Сюита №2 - Наталья Гончарова

Они поселились в отеле Руль, он мог бы выбрать любой другой отель, но убеждая себя в его лучшем расположении, аккурат, у входа Английской набережной, на краю залива Ангелов, там, где рукой подать до казино де ля Жете Променад, в глубине души все же осознавал, что вернулся в этот отель не случайно, а все доводы разума, в действительности, не стоят и шиллинга. Он возвращался в этот отель как возвращаются люди в место крушения своих надежд или в место абсолютного счастья, что в итоге равно, чтобы заново пережить эмоции, как горя и ужаса, так и высшего наслаждения, так как и те и другие чувства, в своей крайности, дают нам подлинные ощущения жизни, в рутине и водовороте однообразных событий, где каждый день лишь сон иль полудрема.

В тот же день, в день прибытия, решено было ужинать в казино де ла Жете. Вечер был чудесный, и расположившись на веранде, утопающей в цветах и лентах, с видом на мерцающее в лучах уходящего ко сну солнца, море, Дэвид погрузившись в свои мысли, обращаясь к Эллен, ясно и четко вдруг произнес: — «Какой феноменальный закат, Энн!», — и тут же сконфуженно замолчал.

Прозрачные, серо-голубые глаза Эллен устремились на него с осуждением и вместе с тем с любопытством.

— Позволь узнать, кто же эта Энн, если о ней ты думаешь в этот прекрасный вечер? — В ее голосе не было ни гнева, ни горечи, ни даже досады, однако та нарочитая отстраненность, с которой она произнесла этот вопрос, как раз и свидетельствовала о том, что все эти чувства стоят за холодной неуместностью ее отчужденности.

— Не думаешь же, ты, Эллен, что в свои почти пятьдесят, я достался тебе чист и невинен, — полушутя ответил Дэвид, с надменною улыбкой, давая ей понять, что говорить на эту тему не желает.

Но не в характере Эллен было смолчать, и если порой она не высказывала свое мнение по некоторым вопросам, то бывало это крайне редко, и то по причине, скорее дурного самочувствия, нежели было связано с ее нежеланием вступать в дискуссии, потому как ей всегда было что сказать по любому вопросу. И потом, в этот приезд она итак слишком со многим смирилась молча, и гордость, уязвленная раздельным проживанием в отеле, требовала реванш.

— Верно, однако же, не думаю, что ты вспомнил дела давно минувших дней, когда ты был еще мальчишкой, скорее воспоминания эти совсем недавние, а потому еще свежи, — не унималась Эллен.

— Разве ты действительно хочешь, чтобы я рассказал тебе о ней? — неожиданно прямо задал вопрос Дэвид и пристально посмотрел на Эллен.

— Пффф, — фыркнула она, — боюсь, нам и вечера станет мало, если слушать обо всех, кто был у тебя в прошлом.

Но вопрос был не в этом, и Дэвид вполне конкретно спросил, хочет ли она услышать историю об Энн, не обо всех других, а об Энн, уж это прозорливая Элен не могла не понять. Впрочем, она так ответила по нескольким причинам: во-первых тем самым, она сравнила некую Энн, со всеми другими, что были до нее, давая понять, что соперница из прошлого, также незначительна, как и все те, кто были в его жизни до нее, а во-вторых, потому, что скрытый вызов в его голосе, дал понять Элен, что та самая Энн, как раз важнее всех других, и услышать о ней, в этот прекрасный вечер, словно из воздуха и брызг соленых моря воскресить давно умершую любовь. И пусть она сейчас покоится под толстым слоем пепла, но яви ее сейчас, в эту самую минуту, в бархатной, и дышащей любовью нОчи, то никогда уже больше не избавиться им от этого призрака. И оба, понимая сей факт, больше этой темы не касались.

Поужинав, как обычно, они решили прогуляться по Английской набережной. Эллен нежно, но цепко взяла его под левую руку, так старый, но опытный рыбак гарпунит оглушенную рыбу, пока та еще не ушла под воду. Он с легкостью прочел этот жест, но нисколько не смутился, а скорее был польщен, и, улыбнувшись ей, правой рукой укрыл ее ладошку, напряженно лежащую на темном рукаве пиджака, и, успокаивающе, и вместе с тем снисходительно похлопал рукой по ней, словно говоря: «Я здесь. Я рядом. Нет смысла тянуть леску так резко и так сильно. Я твой и никуда не денусь.» И, посмотрев, куда-то вдаль, скользя по набережной незаметно взглядом, как день сменяет ночь, лицо укрыло редкую улыбку.

Вдоль тротуара, друг за другом стояли огромные пальмы. Их было так много, что лентой они уходили вдаль, так что, находясь в начальной точке Английского бульвара невозможно было их сосчитать, а взгляд лишь терялся где-то в пестрой дали. Он подумал о том, что за странное это дерево, пальма. Поставь несколько сосен, и они сплетутся своими извилистыми корнями, сцепятся колючими кронами и станет лес, посади дуб, рябину или осину, и своими листьями они устелют ковер, а мелкий кустарник, мхи, да лишайники выткут и вышьют узор на нем и будет роща, а поставь себялюбивые пальмы, сколько б душе твоей не было угодно, вровень или лентой и каждая так и будет стоять одиноко, распустив веер пышных листьев, словно хвост самовлюбленного павлина.

Так и он, на этой самой набережной, в кругу не чужих людей, а своих соотечественников, под руку с любящей Элен, чувствовал себя, как та самая пальма, стоящая у входа в залив Ангелов, высокая и крепкая, но одинокая.

Назавтра Элен с матерью отправились по магазинам, а он поспешно одевшись, умывшись и побрившись, спустился выпить кофе и позавтракать. Он, конечно, пытался все сделать неспешно, стараясь не нарушать привычный ритм жизни, был собран и спокоен, где каждое движение отточено до автоматизма, и все же обрезался бритвой, чего с ним никогда не случалось, а значит, все же был взволнован.

А все потому, что еще вчера он получил известие от своего помощника, которому поручил вот уж три месяца назад одно важное дело, но только сейчас оно сдвинулось с места.

Спустившись в ресторан, Дэвид пытался делать все также как и день и два назад, а именно неспешно выпить кофе, открыть свежую еще пахнувшуюся типографской краской газету, но вместо этого гремел чашкой, скользил по строкам, то вниз, то вверх, не разбирая ни слова и вид имел при этом, вопреки обыкновению, небрежный, неловкий и даже взъерошенный.

Он то и