Эффект серфинга - Юрий Тупицын

— Я думал, — негромко сказал вслух Иван, — Шекспир сам придумал историю Ромео и Джульетты. А он только повторил её! И повторил по-своему, по-другому.

— Все повторяется по-другому! А значит, и не повторяется по-настоящему.

Помедлив, Лобов осторожно спросил, стараясь не обидеть девушку:

— Нужно ли тогда возвращаться в прошлое? Ещё и ещё раз терзать сердце?

Лена подняла на него карие глаза, и Иван подивился неожиданному спокойствию её взгляда.

— Прошлое… Мне кажется, что с тех пор, как мы стояли с Виктором под старой шелковицей, прошло не полтора года, а целая жизнь. Я уже не та Лена Зим, что раньше! Иногда мне хочется сменить имя. Прошлое… оно прошло, я выросла из него, Иван. Поэтому и хочу проститься с Виктором. Но это моё прошлое! Не слишком ли я легко расстаюсь с ним?

— Не надо бояться солнца, Лена.

Девушка непонимающе смотрела на Ивана.

— Солнца?

— Солнца, — подтвердил Лобов. — Я не большой любитель поэзии. Но Пушкина я люблю. Я люблю и финал его Ариона. По-моему, это по Овидию, впрочем, не уверен в этом.

С новым интересом глядя на Лобова, Лена переспросила:

— Арион? — И покачала головой. — Не помню!

Немного смущаясь, он всегда смущался, когда ему случалось декламировать стихи — непривычным для него было это занятие, Иван прочитал вполголоса:

— Погиб и кормщик, и пловец! Лишь я, таинственный певец, на берег выброшен грозою. Я гимны прежние пою и ризу влажную мою сушу на солнце под скалою. — Иван помолчал и улыбнулся девушке. — Так что не надо бояться солнца, Лена. Всем нам приходится тонуть в бурях! А потом сушиться под какой-нибудь скалою, распевая прежние гимны.

Поездка в Месопотамию по-новому сблизила Лену и Лобова, но сблизила в русле все тех же дружеских отношений, может быть, сердечных, но все-таки только дружеских. Как ни странно, дальнейшему развитию отношений мешала именно их дружественность. У настоящих людей, у порядочных, искренних в своих чувствах мужчин и женщин барьер дружбы на пути к любви часто оказывается гораздо более жёстким, чем это может показаться на первый взгляд. А то и непреодолимым! Чтобы перешагнуть этот незримый барьер, нужна некая бесшабашность, толика смущающегося самим собою бесстыдства. Характеры Лобова и Лены были чужды тому и другому, поэтому их отношения, скорее всего, так и остались бы дружескими, если бы они не хитрили, хитрили довольно искусно, хотя делали это бессознательно, инстинктивно. Нимало не считая своё поведение преднамеренной хитростью. Любовь вообще хитра по своей природе и склонна к самым удивительным превращениям, из-за чего порою не сразу распознается даже теми, кто ею уже безнадёжно болен. В своей неосознанной хитрости любовь может оборачиваться подчёркнутой холодностью, досадой, демонстративной вежливостью и непонятной злостью, ученическим восхищением и пылкой ненавистью. Не отдавая в этом отчёта, хитрили между собой и Лена с Иваном, инстинктивно охраняя неторопливо расцветающую любовь: несмотря на сердечность и теплоту установившихся отношений, они так и не перешли на ты!

Когда Иван предложил Лене погостить на елшанском биваке, девушка, расспросив, что представляет собой этот бивак, просто испугалась.

— Это невозможно!

— Почему?

— Неловко, — пояснила она уже мягче. — Там все свои. И вдруг я! Неловко будет — и всем вам, и мне самой.

— Вы наша крестница, Лена, — напомнил Лобов.

— Понимаю. Но к этому надо привыкнуть.

— Вот и привыкнете.

— Пока привыкну, испорчу вам каникулы. — Она прямо взглянула на Ивана. — Я же их совсем не знаю — ни Алексея, ни Клима!

— Они мои друзья, — напомнил Лобов. — А стало быть, и ваши друзья.

