Дремучие двери. Том II - Юлия Иванова

«…Один мой знакомый писатель привёз из Парижа книжку А. Авторханова «Загадка смерти Сталина» и дал мне почитать. Я, в свою очередь, дал её Молотову, а через несколько дней пришёл послушать его мнение.

— Она такая грязная, — говорит Молотов. — Он всех рисует в каком-то разбойничьем виде! Доля правды, конечно, тут есть. Берия — это человек, так сказать, не столько прошлого, сколько будущего… Из реакционных элементов он активный, поэтому он старался проложить дорогу для частной собственности. А вне этого он не видит. Он социализма не признаёт. Он думает, что идёт впереди, а на самом деле тянет назад, к худшему…

— Хрущёв — он, безусловно, реакционного типа человек, он только примазался к коммунистической партии. Он не верит ни в какой коммунизм, конечно. Булганин действительно ничего не представляет — ни за, ни против, куда ветер подует, туда он и идёт. Берия — это, я считаю, чужой человек. Залез в партию с плохими целями. Маленков — способный аппаратчик. Почитаешь — немножко жутко становится…

— Могло быть, что эти четверо сплели заговор против Сталина? — как пишет Авторханов.

— Тройка, тройка. Без Булганина, да, она могла иметь всякие планы. Роль Берии не выяснена… По-моему, в последние годы Сталин не вполне владел собой. Не верил кругом. Я по себе сужу. А Хрущёва пододвинул. Тут он немножко запутался.

— По этой книжке получается, что он перестал доверять Берии.

— Я думаю, да. Он знал, что Берия пойдёт на любое, чтобы себя спасти. Тот же Берия подбирал охрану фактически, а Сталин выбирал из того, что ему давали, думал, что сам всё делает. А Берия подсовывал.

— Могло быть, что они отравили Сталина, когда выпивали с ним в последний день перед болезнью?

— Могло быть. Могло быть. Берия и Маленков были тесно связаны. Хрущёв и примыкал к ним и имел свои цели. Он всех перехитрил! У Хрущёва была почва более крепкая, потому что мещанство было везде. А он на мещан ориентировался, Хрущёв, не интересуясь идеями. Как одно с другим слепить. А идеями построения коммунизма он не интересовался». /В. Молотов — Ф. Чуев/ «- Я был у Поскрёбышевых, разговаривал с дочерью Власика, она рассказала, что когда арестовали её отца, незадолго до смерти Сталина, он произнёс: «Дни Сталина сочтены. Ему мало жить осталось». Он понял: Берия убирает всех преданных Сталину людей, — рассказываю я.

— Правильно. Тогда говорили, что разложился Власик. Разложились ещё кто-то из окружения Сталина, с бабами путались чужими. Но я уже тогда мало был в курсе дела.

— Авторханов пишет: «…единственный, кто искренне относился к Сталину, был Молотов»…

— Да, во время похорон из трёх выступавших, дескать, искренне, один… Я тоже допускаю, что так и есть.

— Я не думаю, что Хрущёв горевал о смерти Сталина.

— Нет, он был очень зол на Сталина. А Берия тем более, конечно, Сталин иногда выражал пренебрежительное отношение к Берии. Убрать хотел. А кому доверял — трудно сказать. Кажется, никому. Хрущёву? Никак уж не мог, конечно, доверять. Булганин никак не подходил. Сказать, что Маленков был близок к Сталину, по-моему, нельзя. Молодых заметных не было. Ленинградцев он отшил.

— Авторханов пишет, что Сталин придумал «дело врачей», чтобы свалить Берию. А что, он без этого не мог?

— Так тоже не бывает. Надо, чтоб для других было убедительно. Промолчат, но не поверят…

— В сообщении о врачах было о небдительности наших органов Госбезопасности — сильный намёк на Берию.

— Да, правильно. Видел, что Берия старается, но не вполне искренне… Что Берия причастен к этому делу, я допускаю. Он откровенно сыграл очень коварную роль». /Молотов — Чуев/

«Сталин лежал на диване. Глаза закрыты. Иногда он открывал их и пытался что-то говорить, но сознание к нему так и не вернулось. Когда он пытался говорить, к нему подбегал Берия и целовал его руку.

— Не отравили ли Сталина?

— Возможно. Но кто сейчас это докажет? Лечили хорошие врачи. Лукомский — хороший терапевт, Тареев…

… - Говорят, его убил сам Берия?

