Половина собаки - Леэло Тунгал

Как-то я прочитала за неделю пять толстых книг и пришла в библиотеку за новыми, Малле Хейнсаар спросила серьезно:

— Слушай, у вас в школе какое-то соревнование по чтению, что ли? Или у вас конкурс: кто возьмет в библиотеке больше книг?

Я ответила, что никакого соревнования у нас нет. Правда, соревнование было, но зимой — тогда считали, кто сколько книг привел в библиотеке в порядок. И победителем вышел пятый класс.

— Значит, ты ходишь сюда от скуки?

— Я не знаю…

— Ну скажи, например, какие из действующих лиц «Трех мушкетеров» тебе запомнились? Или ты только иллюстрации смотрела?

— Д'Артаньян, и Портос, и Атос, и Арамис, и госпожа Бонасье, и…

— Произносится не Бонасье, а Бонасьё, — сказала заведующая библиотекой. — Ишь ты, а я-то думала, что в твоем возрасте еще рано читать Дюма… Но уж Анну-то Хааву ты взяла небось просто так, покрасоваться? Ты ее хоть раз дома раскрыла?

— Раскрыла, — сказала я.

— А не обманываешь? Ну скажи, что тебе запомнилось?

— Это… «В вереске росла я». И еще это: «Ох, куда же идти мне, мне бедной, бездомной? Ветр налетает, толкает меня, шторм завывает: „Сломаю тебя!“»

— Ну что ты скажешь! Это же представить себе… Каким образом… Вот и скажи, что жизнь справедлива!

В тот раз Малле Хейнсаар дала мне с собой одну-единственную книгу — «Мартин Иден» Джека Лондона.

— Читай эту книгу внимательно, — сказала она. — И когда прочтешь, придешь сюда, и тогда поговорим обо всем.

И опять случилось то, что бывало уже не раз: хотя главным действующим лицом книги был взрослый мужчина и к тому же — американец, но я чувствовала себя Мартином Иденом, жила, и писала, и мыслила, и умерла вместе с ним. В библиотеке мы проговорили о Мартине Идене долго.

Малле Хейнсаар смотрела на меня странным, изучающим взглядом.

— Знаешь что, Тийна, — сказала она очень серьезно. — Я много о тебе думала и даже говорила. И знаешь кому? Своему мужу. Мы живем вдвоем в большом и сравнительно удобном доме. У нас хороший яблоневый сад. У нас дома большая библиотека — собрание эстонской литературы почти полное, русская и зарубежная литература — книги последних тридцати лет. Детей у нас нет, хотя мы оба их любим. Между прочим, мой муж не пьет. Он главный инженер совхоза, ты, наверное, знаешь его в лицо. Недостатка у нас в доме никогда не было… Ах, ну что я так объясняю… — Она погладила обеими руками лоб. — Просто хотела предложить тебе такую возможность: приходи к нам жить! У тебя будет своя отдельная комната. Наши книги в твоем распоряжении. Конечно, те, которые доступны твоему возрасту… В саду у нас бассейн. Между сиреневыми кустами мы уже весной вешаем гамак — читать, лежа в нем, одно удовольствие!

Я не знала, что сказать. Если бы прочла в какой-нибудь книге, тогда, пожалуй, сумела бы понять смысл слов. Очень уж заманчивым был этот разговор, на мгновение я уже представила себя лежащей с книгой в гамаке.

— Конечно, сперва тебе следовало бы увидеть самой и лишь тогда решать.

— А как же мама? — сказала я наконец.

— Мама? У меня и у Антса родители умерли… Ах! Конечно же, твоя мама! Думаешь, она не согласится? Естественно, мы должны будем поговорить с нею об этом, однако, мне кажется, что у нее не должно быть возражений. Ведь каждая истинная мать желает для своего ребенка всего самого лучшего, верно?

Я уставилась на заведующую библиотекой. Она была красивой женщиной — светлокожая, как Снегурочка, а волосы у нее темные, как эбеновое дерево. Большие карие глаза глядели на меня внимательно. Я подумала: пожалуй, она красивее моей матери. Маме ведь еще только двадцать восемь лет, но Малле Хейнсаар выглядит моложе, хотя и старше ее. Своя комната, яблони, гамак, книги…

— Ты не отвечаешь? Ну что же, конечно, все это требуется обдумать. Тебе надо было бы взглянуть, как мы живем. Ты ведь знаешь, где наш дом?

— За совхозным центром?

— Именно так. Приходи в гости… хотя бы завтра под вечер. Я испеку пирог, попьешь яблочного сока, мы сами его выжимаем, у нас его столько — пей хоть литрами. Ведь нет детей, которые не любили бы сок.

Она обняла меня за плечи, сказала:

— Мне бы хотелось иметь как раз такую дочку: тихую, серьезную, разумную. Нам с тобой повезло, что мы встретились, разве не так?

Я кивнула.

— Ладно! Беги теперь! Завтра ждем тебя. Или погоди… Может, хочешь, Антс отвезет тебя домой на машине? Он через полчаса заедет за мной. У нас, правда, только «Запорожец», но для маленькой семьи большой машины и не требуется.