Лена затрясла головой и, поправляя рассыпавшиеся волосы, призналась:

— Не знаю. Неловко все это!

— В конце концов глайдер всегда стоит на биваке. Не понравится, — по первому же слову отвезу вас куда угодно: хоть в профилакторий, хоть даже на Луну!

Лена невольно улыбнулась. Соображение, высказанное Иваном, и решило вопрос о посещении бивака на Елшанке.

Глава 8

К середине двадцать третьего века человек взял под контроль и приспособил для своих нужд большую часть планетарной суши. Неконтролируемые территории, сохранявшие первозданно естественное состояние, располагались лишь в северном и южном полярных регионах, в труднодоступных высокогорьях и в некоторых пустынях, вторичное освоение которых до поры до времени откладывалось. Контролируемая человеком суша, где на удалениях в сотни и тысячи километров друг от друга были разбросаны громады мегаполисов и массивы энергетических, сырьевых и транспортных баз, в общем и целом представляла собой гигантский лесопарк. Лесопарковый массив конечно же вторгался и внутрь мегаполисов, перекраивая на свой лад пространство между высотными зданиями-гигантами. Но это вторжение носило скорее декоративный, нежели утилитарный характер, внутригородские парки были слишком малы по сравнению с населением мегаполисов. Для отдыха и садово-огородных любительских занятий предназначались садово-парковые зоны, окаймлявшие мегаполисы и по площади своей во много раз превосходившие собственно городскую территорию. Садово-парковые зоны мегаполисов постепенно переходили в лесопарковый массив с гнёздами садово-огородных и полевых участков, с очагами заповедников, резерватов и планетарных парков. Резерваты по составу своей фауны и флоры были конечно же богаче лесопарка, но уступали заповедникам, занимая в этом плане срединное положение. Особенно живописные участки резерватов, в том числе и бывшие национальные парки, были превращены в парки планетарные — любимые места для праздничного отдыха и развлечений. Часть планетарных резерватов, отличавшихся разнообразием ландшафтных условий, была передана дальнему космофлоту. Отчасти для полноценных контактов с Землёю-матушкой во время каникулярного отдыха, отчасти для подготовки экспедиций по исследованию и освоению других планет земного типа. В одном из таких больших космологических резерватов, Оренбуржском, тянувшемся с востока на запад, по среднему течению Урала, у торнадовцев была своя постоянная база — елшанский бивак.

Оренбуржский биологический резерват называли ещё Евразийским, потому что правобережная его часть лежала в Европе, а левобережная относительно Урала — в Азии. Персональный бивак экипажа «Торнадо» располагался в азиатской зоне резервата, в излучине Елшанки — небольшой, но изобилующей глубокими заводями с холодной ключевой водой реки. Елшанка текла по степи, местами переходившей в песчаную полупустыню. Весной эта степь зеленела и буйно цвела маками и тюльпанами — белыми и всех других тёплых расцветок вплоть до красного, а летнее солнце выжигало её до серо-коричневого цвета, до островков серебристой полыни и жёлтых песочных проплешин. В Елшанке водились пескари, караси, лещи, судачки и щуки и на удивление крупные раки, водились не так уж обильно, но вполне достаточно, чтобы обеспечить натуральный рыбный стол. А степь, несмотря на своё летнее однообразие и неприглядность, была богата летающей и бегающей живностью, среди которой наибольшей кулинарной популярностью у торнадовцев пользовались перепела и стрепеты. Ещё дальше на юг, в получасе полёта на глайдере, лежали пресные и солёные озера с массой водоплавающих птиц. Клим, страстный охотник и главный поставщик степной продукции на бивачный стол, приносил порою вместе с птицами зайцев и сурков, но ни сайгаков, ни джейранов не трогал — жалел. Рыбалкой заведовал Алексей, который не то чтобы уж очень увлекался этим занятием — страсти вообще не были в его натуре, но рыбаком был искусным и добычливым. Иногда он летал на Урал и привозил оттуда стерлядей — специально для ухи, налимов, а то и страшноватых своею величиной сомов. Вдоль Урала и его правобережного притока Сакмары тянулись пойменные леса, а ещё дальше по южным отрогам уральских гор росли уже леса настоящие.