Катарское сокровище - Антон Дубинин

Супруга его, было появившаяся в дверях по первому же оклику, тут же исчезла, как сбрызнутое святой водой дурное видение; но совсем скоро появилась вновь, одной рукой прижимая к боку тяжелый запотевший кувшин, а другой вознеся перед собой, как в процессии в канун Вознесения, небольшое деревянное Распятие. Тихая, как мышка, завозилась у стены, прилаживая крест на место. Кувшин она все так же держала одной рукой, изогнувшись под его тяжестью, но велеречивый супруг и не подумал ей помочь.

Аймер не выдержал, поднялся, чтобы принять у нее тяжесть — и напрасно: бедная женщина, видно, непривычная к помощи, от неожиданности выронила ношу с тихим вскриком. Аймер поймал кувшин уже в пальце от пола, испустив притом не слишком-то монашеский возглас; брат Гальярд опустил глаза, притворился, что не слыхал.

— Вот же дура ты, баба, — вскинулся было любезный хозяин дома. Однако мгновенно умерил свой гнев при гостях, вонзил нож в запечатанное горлышко кувшина. — Попробуйте, отцы, и винца трехлетнего, из Акса торговка возит. И простите жену мою благоверную — не слишком она ловкая женщина, что поделаешь, не всех Господь щедро одаривает, есть и убогие…

— А присели бы вы с нами, голубушка, довольно хлопотать, — приветливо предложил Гальярд. Росса вскинула глаза на мужа, будто ожидая разрешения. Тот неохотно кивнул.

— Садись, садись, жена, отдохни. Да куда к святым отцам на лавку пристроилась? Место тебе рядом с законным мужем!

Теперь, когда Росса сидела напротив них, а не беспрестанно возилась с чем-то, опустив голову — брат Гальярд мог ее недурно разглядеть. Он старался не смотреть на нее прямо, чтобы не смущать — но и скользнув по ней взглядом, монах заметил достаточно. Не скрылся от его глаз и заживший желтоватый синяк на скуле — дня три-четыре синяку, не больше… Бедная женщина. Выглядит скорее служанкой, чем хозяйкой. Глаз не поднимает, рта не раскрывает. А ведь судя по всему, еще недавно была весьма хороша собой… И мелкие веснушки по ее остренькому лицу только придавали ей миловидности. И волосы у нее русые, светлые, как у ее сына… даже еще светлее сыновних — это от седины.

Бермон потянулся, демонстративно приласкал супругу, погладив по локтю. Молодого и нетерпеливого Аймера передернуло: ему показалось, что женщина вздрогнула. С ней бы отдельно поговорить, как можно расспрашивать ее при этом живодере? Даже слепому ясно, что муж ее бьет, что она мужа боится. Как же Гальярд, такой умный и всезнающий, решился говорить с ними обоими одновременно?

— Спасибо за трапезу, хозяюшка, готовите вы дай Бог всякому, — Гальярд собрал кусочком хлеба соус с тарелки. На Росса, которую, должно быть, нечасто хвалили в ее собственном доме, смотрела недоверчиво. — Никак не вспомню, видел я вас в церкви или нет? На проповеди заходили?

— Она болела, — вместо жены встрял, разумеется, хозяин дома. — Женская слабость. Баба — это ж сосуд, как говорится, немощный: порой по неделям со двора не выходит. Так я, как нас апостол учит, церковь за нас двоих посещаю и потом супруге все излагаю в подробностях. Учу ее, отцы, по-отечески, коли уж я за нее перед Богом в ответе.

— А ответьте вы мне, сударыня, на такой нескромный вопрос, — по-прежнему обращаясь к ней, продолжил брат Гальярд. Ему стоило немалых усилий не заткнуть ткача каким-нибудь резким словом: удерживало только понимание, что в итоге любая неприятность мужа отзовется на забитой женщине. — Как священнику ответьте, не стыдясь и не скрывая. Неужели вам с супругом, людям еще молодым и крепким, Господь послал только одного сына за столько лет брака?

Бермон приподнял бровь, явно недовольный, что разговаривают с женой в обход его самого. Росса затеребила край скатерти.

— Да, батюшка, Антуан-то, прости Господи… Он еще от первого моего мужа, от Жан-Марселя. Царство ему небесное…

Впервые в этом доме прозвучал ее голос. Считай, шепоток.

— Получается, что у вас с мастером Бермоном и вовсе нет детей? — уточнил Гальярд, кивая сочувственно. Бедная женщина все не понимала, куда он клонит. Зато, бьюсь об заклад, отлично понимал Бермон.

— Еще, батюшка, была девчоночка, тоже Жан-Марселево семя, Жакотта… Слабенькая родилась, чудом я ее выходила…

— Дочка с вами живет?

— На кладбище, отцы, уже года три как наша Жакотточка… Как родилась слабенькая, так чудом и до десяти дожила…

— У моей жены и у самой-то не ладится со здоровьем, — ввернул Бермон-ткач с неизменной улыбкой. — Сами, отцы, говорите — священников стыдиться нечего: так я вам как на исповеди открою — не стыдись, жена, отцам-то можно сказать — что-то стала моя Росса частенько скидывать. То пяток месяцев не доносит, а то и вовсе пустяк… Кабы все наши детки выживали, мы бы вдвоем уже полдеревни заселили, — хохотнул он, так что Аймера едва не стошнило макаронами. — Однако не дает пока Бог наследника… Сам дает, Сам и берет, а пока я к делу Антуана приставляю. Мотальщиком он у меня работает, хотя, скажу откровенно, и не слишком старается. Однако мастерскую и дом унаследует после меня, если что. Ведь он мне, считай, родной сын.

Бедная Росса! Вцепившись ногтями в край скатерти, она сидела пунцовая, не возражая ни словом мужу, который прилюдно ее позорил… И позорил облыжно. Брат Гальярд ни на миг не сомневался, что Бермон лжет. От первого слова и до последнего… Стоило бы узнать, совсем ли эта скотина не живет супружеской жизнью с законной женой, гнушаясь любого соития — или просто избегает зачатия детей, которое для катара, как известно, есть наипервейший грех? Спокойно, монах, спокойно, сказал у него в голове довольно суровый Гильем-Арнаут. Держи себя в руках. Мало ты таких видел? Мало? А ведь они и есть заблудшие овцы дома Израилева, вовсе не мировое зло и не демоны — нет, несчастные люди; именно ради таких и основан наш святой орден, именно таких ты, если вспомнишь, некогда собирался обращать.

— Кстати, если уж речь зашла о пасынке вашем, об Антуане. Не позовете ли и его к столу, любезный… ткач?

— Непременно позвал бы, как же без Антуана. Да только мальчик с утра свое отработал и гуляет где-то, я его дома не держу, — Бермон виновато развел руками. Аймер утешался прекрасными мечтами — представлял, с каким бы наслаждением он врезал этой сытой сволочи под дых. Или в черно-щетинистую челюсть снизу, с разворота… — Сами понимаете, отцы, его дело молодое, кровь кипит, девушки там, приятели…

Худой и замученный Антуан, как тень стоящий у церковной стены, представлялся Аймеру как живой. Ох и бьют парня в этом доме, и ничего ведь тут не сделаешь. Наверняка бьют смертным боем… А то и заставляют еретические обряды блюсти. Не удивительно, что тот, бедолага, не знает, чего ему больше бояться — смерти вечной или муки временной. И опять-таки надо сидеть и молчать, потому что всему свое время, и сейчас даже не допрос, сейчас — всего-навсего…