Колесо Фортуны - Роджер Желязны

И тут я почувствовал чье-то присутствие и понял, что Энн была со мной. Должно быть, она стояла у окна с остальными и смотрела вниз. Дело в том, что она могла спасти меня, и ее босс никогда не догадался бы, что она это сделала.

Оставался единственный вопрос: спасет ли? Я вспомнил жар ее поцелуев и подумал, что, пожалуй, могла бы. С другой стороны, она не дала повода надеяться на это, а времени оставалось все меньше.

«Ну же, Энн, — подумал я. — Помоги мне. Пожалуйста».

Ответа, конечно же, не последовало. Ведь мне было не дано знать, о чем она думает.

Я мысленно пожал плечами, сознавая, что поступил единственно возможным образом. Порой вам остается только бросить кубики и ждать результата.

Асфальт подо мной продолжал стремительно рваться вверх.

Между игрой и писательским ремеслом существуют определенные точки соприкосновения. Наиболее очевидная из них — это удача, но есть и другие, например, риск. Бросить кости, сдать карты, выбрать лошадь — все эти действия бессмысленны без ставки. Что-то выиграть. Или что-то проиграть.

Писательство сродни этому. Вам нечего выигрывать и нечего терять до тех пор, пока вы не возьмете свой последний шедевр (или последний провал), не запечатаете его в конверт и не отошлете его прочь на волю судьбы.

Риск. Удача играет свою роль, но без этого первоначального риска у удачи нет шанса. Боссы Лас-Вегаса не пришлют вам чек, и издатели не кинутся умолять вас продать авторские права.

Мне не суждено зарабатывать на жизнь игрой. С одной стороны, хотя я нередко делал ставки (и при этом проигрывал и выигрывал несколько тысяч долларов), я никогда не ставил ни пенни собственных денег. С другой стороны, я не выдерживаю нагрузки. Если передо мной на столе лежит одна-единственная долларовая фишка, у меня начинают дрожать руки.

Писать ничуть не легче. И, поверьте, не менее рискованно.

Есть еще нечто общее между писательством и игрой: и то и другое затягивает. Впрочем, возможно, не всех. Наверное, есть люди, которые могут сделать одну ставку, а затем — неважно, выиграли или проиграли — спокойно уйти. Может быть, другие могут написать один рассказ или одну книгу и больше никогда не пытаться. Но большинство попадаются на крючок: они беззастенчиво выклянчивают деньги и швыряют их на удовлетворение своей привычки; они истощают себя в угоду безжалостной склонности; они иссушают свою жизнь и жизнь своей семьи, и все это из-за обезьянки, сидящей у них на закорках.

Все вышесказанное верно и в отношении игроков.

Удача. Риск. Привыкание. Общие черты разных страстей. Итак, берем ручку и бросаем кости.

Барри Молзберг, Кейт Коджа

СТРЕНОЖЕННЫЙ

Никогда не ставь на то, что может говорить.

Восемь к пяти. Они сбили его на виртуальной доске до уровня восемь к пяти; подлог, конечно, но попробуй сказать об этом. Попробуй сказать им хоть что-то. Попробуй сказать, кто ты такой, чего тебе это стоило, какими могут — должны — быть механизмы чувствительности. Их лоснящиеся тупые лица ясно видны в убывающем свете, так же как наклон головы, тени носогубных складок, их сужающиеся кверху лошадиные лбы.

Что можно им сказать? Им нельзя сказать ничего.

ПЕРЕД СКАЧКАМИ: Уолкер устанавливает Леди Света, шепчет ей что-то во время демонстрационного проезда. Дрожащее, неровное дыхание, влажные, покрытые пеной бока; душно, но она постарается, она всегда старается. Длинные ноги, коричневые ноги движутся ритмично, иногда порывисто сбиваясь с ритма. Она чутко слушается поводьев, ее нельзя ругать, она может понести на поворотах, если закусит удила. Она немного пуглива, робеет, если слишком натянуть поводья, но хороший, сильный, собранный наездник сможет с ней справиться. Он обязательно справится. Линии ее тела для Уолкера гиперреальны, он больше чем видит ее: каждый мускул, каждый изгиб, каждое зернышко пота, каждый пупырышек на ноздрях, каждый волосок находится именно там, где его невозможно не увидеть, но и невозможно постичь; проступающая под кожей мускулатура, воздух, омывающий ее тело, подобно воде, то, как она движется в толпе других столь же опасных созданий, нереальных, как весь ее бег. О Боже, Боже, она ведь просто зверь, думает возбужденный Уолкер. Она там и не там, его Леди Света, мелькающая перед ним, словно во сне. Он не может ни покорить, ни приручить ее, только скакать, скакать сквозь плотное течение гиперреальности. В жокейской куртке, слившийся со своей Леди Света, Уолкер чувствует ее силу, протекающую через его собственное сознание, ее силу, его силу, перетекающие из одной сущности в другую. На этот раз он должен победить. Он обуздает ее и выиграет Виртуальное Дерби.

Потому что он должен: победит, и все тут. Восемь к пяти, пять к восьми, все равно. Плевать — ему не помешают никакие обстоятельства — достаточно уже проигрышей в миллиметре от победы, сердцебиений, падений; но то было лишь подготовкой, а этот раз станет наградой за все; во что бы то ни стало он и его гиперреальный зверь, воображаемая, настоящая Леди Света добьются своего.

Гипотетическая миля с четвертью, с двумя поворотами, первый и последний шаг к цели, и все теперь в их власти: жар его собственных мышц, зажженный ею, его усилия и напряжение; возможно, он гнездится где-то на самом краю ее сознания, этот наездник, но он должен максимально это использовать, вся борьба, все движение не меньше ее, чем его, и во время движения он так же стремителен, так же воспламенен — ярость и страсть в их беге. Посмотрите, как они бегут. Билеты, пожалуйста, никого не ждем, все уже вошли, вниз по склону, вверх по склону, по всей трассе к победе. Он знает ритм каждого, всех соперников: Амоса и его Рыцаря Первого Порыва, обожаемую и вероломную Хильду со своим Оленем Тьмы и все остальных, придуманных и подлинных, колдунов и колдуний, шепчущих слова правды и лжи, втискивающих себя в машины и сенсоры из гонки в гонку, и все это ради одного последнего, огненного момента: Виртуального Дерби. Ах, Грэмпс! Солнечный Джим выиграл Виртуальное Дерби! Уолкер знает все это, но знает также, что помимо необходимости вспомнить существует и сопутствующая потребность, более тонкая, — она накатывает медленно, заполоняя собой все, захватит и его, если он не сумеет вырваться, не сумеет победить, — потребность забыть. Это должно было уже стать скрытой частью его сущности, но сейчас главное — это она, он и его Леди Света, разжигающая огонь в его крови и несущаяся с не свойственной лошадям яростью и свойственной лошадям точностью, смешение антроморфизма и звериной дикости, о которой он уже думал недавно; знать, не видя, знать, что она ждала Виртуальное Дерби, чтобы показать свою великолепную стать, и теперь рвется вперед с неудержимой силой, не свойственной ей прежде. Осознание того, что на этот раз она превосходит его собственный опыт, возможно, даже не подвластна ему, кажется шокирующим, даже смешным: он думал, что не может быть ничего, что находится за пределами его опыта, во всяком случае, не эти сюрреальные лошади, не эти серые полосатые туннели, через которые они рвутся к свету, не кровавый стук его сердца. Нет ничего, не изведанного Уолкером, и все же…