Встречи господина де Брео - Анри Ренье

— Вы удивляетесь, сударь, видя меня в таком состоянии? — продолжал г-н Флоро де Беркайэ. — Что у меня нет денег, это не должно вас удивлять: поэты обычно не взысканы фортуной. Но вам кажется странным, что я не одушевлен более пламенем нечестия, которое некогда не допускало меня произнести имя Божие, не сопровождая его насмешками, что так нравились князю де Тюину и передавались из уст в уста. Таковы были мои привычки, когда в прошлом году мы встретились с вами на постоялом дворе, и я был счастлив, найдя в вас человека, который сходился приблизительно со мной во взглядах на сущность вещей, хотя и по-другому выражал свои мысли.

Слова г-на де Беркайэ заставили улыбнуться г-на де Брео. Они привели ему на память последствия этой встречи с г-ном де Беркайэ. Он был многим ему обязан и, в частности, знакомством с маркизой де Преньелэ, а на ее празднике в Вердюроне он беседовал с г-ном Ле Варлоном де Вериньи и видел танцующей г-жу де Блион. Конечно, тело молодой женщины, которая лежала здесь на постели и которую он поглаживал рукою, чтобы она запаслась терпением, было нежно, стройно и прелестно на вид. Он заключил это по взглядам, которые украдкой бросал в ту сторону г-н Флоро де Беркайэ. Г-н де Брео вполне ценил наслаждение располагать этим телом по своему усмотрению, но он хорошо знал, что, как только прекрасная Маргарита покроет себя материей и придет в обычный вид, он через минуту перестанет об этом думать. Г-н де Брео часто уже испытывал, как легко забывает он о своей любовнице. Тогда он с живостью начинал мечтать о другом, не ее теле. Оно предстало ему на мгновенье, словно нагое, под серебристой прозрачностью наряда, оживленное музыкой и светом, будто в волшебном, танцующем видении. И г-жа де Блион с такою точностью, с такою остротою пришла ему на память, что он закрыл глаза и ему стоило труда отвечать на слова г-на Флоро де Беркайэ.

— Действительно, сударь, перемена, происшедшая в вас, достойна удивления, но мне кажется, что она началась уже тогда, когда я навестил вас, чтобы попросить вас любезно преподать г-ну Ле Варлону де Вериньи тот образ мыслей, от которого теперь вы так далеки. Уже тогда профессия безбожника, как вы выражаетесь, начала казаться вам не столь прекрасной, и вы давали мне понять, что в конце концов могли бы быть способным, как и любой человек, веровать в Бога. И если, действительно, вы приняли подобное решение, мне бы очень интересно было узнать от вас самих, как с вами случилось то, чего, по правде сказать, я все-таки не ожидал.

— Я сейчас все вам расскажу, — скромно ответил г-н Флоро де Беркайэ, — и в подробностях, с условием, что эта прекрасная дама прикроется одеялом, потому что вид ее начинает меня волновать и…

Маргарита Жеро, держа все время лицо тщательно закутанным, натянула с помощью г-на де Брео простыню на остальные части тела. Г-н Флоро де Беркайэ, по-видимому, удовлетворился этим и продолжал следующим образом:

— Вы должны знать, сударь, что некоторые события, о которых я умолчу, очень повредили мне во мнении некоторых особ. Нам прощают все, что касается наших собственных удовольствий, но не любят, чтобы мы занимались удовольствиями других; вам самим известно, как в таких случаях называют нашу услужливость. Случай с г-ном Ле Варлоном де Вериньи пошатнул мое положение в обществе. Если бы я для себя приберег эту маленькую Аннету Курбуан, все обошлось бы как нельзя лучше… Ну, да все равно… Прибавьте к тому же, что кошелек маркизы де Преньелэ открывался все с большим и большим трудом. Она довольно кисло принимала мои произведения, объявив, что воображение у меня иссякло и утратилась та пламенность, которая придавала блеск моим писаниям. Правда, что шипучесть моя приутихла. Обычно я от простых смертных заимствовал черты, которыми наделял своих богинь, а жалкое состояние, в которое привела меня вердюронская служаночка, не давало мне возможности поддерживать свое вдохновение привычным питанием. И вот я в своей норе — совсем один, с высохшей чернильницей и кувшином взвара. Нездоровье удерживает меня от посещения кабаков. Прощай, вино, питье залпом, трубка, яичница с салом и все распутства, служащие привилегией и как бы отличительным признаком вольнодумца! От нечестия у меня осталось только само нечестие. Что же это за нечестивец, который ложится спать с курами, встает с петухами, не предается плотским грехам и живет как любой бедняк? Хорошее занятие, надо признаться, не веровать в Бога, если это не сопровождается разрешением того, чего другие лишают себя в ожидании будущей жизни, где им сторицей воздастся за воздержание здесь, на земле! Это чистейшее надувательство, сударь, и, не желая больше быть в дураках, я решил поскорее вывести дело начистоту!

