Путешествия в Мустанг и Бутан - Пессель Мишель

Перед самым наступлением темноты звон колокольцев возвещал о возвращении стада. Мужчины вставали и шли гурьбой к городским воротам, где неизбежно поднималась сутолока.

Между тем новости из дворца приходили малоутешительные: в состоянии Джигме Дордже не наблюдалось улучшения… Пемба посоветовал вновь на время оставить Ло-Мантанг.

Багаж сложили на подворье моего друга Тсевана Ринцинга, обещав ему за услуги металлическое ведро, привезённое мной из Катманду.

Пемба сверил по древнему тибетскому альманаху, верный ли мы выбрали день для этого путешествия. Оказалось, первый день месяца благоприятствует работе, второй хорош для получения золота и серебра — только надо, если хочешь, чтобы оно подольше сохранялось в доме, покрошить немного глины в очаг. Третий день прекрасно подходит для поездок. Увы, наша дата не совпала с небесным предначертанием: по указаниям автора альманаха, в этот день лучше всего мыть голову. Ничего не поделаешь…

Дорогой я ознакомился с прочими рекомендациями. Из книжки можно было почерпнуть, в какой день лучше всего жениться, переезжать в новый дом, рисовать святую картину. Был день, когда предписывалось: «Ступай во дворец и станешь знатным!»; на двадцать второй день советовалось: «Читай и станешь учёным!» Рекомендация на тридцатый день была удивительной: можно начинать строить крепость. Ну а поскольку это не входило в мои планы, мы покинули Ло-Мантанг без труб и барабанов. Река Кали-Гандак, прорезав глубочайший на свете каньон, заставила свои притоки тоже как следует попилить камни. Мы пересекли ущелье, стены которого отвесно уходили на тысячу метров вверх.

В тёмном каньоне Пемба собрал для своей коллекции снадобий разноцветные камешки, содержащие чистую железную руду и медь: в тибетской медицине используется каменная пыль. В устье ущелья стояло селение под названием Самдзонг, но нам сказали, что исконное его наименование Самом, что означает «Хранитель земли» (оно стоит на самой границе). Жители приняли нас поначалу за сборщиков налогов.

На обратном пути мы вышли к развалинам древнего монастыря Гумпа-Тубтилунг, разрезанного пополам горным потоком. Я с удовлетворением перечёл в исторической хронике, купленной мной у монаха в Гарпху:

«У короля Ахана Гелцинга было пятеро сыновей. Двое младших женились на одной женщине по имени Цусанг и жили вместе в монастыре Тубтилунг. В это время озеро Три-Лунг вышло из берегов и разрушило монастырь».

Теперь перед нами было конкретное подтверждение слов летописца: селевой поток из ледникового озера разрезал монастырь на две части.

Сведения, изложенные в «Молле», придали хождению по Мустангу особый характер. Книга стала для нас путеводителем по историческим местам. Остатки каменной кладки говорили теперь о многом, оживали легенды и рассказы, слышанные мной в Ло-Мантанге и других селениях. Я словно, как в детстве, рылся на чердаке в старой рухляди, ожидая вот-вот натолкнуться на сокровища. Хотя, быть может, куда захватывающе было знакомство с удивительной атмосферой будничной жизни лоба.

Её трудно описать словами и тем более найти адекватные термины. Есть края, которые оставляют впечатление летаргического сна, другие — одиночества, усталости или отчаяния. В Мустанге жизнь была преисполнена бьющей через край энергии, готовности к действию. Все эти качества наилучшим образом воплощались в Пембе.

Каждое утро он начинал с рассказа о том, что он ожидает от этого дня. Ему были неведомы такие понятия, как «рутина» или «скука». Всё было внове и всё потрясающе интересно: и встреча с другом, и предстоящий праздник, и новости, которые он расскажет, и вести, которые услышит. Его жизнь была лишена статики, смирения, успокоенности — всего того, что так часто встречаешь в странах Азии и Западной Европы. Лоба привыкли к дальним горизонтам, к бесконечным передвижениям, к разнообразию жизни. У них всегда есть цель, пусть маленькая, но которую всё равно надо достичь. То, что мы на Западе зовём «борьбой за существование», в Мустанге представляется серией инициатив, приключением, подчас авантюрой. Таково было это «затерянное королевство». Время остановилось здесь? Какая чепуха! Я говорил уже, что для лоба слова «счастье» и «красота» — синонимы и они пытаются совместить оба понятия. В Мустанге нет дома, который бы не играл своей роли в этом приближении к счастью через красоту; здесь даже простой цветочный горшок на подоконнике — трогательный знак заботы в безводной каменистой пустыне.

