Фамильные ценности, или Возврату не подлежит - Олег Рой

Она давно уже не играла в куклы – ну разве что совсем-совсем редко, все-таки большая уже, гимназистка – но как бросить свою Дашу? В магазине кукла именовалась Долли, но круглое, румяное, лупоглазое лицо ее так не вязалось с французским именем, что уже через неделю Долли стала Дашей. А потом Аркадия решила помыть ей голову, и вместо блестящих белокурых локонов, уложенных в сложную «бальную» прическу, на Дашиной голове образовалась серая комковатая пакля. Просто чучело какое-то! «Кукольный доктор», а именно так было написано на вывеске над мастерской, куда Аркадию вместе с «чучелом» отвезла Зинаида Модестовна, приклеил Даше-Долли другой парик – с двумя симпатичными смешными косичками, и кукла окончательно стала Дашей. Разве бывает Долли с крестьянскими косичками? Конечно, Даша. Своя, родная. И разве можно ее было оставить в «горящем» доме?

Впрочем, Аркадию никто не остановил, не одернул. Дед кивнул, бабушка Зина всхлипнула беззвучно.

Благословясь, тронулись.

Ехали сторожась, избегая шумных «прешпектов» и площадей. Но все равно было страшно. Часто встречались пьяные – р-революционэры! – на отворотах шинелей и грязных поддевок красовались кумачовые банты, уже изрядно обвисшие. У некоторых «р-революционэров» из-за плеча торчала винтовка. Аркадия только крепче прижимала к себе Дашу – та словно согревала ее, успокаивала. В горле почему-то першило, как будто что-то где-то и впрямь горело.

– Провиантские склады, похоже, громят, – буркнул Михаил.

Провиантские – дед говорил «Интендантские» – склады располагались совсем недалеко от их дома на Крымской площади. Иногда Аркадия с бабушкой Зиной ходили в ту сторону гулять. Она помнила гладкие бледно-серые стены с редкими, наглухо закрытыми окнами – разве можно такие «громить»? Туда же и войти-то не войдешь… Как странно… Странно и страшно.

Откуда-то с соседней улицы донеслось нестройное пение: «…мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим…» – и затихло в стороне.

Никто не знал, что – и, главное, когда – начнут строить «товар-рищи р-революционэр-ры», но разрушали они основательно, рьяно, всласть, с каким-то жадным остервенением.

Один из «разрушителей» – с черным не то от грязи, не то от недельной щетины лицом, в расхристанной – на плечах топорщились лохмотья из-под вырванных «с мясом» погон – шинели и замызганных сапогах – остановился, пошатываясь, задел локтем афишную тумбу, хрипло выругался. Зинаида Модестовна, не терпевшая расхлябанности, тем более не допускавшая в своем присутствии сквернословия – дворнику частенько от нее доставалось за «безобразия» – сейчас только покрепче прижала к себе дрожащую внучку. Шинель распахнулась еще шире, солдат покопался под ней, хмыкнул, из-под шинели на тумбу зажурчала невидимая в сумеречной полутьме струя – и вдруг саданул прикладом в соседнее окно. Стекла обрушились по стене бледно сверкающим водопадом, а он ткнул грязным носом сапога в груду осколков и хрипло захохотал. Смех был больше похож на уханье филина – Аркадии вспомнилось, как на даче, в ближнем лесу каждый вечер что-то ухало, и дядя Миша говорил, что это филин вылетает на охоту.

«Солдат», пошатываясь, подскочил к телеге и потащил к себе один из мешков. Михаил что-то заорал непонятное Аркадии, но Зинаида Модестовна неодобрительно покачала головой, и он взмахнул кнутом. Нападавший попытался отскочить, Привалов выставил ногу – и незадачливый грабитель грохнулся о мостовую, нещадно ругаясь. Пока он, поскальзываясь, шатаясь и падая, пытался подняться, они были уже далеко.

Когда телега, громыхая по булыжникам, подъехала к дому «купца третьей гильдии», стояла уже глубокая ночь. Мешки, свертки и прочее имущество особо разбирать не стали, разгрузили телегу, свалив все кучей в углу дальней от входа спальни. Михаил вывел лошадь со двора, буркнул через плечо:

– Только подводу отгоню и сразу назад. Вернуть надоть, а то неловко, да и найти могут, – и уехал.

Люба сноровисто вздула самовар, шмыгающая носом – не то от простуды, не то с расстройства – Анюта собрала на стол немудрящую снедь.

Уснули все, поужинав на скорую руку, как убитые, но спали беспокойно и недолго. Поднялись до рассвета, по осеннему времени, впрочем, позднему. Начали обживаться: Приваловы на первом этаже, Матвеевы перебрались на второй – опустевший.

Мануфактурная лавка с «парижскими» товарами тоже стояла нарасхлебень – пусто, только перекошенная дверь на стылом октябрьском ветру хлопает. «Купец третьей гильдии» сгинул куда-то, пока Аркадий Владимирович ездил в Петроград.

