Осажденная Одесса - Илья Азаров

Жуков посмотрел на нас, вздохнул и сказал:

— Видимо, мы не знаем общего положения дел… Значит, не могут…

Воцарилась тишина.

— Что думают о ситуации члены Военного совета? — прервал молчание Жуков. — Дальнейшее сужение линии фронта приведет к тому, что город и порт будут простреливаться артиллерией врага. Как быть с четыреста двенадцатой батареей?

Слушая Жукова, я вспомнил, как за три часа до заседания Военного совета прибывший в штаб Дитятковский упрашивал его не взрывать стационарную 412-ю батарею.

Жуков молча выслушал его доводы, потом встал, прошелся по комнате, подошел к столу, уперся в него руками и, глядя на Дитятковского поверх пенсне, тише обычного сказал:

— Ты знаешь, какой ценой мы выручали батарею?! Помнишь роту шахтеров с одними гранатами?!

— Все помню…

— Не хватает только того, чтобы враг на наших плечах ворвался на батарею и развернул ее в сторону города. Вчера такая угроза была…

— Значит, взорвете?! — не выдержал Дитятковский.

— Не исключено.

Дитятковский отвернулся: не выдержали нервы.

— Как же быть? — повторил теперь свой вопрос Жуков. — Противник стремится отрезать прибрежную часть Восточного сектора и ворваться в город.

— Трудно взрывать такую батарею. Особенно трудно морякам. — Генерал-лейтенант Софронов подошел к карте. — Но мы должны здраво смотреть на угрозу захвата Сортировочной. Посмотрите: противник развивает прорыв в направлении Гильдендорфа и Повары. Вот этот выступ. Здесь идут бои, — он показал на район 412-й батареи. — Фронт у нас растянут, а резерва для срыва замыслов противника нет. Значит, нужно срезать этот выступ и проститься с Чебанкой, чтобы не допустить прорыва к Сортировочной.

Не глядя ни на кого, Софронов прошел к своему месту и тяжело опустился на стул…

После длительного обсуждения сложившейся обстановки мы пришли к решению: участок между Большим Аджалыкским и Аджалыкским лиманами оставить, правофланговые части Восточного сектора отвести на линию Вапнярки и Александровки, после отхода 412-ю батарею взорвать, личный состав ее передать в 1-й морской полк.

Все члены Военного совета подписали телеграмму наркому и Военному совету флота: «Ввиду прорыва противником направления Гильдендорф — Повары, угрозы потери станции Сортировочная, участок между Большим Аджалыкским и Аджалыкским лиманами оставляется. 412-я батарея по израсходовании всех снарядов уничтожается».

Заместителю начальника штаба Иванову вместе с командиром базы контр-адмиралом Кулешовым поручили подготовить к утру не менее трех тральщиков и шести сторожевых катеров для снятия личного состава 412-й батареи в случае, если противник будет мешать отходу по суше; держать миноносцы «Фрунзе», «Смышленый» и «Беспощадный» в готовности прикрыть отход огнем.

Артиллеристы эсминца «Фрунзе»

Ночью мне не спалось. Вспомнилась поездка на 412-ю батарею.

Это была совсем новая батарея, оборудованная в самый канун войны. Ее 180-миллиметровые орудия имели дальность огня до 35 километров; их прикрывали семь 45-миллиметровых орудий, батарея 82-миллиметровых минометов и три счетверенные пулеметные установки.

Когда мы подъезжали к Чебанке, Дитятковский спросил:

— Видите батарею?

Я пристально всматривался вперед, но ничего не видел, кроме трех маленьких домиков и небольшого казарменного городка чуть поодаль.

— Это и есть батарея. — Дитятковский был явно доволен.

— Домики — для маскировки? — спросил я.

— Да.

Нас встретил Николай Викторович Зиновьев. Когда прошли на КП, он показал секторы обстрела по суше.

— Переориентировались на сухопутного противника, — пояснил Зиновьев. — А это видите?

Он обратил мое внимание на деревянный ящик размером примерно в четыре кубических метра.

— Это — камнемет, — продолжал он. — Мы уже испытали его. Насыпается туда тонн пять-шесть щебенки, в специальное приспособление закладывается толу двадцать пять килограммов — и летит щебенка, куда ей приказано…

— Это на всякий случай, — вмешался комиссар батареи старший политрук Малинко. — Ребята решили драться всерьез. Если пушка откажет, камнемет есть…

Мы спустились вниз, в подземную потерну длиной 1700 метров, ведущую на батарею. Везде горели лампочки.

Орудия — в надежно укрытых блоках. Железобетонные перекрытия хорошо защищают орудийные расчеты. Заряжание и подача боезапаса из погребов производится автоматически, как на линкоре. У каждой пушки глубоко под землей помещение с бетонными перекрытиями, с кубриками для жилья, столовой, ленинской комнатой, библиотекой, санпунктом и даже камбузом.

— Народ у нас отличный, — не без гордости сказал Малинко. — Вот, кстати, наш секретарь партбюро старшина батареи Проценко.

К нам подошел гигант с черной густой бородкой. За внешнее сходство с героем гражданской войны краснофлотцы прозвали его Щорсом. Он неловко пожал мне руку, опасаясь, видимо, сделать больно.

Вместе с Проценко на батарее жил его двенадцатилетний сынишка Женя. Он был связным и часто ходил вместе с комиссаром Малинко в разведку.

Ночью Военный совет решил взорвать 412-ю, а утром Жуков рассказывал мне, что звонил потрясенный Зиновьев и не верил в это решение. Несколько раз переспрашивал, правда ли это.

Как же ее можно было взорвать, когда только три дня назад они сменили у пушек стволы?!

Это была адская работа. Стволы весом в 18 тонн менялись без обычных приспособлений для смены. На помощь морякам пришли из порта старики такелажники. За ночь никто не уснул, и к утру пушки были опять готовы к длительным боям.

Но приказ есть приказ.

Расстреляв весь боезапас, моряки, рыдая, подорвали свою родную батарею.

Они забрали с собой 45-миллиметровые пушки, минометную батарею, пулеметы, все трофейное оружие, в том числе несколько танкеток, захваченных у противника, и ушли, не оборачиваясь, в Крыжановку, а там влились самостоятельным батальоном в 1-й полк морской пехоты полковника Осипова.

Фронт обороны сужается

Генерал Шишенин доложил Военному совету, что 25 августа из Севастополя вышли теплоходы «Крым» и «Армения», у которых на борту 920 бойцов, боеприпасы и военное имущество, нужное нам.

Это пополнение не могло возместить выбывших с переднего края раненными даже за одни сутки: к исходу дня в госпитали Одессы было доставлено более тысячи бойцов и командиров. И это не говоря о легкораненых, не пожелавших госпитализироваться, и о безвозвратных потерях.