— Зачем же Берия? Мог чекист или врач, — ответил Молотов, — Когда он умирал, были моменты, когда он приходил в сознание… Вот тогда Берия держался Сталина! У-у! Готов был… Не исключаю, что он приложил руку к его смерти. Из того, что он говорил, да и я чувствовал… На трибуне мавзолея 1 мая 1953 года делал такие намёки… Хотел, видимо, сочувствие моё вызвать. Сказал: «Я его убрал». Вроде, посодействовал мне. Он, конечно, хотел сделать моё отношение более благоприятным: «Я вас всех спас!» Хрущёв едва ли помог. Он мог догадываться. А возможно… Они всё-таки близко… Маленков больше знает. Больше, больше…

— Сам Сталин, помнится, сказал во время войны: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора. Но ветер истории безжалостно развеет её!» — И ещё одна деталь. Он пишет, что 17 февраля 1953-года Сталин принял посла Индии К. Менона. Рисовал на листках блокнота волков: «Крестьяне поступают мудро, убивая бешеных волков!» Вроде бы он имел в виду некоторых членов Политбюро.

— Рисовал для забавы, — ответил Молотов». /Молотов — Чуев/

Люди, люди развращённые,То рабы, то палачи,Бросьте, злобы изощрённые,Ваши копья и мечи.Не тревожьте сталь холодную,Лютой ярости кумир —Вашу внутренность голоднуюНе насытит целый мир.Ваши зубы плотоядныеБлещут лезвием косы.Так грызитесь, кровожадные,До последнего, как псы./А. Полежаев — современник Пушкина/

«Что с нами сделалось, братья? Почему лукавые и велеречивые властители, умные и хитрые отступники, жадные и богатые стяжатели, издеваясь над нами, глумясь над нашими верованиями, пользуясь нашей наивностью, захватили власть, растаскивают богатства, отнимают у народа дома, заводы и земли, режут на части страну, ссорят нас и морочат, отлучают от прошлого, отстраняют от будущего — обрекают на жалкое прозябание в рабстве и подчинении у всесильных соседей?.». / Из «Слова к народу». Страница Истории, 1991 год/

Он максималистски признавал только «спасающийся» народ, только «верных», служащих Делу. Он интуитивно выбирал, выращивал в своём царстве лишь пригодных для «светлого будущего» самоотверженных сподвижников высокой божественной мечты. Тайны, а не пресловутой «бочки варенья», отвергая слуг царства тьмы и Мамоны. Он строил страну «героев, мечтателей и учёных», «готовых на подвиг и на труд», искал «крылатых» и часто разочаровывался, когда «крылатые» оказывались упырями и демонами. А бескрылые — ползали на брюхе.

Но Иосиф упорно продолжал непосильную свою селекционную и инкубаторскую работу, свою реанимацию «мёртвых душ», не щадя ни себя, ни других, следуя проштудированным в семинарии понятиям о вселенском зле, от которого он как «пастырь добрый» должен увести своих овец согласно повелению Неба:

«Выйди от неё, народ Мой…» «Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов…» «Отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног…» Он пытался «отделить зерно от плевел», понимая, что «кадры решают всё».

В фильме тех лет «Золотой ключик» куклы свирепого жадного Карабаса-Барабаса улетают в сказочную страну Спасения на странном диковинного вида летательном аппарате, очень похожем на библейский Ковчег. Иосиф построил для своего народа такой летающий Ковчег — нелепого вида, громоздкий, варварскими методами — но аппарат летал! Там «дружба помогала делать настоящие чудеса!», а конструкция была очень близка к Замыслу. Каждая часть должна была служить Целому, быть на своём месте, то есть исполнять предназначение. У Иосифа «пастыря» не было «родни» — лишь сподвижники — «матерь и братья». Он не менял «солдат на генералов», даже собственного сына.

Кесарь-пастырь Иосиф часто использует библейскую лексику, запрещает религиозные секты, убийство детей во чреве, вводит цензуру на нравственность — построже, чем при царе, вводит раздельное воспитание мальчиков и девочек. Считает «святым делом» защиту социалистического отечества, избавившего народ от «служения Мамоне». Он был «хранителем виноградника» в отсутствие Господина — восстанавливал, взращивал, охранял, защищал… Он старался заставить их отречься от сидящего в душе алчного зверя, первородного греха. Он убивал зверя порой звериным способом и считал, что это лучше, чем соблюдать «права зверя».

Великий граф с его религиозно-нравственными исканиями, ремонтировавший крышу бедной вдове, граф пахарь и сапожник был ей теперь понятен и близок, хоть отец Тихон и считал, что граф пал жертвой собственной гордыни.

«В безумии дерзнул Евангелие переписывать! А гордыня — стена, отделяющая от Бога» Иоанна понемногу «воцерковлялась». Ходила по воскресеньям и по праздникам в храм, старалась соблюдать посты, регулярно читала утренние и вечерние молитвенные правила, бывала на исповеди и причащалась. Привыкла к долгим службам, к тычкам бесноватых бабок, которые тоже к ней привыкли и даже разрешали подежурить у подсвечника перед иконой Спасителя. Ей это нравилось — менять догоревшие свечи, гасить подушечками пальцев, почему-то не обжигаясь, принимать новые, перекрестившись с поклоном, расставлять полукругом по росту, снимать с подсвечника ещё тёплые подтёки воска — так она, казалось, могла стоять часами, испытывая странно-блаженное состояние умиротворения.