– На Кубань вроде, говорил, подадимся, там посытнее должно быть, и родня какая-никакая вроде имеется, – пояснил, пожимая плечом, Михаил. – Да и то, посытнее. Жена-то у него и впрямь хворая, чуть не ветром шатает, в чем душа держится. И дитенок маленький совсем, едва ходить начал. Тут бы они с голоду померли. Ну а там, глядишь…

– Ну на Кубань так на Кубань, – покачал головой Привалов. – Коли вернутся, мы, само собой, комнаты их освободим, а пока что… Да и вряд ли вернутся. Времена-то смутные. Может, и убили по дороге. Ну, авось! Бог милостив! Живые ж души, жалко. Да только нам теперь главное – свои уберечь.

Аркадия помогала Любаше и Анюте готовить обед, Зинаида Модестовна разбирала на стопки привезенную с собой одежду: свою, внучкину, Аркадия Владимировича. Парадный сюртук тонкого, шелковистого голубовато-серого сукна положили, должно быть, по ошибке: куда его теперь носить-то? Да и придется ли хоть когда-то еще надеть такое? Но память, память… Она бережно, едва сдерживая слезы, сложила «память о прошлой жизни» – и вздрогнула: в дверях стоял высокий осанистый мужчина. Вроде бы смутно знакомый – но в скудном свете лица было не различить, да и кто сюда может добраться? Все знакомые остались там, в «прошлой» жизни, никому они ничего не сообщали, некому визиты наносить.

А значит…

Сердце облилось холодным страхом.

– Кого изволите… – Голос ее предательски дрогнул, осекся, не давая договорить.

– Что ты, Зина? – «Незнакомец» шагнул в комнату. – Напугал я тебя?

– Святые угодники! – Она всплеснула руками и осторожно, точно опасаясь, что видение исчезнет, коснулась лица мужа. Без бороды и усов лицо было каким-то голым и словно бы чужим.

– Ну что ты, право? – Аркадий Владимирович прижал к себе испуганную жену. – По-другому нельзя было. Слишком многие знают в лицо ювелира Привалова. А сейчас… Если уж даже ты меня не признала. – Он улыбнулся, но как-то печально.

– Так это все… надолго? – Зинаида Модестовна говорила тихо, едва слышно.

Он пожал плечами:

– Ну это нам неведомо. Коли ненадолго, так и сокрушаться не о чем: борода – не голова, отрастет. – Он усмехнулся, но все так же невесело.

Обедать сели за общим столом, без разделения на «бар» и прислугу. Какие уж теперь баре!

Люба немного смущалась, зато Анюта вовсю шепталась с заново обретенной подружкой, гордясь тем, что и ей есть чем похвастаться: у Аркадии гимназия, зато у Анюты жених есть! Самый настоящий! С соседней улицы, Степой зовут, шорник он, ну то есть помощник шорника. В прошлом году его на войну забрали, но не в пехоту, слава богу! Он же шорник, вот и взяли в кавалерийский обоз, в обозе же не убьют, правда? А когда германца победим, Степа вернется, и они сразу поженятся, вот святой истинный крест!

Зинаида Модестовна даже шикнула на разболтавшихся девчонок. И эдак довольно сурово шикнула-то: неприлично за столом шептаться. Да и рано еще внучке о женихах-то сплетничать, мала еще, нечего!

Привалов обвел глазами сидящих за столом:

– Сколько нам тут предстоит жить, никому не ведомо. Времена сами видите какие. Поэтому что бы ни случилось, кто бы что ни выспрашивал, запомните все крепко-накрепко. Мы из Тамбовской губернии. Михаил и Люба переехали в Москву раньше, снимали в этом доме комнаты. Купец-владелец сбежал, бросив дом. А мы, – он показал на себя, Зинаиду Модестовну и Аркадию, – бежали из-под Тамбова от голода и холода. Своего хозяйства у нас не было, а купить стало ничего нельзя, ни хлеба, ни дров. Вот мы и двинулись в Москву, к дальней родне. К вам. – Он повернулся к Матвеевым: – Михаил, тут и врать не придется, мастеровой человек, плотник и всякое прочее. Ну и я за мастерового сгожусь. И плотничать могу, и по металлу, само собой, и каменщик я не из последних. – Он хмыкнул, вспомнив некстати, как устраивал «сокровищницу». Ту самую «кубышку», хранилище припасенных «на черный день» ценностей. Надежное хранилище, настоящая пещера Али-Бабы. Впрочем, думать сейчас об этом нечего, не время и не место. – Может, и про ювелирное мастерство придется признаться, но пока – молчок. Все запомните мои слова, как «отче наш». И ты, Аркадия Сергеевна, язык за зубами держи, лишнего не болтай. И вообще не болтай, мало ли кто и что услышит. Недобрых людей вокруг… – Привалов вздохнул. – Времена смутные, опасные. Нам, главное дело, на глаза никому не попасться, внимания не привлечь.