Вторая характерная черта мустангской жизни — это гигантское уважение к учёности, знаниям, уму. Для мужчины нет более достойной цели, нежели стремление к знаниям; детей непременно поощряют интересоваться историей, мифологией, любят, когда они задают «умные» вопросы. На Западе «хороший работник» ценится гораздо выше, чем «блестящий ум». Людей у нас приучают скорее к труду, а не к размышлению, и, за редким исключением, система нашего образования направлена на привитие «практических» навыков. В Мустанге человек, одарённый высоким интеллектом, в общем не работает. Монахами восхищаются именно потому, что они могут обходиться головой, в то время как у нас, на Западе, на интеллектуалов смотрят как на феноменов и в конечном счёте не одобряют их.

Мне не приходилось нигде, кроме страны Ло, слышать, чтобы матери говорили о своих сыновьях: «Этот умён, а этот глуп, ни к чему не пригоден». Оценивая человека, прежде всего определяют его интеллектуальные качества. Например, «очень умный человек». У нас же скорее скажут: «Очень богат», или «Очень силён», или «Хороший работник»…

Лоба — строгие критики и явные индивидуалисты. Нелегко бывает найти двоих людей, высказывающих одинаковое суждение по одному и тому же предмету. Этим объясняется существование бесчисленных сект, по сути отличающихся друг от друга ничтожными расхождениями в толковании вероучения.

Ум обычно связывают здесь с добродетелью: человек, блистающий умом, слывёт высоконравственным. Престиж в обществе также основан на уме, а не на богатстве или силе. Случается, что великого ламу затмевает какой-нибудь скромный монах, прославившийся своими высказываниями или «чистотой». В целом это порождает в народе устремлённость не к богатству и могуществу, а к развитию интеллекта.

Громадной популярностью пользуются люди остроумные. Я часто восхищался изобретательностью Пембы по части высмеивания моего характера и поведения. В большом фаворе и умелые рассказчики.

Пемба вообще охотно высказывал меткие суждения по всякому поводу. Разговаривая с ним, я убеждался, что его образ мысли современен, а любознательность и терпение нередко выше, чем у меня, хотя он никогда не покидал пределов Мустанга, а я прибыл за тридевять земель изучать жизнь его страны!

Интересно, что, отвечая на его проницательные вопросы о жизни Франции, я вдруг обнаружил, сколь мало фундаментальных отличий между нашими двумя странами. Наши политические, религиозные или правовые институты во многом унаследованы от средневековья. У нас тоже были короли, феодалы, крестьяне. На нашей земле стояли замки, крепости и монастыри. У нас были суды разного назначения и королевские герольды, превратившиеся со временем в почтальонов. Наша общественная жизнь покоится на средневековом представлении о семье. Скажем, оксфордский профессор подчинён таким же древним правилам, как учёный-монах. А язык наших юридических документов почти до мелочей схож с эдиктами короля Мустанга.

Как правило, я не терплю сравнений и всегда раздражаюсь, когда меня начинают уверять, что Мексика похожа на Испанию или такая-то страна похожа на его родину. Но здесь я хочу подчеркнуть, что тибетская культура Мустанга в гораздо большей степени схожа со средневековой Европой, нежели с традициями своих соседей, будь то Индия, Бирма, Китай, Монголия или Афганистан…

Шесть дней спустя мы вновь появились, усталые и грязные, перед воротами Ло-Мантанга. Жизнь текла как обычно. Мужчины ожидали возвращения стада, знатные граждане, потягивая чай, обсуждали государственные вопросы. Единственная новость была радостной: королевскому сыну стало лучше! Огонь возле дворца погас. У меня с души свалился тяжеленный камень.