Мать - Максим Горький

- Увидал! - сказал Рыбин, подмигнув Павлу. Ефим повернулся, взглянул на него и стал рассматривать книги, говоря:

- Сколько чтения-то у вас! А читать, верно, некогда. В деревне больше время для этого дела…

- А охоты меньше? - спросил Павел.

- Зачем? И охота есть! - ответил парень, потирая подбородок. - Народ начал пошевеливать мозгой. «Геология» - это что?

Павел объяснил.

- Нам не требуется! - сказал парень, ставя книгу на полку.

Рыбин шумно вздохнул и заметил:

- Мужику не то интересно, откуда земля явилась, а как она по рукам разошлась, - как землю из-под ног у народа господа выдернули? Стоит она или вертится, это не важно - ты ее хоть на веревке повесь, - давала бы есть; хоть гвоздем к небу прибей - кормила бы людей!..

- «История рабства», - снова прочитал Ефим и спросил Павла:

- Про нас?

- Есть и о крепостном праве! - сказал Павел, давая ему другую книгу. Ефим взял ее, повертел в руках и, отложив в сторону, спокойно сказал:

- Это - прошло!

- Вы сами - имеете надел? - осведомился Павел.

- Мы? Имеем! Трое нас братьев, а надела - четыре десятины. Песочек - медь им чистить хорошо, а для хлеба - неспособная земля!..

Помолчав, он продолжал:

- Я от земли освободился, - что она? Кормить не кормит, а руки вяжет. Четвертый год в батраки хожу. А осенью мне в солдаты идти. Дядя Михаиле говорит - не ходи! Теперь, говорит, солдат посылают народ бить. А я думаю идти. Войско и при Степане Разине народ било и при Пугачеве. Пора это прекратить. Как по-вашему? - спросил он, пристально глядя на Павла.

- Пора! - с улыбкой ответил тот. - Только - трудно! Надо знать, что говорить солдатам и как сказать…

- Поучимся - сумеем! - сказал Ефим.

- Если начальство на этом поймает - расстрелять может - закончил Павел, с любопытством глядя на Ефима.

- Оно - не помилует! - спокойно согласился парень и снова начал рассматривать книги.

- Пой чай, Ефим, скоро ехать! - заметил Рыбин.

- Сейчас! - отозвался парень и снова спросил: - Революция - бунт?

Пришел Андрей, красный, распаренный и угрюмый. Молча пожал руку Ефима, сел рядом с Рыбиным и, оглянув его, усмехнулся.

- Что невесело смотришь? - спросил Рыбин, ударив его ладонью по колену.

- Да так, - ответил хохол.

- Тоже рабочий? - спросил Ефим, кивая головой на Андрея.

- Тоже! - ответил Андрей. - А что?

- Он первый раз фабричных видит! - объяснил Рыбин. - Народ, говорит, особенный…

- Чем? - спросил Павел.

Ефим внимательно осмотрел Андрея и сказал:

- Кость у вас острая. Мужик круглее костью…

- Мужик спокойнее на ногах стоит! - добавил Рыбин. - Он под собой землю чувствует, хоть и нет ее у него, но он чувствует - земля! А фабричный - вроде птицы: родины нет, дома нет, сегодня - здесь, завтра - там! Его и баба к месту не привязывает, чуть что - прощай, милая, в бок тебе вилами! И пошел искать, где лучше. А мужик вокруг себя хочет сделать лучше, не сходя с места. Вон мать пришла!

Ефим подошел к Павлу, спросив:

- Может, дадите мне книжку какую-нибудь?

- Пожалуйста! - охотно отозвался Павел.

Глаза парня жадно вспыхнули, и он быстро заговорил:

- Я ворочу! Наши тут поблизости деготь возят, они и привезут.

Рыбин, уже одетый, туго подпоясанный, сказал Ефиму:

- Едем, пора!

- Вот, почитаю я! - воскликнул Ефим, указывая на книги и широко улыбаясь.

Когда они ушли, Павел оживленно воскликнул, обращаясь к Андрею:

- Видел чертей?..

- Да-а! - медленно протянул хохол. - Как тучи…

- Михайло-то? - воскликнула мать. - Будто и не жил па фабрике, совсем мужиком стал! И какой страшный!

- Жаль, не было тебя! - сказал Павел Андрею, который хмуро смотрел в свой стакан чая, сидя у стола. - Вот посмотрел бы ты на игру сердца, - ты все о сердце говоришь! Тут Рыбин таких паров нагнал, - опрокинул меня, задавил!.. Я ему и возражать но мог. Сколько в нем недоверия к людям, и как он их дешево ценит! Верно говорит мать - страшную силу несет в себе этот человек!..

- Это я видел! - угрюмо сказал хохол. - Отравили людей! Когда они поднимутся - они будут все опрокидывать подряд! Им нужно голую землю, - и они оголят ее, все сорвут!

Он говорил медленно, и было видно, что думает о другом.

Мать осторожно дотронулась до него.

- Ты бы встряхнулся, Андрюша!

- Подождите, ненько, родная моя! - тихо и ласково попросил хохол.

И вдруг, возбуждаясь, он заговорил, ударив рукой по столу:

- Да, Павел, мужик обнажит землю себе, если он встанет на ноги! Как после чумы - он все пожгет, чтобы все следы обид своих пеплом развеять…

- А потом встанет нам на дороге! - тихо заметил Павел.

