Психология проклятий (СИ) - Либрем Альма

Мужчина должен был бы как-то ей помочь — но вместо этого застыл, наблюдая за тем, как быстро бормотала себе под нос магические слова Котэсса. Казалось, копировальные листы вливались буквально в пространство страницы — и застывали там таким тонким, практически невидимым слоем, что никто, за исключением самой девушки, не сумел бы отметить их присутствие.

Заклинания её сливались в один сплошной поток. Она, казалось, только и успевала открывать папки и позволять забираться в них словам, а после закрывала — тогда-то страница сама собой запечатывалась, закрывалась, закупоривалась, чтобы никто больше не имел возможности её раскрыть.

Последняя папка легла на стол, завершённая горка индивидуальных планов и личных дел — и всего за пять или десять минут! — и только тогда Котэсса заметила наконец-то, что Сагрон даже и не пошевелился, наблюдая за тем, как она работала.

— За помощь, — промолвил он, — потребуется дополнительная плата, а не просто одно свидание.

Котэсса усмехнулась.

— Так или иначе, госпожа Литория разделила работу пополам, — промолвила она. — А у вас — второй курс магистратуры, шестой, то есть. Я всё равно трудилась на себя, — девушка бойко пожала плечами. — Так что удачи и приятного времяпровождения!

— А ты куда?

— Я? — удивилась она. — Я ведь переписала. Мои первые два часа работы освободились. Схожу, говаривают, комендант общежития вернулась, можно будет наконец-то попросить у неё комнату. Не всё ж мне проживать у чужих, отвратительных по характеру мужчин, верно?

— Ты мне совершенно не мешаешь… — начал было Сагрон, но Котэсса только пожала плечами и выскользнула из кабинета.

Он тяжело вздохнул. Следовало бы потянуться за своими папками, но он вновь полез к тем, что относились к пятому курсу, раскрыл все — и вложил в заклинание, то самое, которым пользовалась Котэсса, ещё и умножитель. Тонкий резак прошёлся по пространству над каждым из нужных листиков, а копии, сделанные умелыми, быстрыми руками, выскочили из первого, образцового варианта вновь двумя десятками невидимых листов и пробрались внутрь, прочно застывая на месте.

Сагрон только закрыл каждую из папой, запечатывая её прикосновением, провёлся по ободкам — и тоже сложил на горку сделанных уже индивидуальных планов.

…Он хотел приняться и за третью папку, но за спиной послышался стук каблуков. Можно было подумать на Литорию — но их Бойцовский Пудель сегодня был в лёгких плетёных босоножках и в платье, вероятно, слишком уж жарко на улице. Они-то с Котэссой пришли из дому довольно рано, да и сколько тут, сто метров — и уже в кабинете. А Ойтко приходилось ехать через весь город верхом либо в наёмной карете, ну, или использовать мгновенное превращение, а оно ох как тяжело сказывалось на организме женщины, которая всё ещё надеялась родить ребёнка. Конечно, у доцента Литории дети были — но она, кажется, хотела ещё одного.

А в сорок — даже магу не так уж и просто, и не потому, что организм не может, а потому, что их неадекватные врачи, те, которые не обладают волшебным даром, как-то не спешат давать подобным женщинам адекватные советы.

Говорят, хотите рожать — будете как селянки, под ближайшим кустом. Потому что им страшно брать на себя ответственность.

Всегда страшно.

Но нет, это была не Ойтко. Женщина, стоявшая у него за спиной, казалась деланно равнодушной — и он заметил, что сменила причёску.

— Здравствуй, милый, — холодно поприветствовала она его, потянувшись к светлой пряди волос — с рыжеватым отливом. Прежде у неё был оттенок ярче, но сейчас она словно специально приглушила его, воспользовавшись волшебными красками.

И каре. Он бы не обратил внимания на её причёску, но это казалось наглейшим плагиатом — у Котэссы точно такая же.

— Здравствуйте, — холодно поприветствовал он. — Странно видеть вас здесь, старший преподаватель Энниз. Разве вы не работаете на кафедре с другого факультета? Мне всегда казалось, что на нашей делать вам уж точно нечего. Ведь вы совершенно ничего не понимаете в боевой магии.