— Нет, мне необходимо идти сейчас же, — пробормотала я. — Спасибо. Всего доброго.

Я мчалась домой что было сил. Километра два пробежала не переводя дыхания. Я несла матери из ряда вон выходящую новость!

Мама лежала в постели.

— Тийна, ты, что ли? Слушай, возьми сама себе поесть. На плите в красной гусятнице — жареный картофель. Принесла тебе две «Фанты» — сегодня давали в магазине.

Я положила в глубокую тарелку большую кучу золотистой жареной картошки и уже хотела было приступить к сообщению своей великой новости, как вдруг услыхала, что мама простонала.

— Что с тобой, мама?

— Жутко болят руки. Сегодня в коровнике не было тока, на подстанции случилась авария, и нам пришлось выдоить всех коров вручную, а Меэта, подлюга, еще прогуляла. Жутко болят! И перчаток нет, может, согреть бы, полегчало.

Я перестала есть и побежала к тете Альме. У нее все еще был гусиный жир, хотя я никогда не видела, чтобы в нашем доме кто-нибудь жарил гуся. На сей раз пришлось матери сидеть перед раскрытой дверкой топки и греть руки. После моих долгих уговоров мама натянула на свои руки мои жутко теплые рукавички. И все же она стонала во сне много раз. Я убрала со стола и села делать домашние задания. Решила, что про разговор с Малле Хейнсаар не скажу маме ни словечка.

Я чувствовала себя очень уютно дома у Хейнсааров в большом и мягком кресле. Напротив меня на диване, таком же мягком и мшисто-зеленом, как и кресло, сидела Малле Хейнсаар в домашнем халате веселого красного цвета с большими белыми горошинами. На столике между нами рдели яблоки в хрустальной вазочке, а в другой лежали шоколадные конфеты. На стене над диваном висела картина, изображавшая не то розовую стрекозу, не то бабочку, летающую над тысячелистником. Я смотрела на эту картину и не могла ничего сказать. Малле Хейнсаар тоже помалкивала. Но когда послышалось ворчание мотора приближающейся машины, она вдруг оживилась и указала на что-то у меня за спиной: «Смотри, Тийна! Эти книги там, на полке, все твои. Я выбрала пятьдесят книжек, подходящих для твоего возраста».

Я оглянулась и увидела у стены выкрашенную в зеленый цвет полку, три этажа которой были заполнены совершенно одинаковыми книгами, по крайней мере, внешне все томики были похожими: у каждой позолоченный корешок, и на нем ни одного слова, ни фамилии автора, ни названия книги.

Я кивнула, не зная, сказать ли спасибо или спросить, что там за книги.

«Сейчас поедем кататься на машине! — объявила Малле Хейнсаар. — Сейчас-сейчас, только сперва выпьем яблочного сока!»

Она взяла из вазочки на столе большое румяное яблоко и принялась выжимать его над маленьким стаканчиком, стоявшим тут же.

«Разве же так делают яблочный сок?» — мысленно изумилась я. Но из румяного яблока и в самом деле тонкой струйкой, журча, потек золотистый сок. Он тек и тек из-под красивых белых рук Малле Хейнсаар, стаканчик наполнился, но она все жала и жала яблоко, словно резиновый мячик. Сок тек уже через край, на столик натекла уже большая лужа, и из нее капало уже на пол.

«Ну напейся в конце концов сока до отвала!» — сказала Малле Хейнсаар, любезно улыбаясь и не переставая сжимать волшебное яблоко. Теперь уже и пол был залит соком, я чувствовала, как он намочил мои ноги и они стали мерзнуть.

Я закричала: «Не хочу сока, не хочу, спасибо!» — и… проснулась. Конечно, во сне я столкнула одеяло на пол, потому-то ноги и мерзли. Мать уже ушла на работу и поставила будильник на пол перед моей кроватью. До звонка будильника оставалось минут пятнадцать, поэтому я могла еще спокойно полежать, думая о маме, Малле Хейнсаар и своем сне. Конечно, мне хотелось бы иметь свою комнату, и качаться в гамаке, и иметь полку с книгами, но, какой бы красивой и любезной ни была заведующая библиотекой, я бы никак не смогла считать ее матерью, вернее, приемной матерью. При всем том почтении, которое я испытывала к ее знаниям и рассудительности, я все время ее побаивалась. Какой-то холодок и излишнее спокойствие были в больших карих глазах Малле Хейнсаар. Смеющейся я ее никогда не видела, а плачущей не могла себе представить. Да что уж там говорить, не только мачехой или приемной матерью, но даже тетей я не осмелилась бы ее назвать, даже мысленно не годилось сказать о ней «тетя Малле», или просто «Малле», или «тетя»… Только Малле Хейнсаар или «заведующая библиотекой»… Как же жить вместе с человеком, которого зовешь только по имени и фамилии или по должности? Правда, одна возможность была: поселиться в доме Малле Хейнсаар вместе с мамой. Но разве они согласились бы на это — заведующая библиотекой сама, ее муж и моя мать?