Г-н Флоро де Беркайэ сделал движение, будто перескочил ручей, и продолжал:

— Признаться, что своим обращением я рассчитывал восстановить свое блестящее положение в обществе. Мне казалось, что этим я завоюю все сердца и добьюсь всеобщего расположения. Этим возвращением к Богу я оказываю поддержку религии, которая должна была бы ответить тем же. Что же может более прибавить ценности вере, как не пример возвращения к ней человека, до сей поры столько напоказ обходившегося без нее? Таково было мое мнение, сударь, тем более что обращение мое не было следствием особой милости Божией, на которую, без сомнения, трудно рассчитывать, но проистекало из вполне рассудительного побуждения, находящегося, так сказать, у каждого под рукой; не порыв, где сам собой не управляешь, а определенная и серьезная наклонность, пробудить которую может всякий человек, исполненный добрых намерений.

Г-н де Беркайэ на минуту умолк.

— Вы ждете, сударь, — насмешливо начал он опять, — что я вам буду живописать все затруднения, которые пришлось мне одолеть в себе самом, чтобы дойти до теперешнего состояния? Вы воображаете, что я с трудом искоренял в себе долголетние и глубокие корни нечестия и цепкие пни мыслей, к которым я привык? Вам хотелось бы испытаний, порывов, новых падений, покаяний, подвигов — всего, что принято в подобных случаях? Не обольщайтесь надеждой, сударь. Нет ничего легче и удобнее, и я уверен, что, когда придет для вас срок, вы сами этого не заметите, как и я.

Г-н де Беркайэ остановился. Маргарита Жеро начинала терять терпение под простыней. Она сделала движение, причем одна нога опять открылась. Г-н де Беркайэ продолжал:

— Все дело, как я имел честь вам докладывать, в наступившей минуте. Не трудитесь рассуждать и доказывать. Доводы за веру и против нее совершенно равны. Мы имели свои для того, чтобы быть безбожниками, другие имеют свои, чтобы не быть ими. Одни стоят других, сударь, все дело в выборе, причем не следует рассматривать эти доводы слишком подробно. Уверовать в Бога почти то же самое, что проглотить пилюлю, относительно которой не спорят и не разбирают, из чего она составлена, а просто ожидают счастливого результата.

Г-н де Беркайэ сделал горлом движение, будто проглотил довольно крупный предмет, отчего на худой шее его поднялся кадык.

— Не смейтесь, сударь, — снова начал г-н Флоро де Беркайэ. — Делать, так делать! И я решил сопровождать свое обращенье всеми признаками, чтобы доказать, что оно бесповоротно и чистопробно. Начал я с того, что видоизменил свою манеру выражаться. Быть может, нас судят скорее по словам, чем по делам. Я отрекся от резких и живых выражений, к которым я имел привычку, и заменил их языком елейным, основательным и убежденным. Везде я появлялся крайне благопристойно, стал посещать церкви, присутствовал на проповедях и церковных процессиях. Начал злоупотреблять таинствами. Я излишествовал за трапезой Господней. Сочинял гимны и кантики. Наилучшие я носил к маркизе де Преньелэ. Она выслушала их рассеянно, очень похвалила и не дала ни копейки. Везде повторялось то же самое; вот почему я и явился к вам в надежде встретить у вас лучший прием.

Г-н Флоро де Беркайэ погрузился на минуту в задумчивость. Маргарита Жеро воспользовалась этим временем, чтобы высунуть нос из-под одеяла и посмотреть, каков из себя этот докучный посетитель. Г-н де Беркайэ был не в авантаже. Цвет лица его, не поддерживаемый больше вином, лишился красок. Он казался жалким и опустившимся, и к природному его козлиному запаху примешивался душок ризницы. Он продолжал безмолвствовать, как вдруг воскликнул:

— Странный народ, сударь, эти верующие христиане! Одни находят столь естественным, когда начинают разделять их мнение, что не видят в этом никакой заслуги и ничего, заслуживающего внимания, другие даже оскорбляются тем, что отказываешься от мнения, противоположного ихнему. Им кажется, что для других совершенно достаточно быть безбожниками. Уверяю вас, они смотрели на мое обращение как на неуместную фамильярность. Они сочли это за некоторого рода наглую попытку сравняться с ними и не оставались нечувствительными к подобной дерзости. Некоторым, наконец, не нравится, чтобы число безбожников уменьшалось. Разве безбожники — не отверженные, паршивые стада, заранее обреченные гневу Господнему? В день Страшного суда правосудие Божие, занятое тем, как бы построже наказать нечестивцев, не будет слишком подробно рассматривать проступки обыкновенных грешников, которые, благодаря подобному накоплению, отделаются гораздо легче. Таким образом, сударь, все от меня отвернулись, и я вынужден обращаться к такому нечестивцу, как вы.