— Прежде, — отметила Энниз, — ты обращался со мной совершенно по-другому. Даже звал на встречу.

— Прежде, — покачал головой Сагрон, — я приглашал на свидание женщину, что выглядела совершенно по-другому.

— Но ведь тебе теперь нравятся такие.

Он хмыкнул. Нет, может быть, и не нравится — но светло-русый оттенок волос, меньше волшебной косметики, хотя до натуральности тоже было достаточно далеко, брюки… Брюки? Обувь на каблуках, это, впрочем, всегда свойственно — носить беспорядочно разные туфли.

— Удивительно, но факт, — покачал головой Сагрон, — я предпочитаю натуральные оттенки. Сквозь твои светлые волосы всё ещё пробивается рыжевизна, а ещё — они вьются у тебя совершенно неестественно.

У Котэссы — он понял сегодня утром, — кудри появлялись только от влаги, ну, или если пространство было слишком наполнено волшебством. Тогда каре, всегда хорошо уложенное, превращалось в какой-то стиль одуванчика.

Но когда она была спокойна и не пользовалась слишком активно магией, то всё было в порядке.

Вероятно, Энниз в своей страсти действительно прийтись ему по душе, слишком уж заигралась или засмотрелась на студентку. А ещё — подловила её в тот миг, когда она была не в лучшем своём состоянии.

— Однако, прежде я тебе нравилась и такой, и другой — да ты был готов принять меня в том состоянии, в котором я тебе приду, и неважно, каким оно было.

На самом деле, Сагрон был уверен — так о нём могла заявить каждая из бывших любовниц. А с Энниз даже ничего не сложилось — потому что в тот вечер он как раз пытался избавиться от первых последствий проклятия. А потом — эти дурацкие поцелуи, эта странная дорожка, что вела от шеи к сердцу, такая неуместная, особенно если учитывать место её обретения…

Прежде ему нравилась Энниз — аспирантка Фору в позапрошлом году. Она была на другом факультете, умела строить глазки каждому, с кем только сталкивалась в коридоре, а он не стал исключением. С формами, чуть полнее, чем совсем уж худощавая Котэсса, тоже с характером — это ему нравилось больше всего, — с весёлой улыбкой, сияющей, казалось, ярче солнца — особенно если ей ну уж очень сильно хотелось запасть кому-то в душу.

За Энниз Фору даже хотелось сражаться. Прежде. Сейчас, после колкостей со стороны Котэссы, после воспоминаний о том, как легко от одного её короткого поцелуя унималась ненавистная боль в ожоге, он думал, что ни за что не променял бы эту до смешного строптивую юную девочку, совсем ещё неопытную, на такую акулу, как старший преподаватель с соседней кафедры.

Чистоты и невинности, да, в ней не было. Огнём полыхала страсть — всё, что нужно взрослому, самодостаточному мужчине, не желающему пока что жениться и связывать себя более серьёзными узами.

Ага.

Оставалось только одно "но", вот только оно и портило радикальнее всего отношения с Энниз.

Проклятие.

Он уже почувствовал на себе итог нескольких поцелуев. Фору не стесняло то, что они находились в деканате, не смущали ни папки, ничто. Казалось, вряд ли вообще существовало что-то, что могло бы заставить её хоть покраснеть. Или, может быть, румянец просто очень хорошо скрывал плотный слой косметики, просто точно сказать довольно-таки трудно.

Если б тогда вечером, разумеется, ничего не случилось, если б утром не умудрилась Котэсса его проклясть, он бы, вне всяких сомнений, увидел Энниз Фору без лишней косметики — без лишней одежды тоже. Но представление о её формах складывалось более чем удачно и без этого, а всё прочее пока что не имело никакого значения.

Сагрон искренне верил в то, что он её тоже интересовал всего лишь как способ провести одну короткую ночь. Но зачем она тогда приходила раз за разом?

Фору сделала шаг вперёд, протянула руки, порываясь его обнять, но Дэрри отступил от неё на один шаг и отрицательно покачал головой. Пояснять в очередной раз Котэссе, что всё произошло совершенно случайно, ему не хотелось, по крайней мере, не прямо сейчас. И вновь растягивать проклятие ещё на целый год, из которого он уже отбыл практически неделю — а это могла быть уже вторая семидневка первой летней двадцатки!..