- Наше дело - не допустить этого! Наше дело, Павел, сдержать его! Мы к нему всех ближе, - нам он поверит, за нами пойдет!

- Знаешь, Рыбин предлагает нам издавать газету для деревни! - сообщил Павел.

- И - надо!

Павел усмехнулся и сказал:

- Обидно мне, что я не поспорил с ним! Хохол, потирая голову, спокойно заметил:

- Еще поспорим! Ты играй на своей сопелке - у кого ноги в землю не вросли, те под твою музыку танцевать будут! Рыбин верно сказал - мы под собой земли не чувствуем, да и не должны, потому на нас и положено раскачать ее. Покачнем раз - люди оторвутся, покачнем два - и еще!

Мать, усмехаясь, молвила:

- Для тебя, Андрюша, все просто!

- Ну да! - сказал хохол. - Просто! Как жизнь! Через несколько минут он сказал:

- Я пойду в поле, похожу…

- После бани-то? Ветрено, продует тебя! - предупредила мать.

- Вот и надо, чтобы продуло! - ответил он.

- Смотри, простудишься! - ласково сказал Павел. - Лучше ляг.

- Нет, я пойду!

И, одевшись, молча ушел…

- Тяжело ему! - заметила мать, вздохнув.

- Знаешь что, - сказал ей Павел, - хорошо ты сделала, что после этого стала с ним на ты говорить!

Она, удивленно взглянув на него, ответила:

- Да я и не заметила, как это вышло! Он для меня такой близкий стал, - и не знаю, как сказать!

- Хорошее у тебя сердце, мать! - тихо проговорил Павел.

- Только бы тебе, - и всем вам, - хоть как-нибудь помогла я! Сумела бы!..

- Не бойся - сумеешь!..

Она тихонько засмеялась, говоря:

- А вот не бояться-то я и не умею!

- Ладно, мама! Молчим! - сказал Павел. - Знай - я тебя крепко, крепко благодарю!

Она ушла в кухню, чтобы не смущать его своими слезами. Хохол воротился поздно вечером усталый и тотчас же лег спать, сказав:

- Верст десять пробежал я, думаю…

- Помогло? - спросил Павел.

- Не мешай, спать буду! И замолчал, точно умер.

Спустя несколько времени пришел Весовщиков, оборванный, грязный и недовольный, как всегда.

- Не слыхал, кто Исайку убил? - спросил он Павла, неуклюже шагая по комнате.

- Нет! - кратко отозвался Павел.

- Нашелся человек - не побрезговал! А я все собирался сам его задавить. Мое это дело, - самое подходящее мне!

- Брось ты, Николай, такие речи! - дружелюбно сказал ему Павел.

- Что это, в самом деле! - ласково подхватила мать. - Сердце мягкое, а сам - рычит. Зачем это?

В эту минуту ей было приятно видеть Николая, даже его рябое лицо показалось красивее.

- Не гожусь я ни для чего, кроме как для таких делов! - сказал Николай, пожимая плечами. - Думаю, думаю - где мое место? Нету места мне! Надо говорить с людьми, а я - не умею. Вижу я все, все обиды людские чувствую, а сказать - не могу! Немая душа.

Он подошел к Павлу и, опустив голову, ковыряя пальцем стол, сказал как-то по-детски, не похоже на него, жалобно:

- Дайте вы мне какую-нибудь тяжелую работу, братцы! Не могу я так, без толку жить! Вы все в деле. Вижу я - растет оно, а я - в стороне! Вожу бревна, доски. Разве можно для этого жить? Дайте тяжелую работу!

Павел взял его за руку и потянул его к себе.

- Дадим!..

Но из-за полога раздался голос хохла:

- Я тебя, Николай, выучу набирать буквы, и ты будешь набойщиком у нас,

- ладно?

Николай пошел к нему, говоря:

- Если научишь, я тебе за это нож подарю…

- Убирайся к черту с ножом! - крикнул хохол и вдруг засмеялся.

- Хороший нож! - настаивал Николай. Павел тоже засмеялся.

Тогда Весовщиков остановился среди комнаты и спросил:

- Это вы надо мной?

- Ну да! - ответил хохол, спрыгнув с постели. - Вот что - идемте в поле, гулять. Ночь лунная, хорошая. Идем?

- Хорошо! - сказал Павел.

- И я пойду! - заявил Николай. - Я люблю, хохол, когда ты смеешься…

- А я - когда ты подарки обещаешь! - ответил хохол усмехаясь.

Когда он одевался в кухне, мать сказала ему ворчливо:

- Теплее оденься…

А когда они ушли все трое, она, посмотрев на них в окно, взглянула на образа и тихо сказала:

- Господи - помоги им!..

26

Дни полетели один за другим с быстротой, не позволявшей матери думать о Первом мая. Только по ночам, когда, усталая от шумной, волнующей суеты дня, она ложилась в постель, сердце ее тихо ныло.

«Скорее бы…»

На рассвете выл фабричный гудок, сын и Андрей наскоро пили чай, закусывали и уходили, оставляя матери десяток поручений. И целый день она кружилась, как белка в колесе, варила обед, варила лиловый студень для прокламаций и клей для них, приходили какие-то люди, совали записки для передачи Павлу и исчезали, заражая ее своим возбуждением.