивается на перила балкона и видит, как Данко поправляет воротник, поворачивается и уходит вниз по Русской. У церкви он сворачивает направо.

«Нет, это дорога не к Джорджеску», — с облегчением вздыхает Дарка.

И вдруг ее заливает волна горячей жалости и раскаяния. Как могла она отпустить Данка без единого сердечного слова? Почему не окликнула его еще с балкона? А потом еще… удивляться, что Данко ищет общества этой Лучики. Этой по-цыгански музыкальной румынки! А Стефа? Нет, еще ближе, еще роднее стала она Дарке. Ведь ей тоже понравился Данко, а разве это не говорит о родстве их душ?

VIII

Первое ноября с голыми ветвями, на которых повисла ледяными слезами роса, возникло так неожиданно, что не появись в тот день папа, Дарка не поверила бы, что уже первое.

Папа, как большинство интеллигентов, живущих в деревне, урвав полдня от хозяйства, дома, школы, хотел за эти полдня привезти с собой в село полгорода. Да! За немногие часы между ранним утренним поездом и уходящим в полдень надо было успеть несколько раз пробежать вниз и вверх по лестницам школьной инспекции, наведаться во все прогрессивные украинские редакции (разузнать там новости, которые до рядового гражданина не допускала цензура), заглянуть в единственный украинский книжный магазин, выпить чаю в знакомом ресторане в надежде встретить там кого-либо из старых приятелей, выполнить все мамины поручения (длинный-предлинный список), а после всего, как это ни странно, — Дарка. Это, верно, затем, чтобы никуда уже больше не уходить от нее. Но что из этого? Все равно Дарка последняя в списке важных дел, и для нее остается меньше всего времени.