Юбка - Олег Нестеров

– Лени, ты должна помнить всегда: искусство – первая мишень для тоталитарного режима. У диктатуры нет выбора: сначала придавить свободу творчества, а потом взять под контроль все каналы его воздействия на сознание масс. Чтобы без помех транслировать нужную идеологию. Своими фильмами – и «Триумфом воли», и «Олимпией» – ты в этом участвуешь. Ведь только тебе удалось пока, хотела ты этого или нет, но думаю, что хотела, ты же очарована Гитлером, заявить что-то о новой мистике нацизма.

– Что же в «Олимпии» нацистского? Ты сошел с ума!

– Атлетизм, язычество, ритм.

– Иди напиши об этом очередную статью в голливудской газете.

– Лени, я хочу, чтобы ты знала, – Хьюберт сделал паузу, – тут повсюду за тобой ходят два детектива. Любой артист, продюсер, режиссер, осветитель – любой, кто захочет с тобой встретиться, да что встретиться – просто остановиться и поговорить, лишится работы. Велком ту Холливуд. Хев э найс дэй.

Это было уже слишком.

– Я уезжаю. Мне тут больше делать нечего.

– Лени, не горячись. Забудь про дела. У нас есть куча приглашений от частных лиц: ты еще не была в Палм-Спрингс, можно съездить на ранчо, побросать лассо и просто покататься на лошадях. В конце концов, я ведь еще занимаюсь твоей фигурой! И меня никто, даже ты, еще целый месяц не сможет уволить с должности боди-менеджера госпожи Рифеншталь.

В Берлин Лени вернулась в самом конце зимы. Разобрав почту, встревожилась: от друзей писем так и не было. Из Америки она, правда, им тоже не писала – ужасно, когда за тобой постоянно кто-то наблюдает.

Единственный, кто мог быть в курсе, это Альберт.

– Лени, я ничего про них не знаю. Слышал только, что проекту повысили режим секретности, после того как он был одобрен высшими инстанциями.

– А из ваших сотрудников кто-нибудь письма от них получал?

– Нет, Лени. Мои сотрудники никаких писем от них не получали.

Лени показалось, что он о чем-то задумался.

– Как ты думаешь, куда лучше обратиться? С доктором совсем не хочется связываться.

– Лени, потерпи. Одно дело – подготовить несколько эскизов, другое – довести проект до конца. Ты сама-то, вспомни, на сколько лет заныривала со своими фильмами! Условия там хорошие, они сконцентрированы, для дела так лучше. В Берлине, конечно, с этой точки зрения, слишком много соблазнов.

– Ну, а близких-то к ним подпускают?

– Не думаю, Лени. Зная наш бюрократический аппарат, если это государственный проект с категорией особой важности, никакие семьи в расчет не берутся.

– Альберт, прошу тебя, если будет хоть какая-то информация от них, сообщи. Я начинаю волноваться.

С доктором Лени встретиться все же пришлось. Их места оказались рядом за банкетным столом, на Днях немецкого искусства в Мюнхене. Он показался Лени слишком задумчивым и даже грустным, такого доктора Лени еще не видела.

– Лени, можно вас поздравить. Вы выиграли.

– О чем это вы?

– Вы действительно можете справиться с любой поставленной задачей.

– Ну, предположим. Но все же поясните, что вы имеете в виду.

Вместо ответа доктор улыбнулся и вдруг сказал:

– А мы тоже многое можем. Мы можем заставить с нами считаться любую силу, даже физическое явление. Например, заставить звук лететь медленнее. – Он победоносно посмотрел на Лени. – Фюрер больше не лает, – и подмигнул.

Гитлер как раз сидел напротив, рядом с супругой итальянского посла. В этот момент он поднял бокал и посмотрел на Лени.

– Вы хотите сказать, что вам удалось решить ту странную задачу? – улыбнулась Лени, вспоминая их разговор в танцзале.

– Да, все оказалось просто. Под землей проложили трубы – от трибуны во все концы стадиона. На одном конце поставили громкоговоритель, на другом – микрофон. Звук по трубе летит со скоростью, ему положенной, потом снимается микрофоном, вновь усиливается динамиком в дальней точке стадиона. И до ушей находящихся там людей долетает в тот же момент, что и звук от трибуны. Все просто. – Вдруг он посмотрел ей в глаза и неожиданно спросил: – Лени, а вам никогда не хотелось все это бросить, – он обвел глазами зал, – и бежать куда подальше?

Уж от кого Лени не ожидала этих слов, так это от доктора.

– Я постоянно пытаюсь это сделать. Но от вас ведь не скроешься.

– Лени, будьте честны перед собой. Вы без всего этого уже не можете. Вас же сюда не на аркане привели.

– Доктор, я наконец-то начинаю съемки большого проекта, где буду играть царицу амазонок. И никакая сила не заставит меня вновь делать документальное кино. И переступить порог вашего министерства.

– Ну, переступить все-таки придется, хотя бы для того, чтобы занести фильм в плановый перечень проектов, – улыбнулся доктор. – А я, видимо, все это брошу.

Лени не очень в это поверила, доктору вообще нельзя было верить.

– …И что вы собираетесь делать?

– Да все что угодно. Пойду галстуками торговать.

– Что-нибудь случилось?

– «Случилось», Лени, это еще мягко сказано. Мне все сложнее и сложнее, – он глазами показал на Гитлера. – С ним будто что-то произошло. Он уже не способен тормозить собственную шквальную динамику. Он стал терять свое безошибочное чувство ритма, которое не раз приводило нас к успеху. Гений фюрера заключался как раз в умении ждать. Теперь он не хочет ждать, у него какой-то неврастенический порыв к действию. То, чего постепенно можно было достичь и так, он хочет быстро, не считаясь ни с чем. На него плохо влияет успех, Лени. Или что-то еще. Очень скоро может произойти непоправимое.

– И вы хотите бежать от всех этих тревог?

– Нет, я никогда ни отчего не бежал. Меня в жизни уже давно ничего не пугает, Лени, и вы это знаете. Мне только неприятны некоторые вещи. Например, эта клеветническая кампания против меня, которую ведет Розенберг. Но дело даже не в этом. Знаете, почему это я говорю именно вам?

– Нет. Признаться, я… крайне удивлена.

– Просто вы меня поймете. Я люблю одну женщину. И для меня теперь, кроме нее, ничто не имеет значения. Она не арийка, чешка по национальности, актриса. Зовут Лида.

– А как же Магда?

– Магда зря времени не теряет. У нее в любовниках мой статс-секретарь Ханке. Вот Шекспир-то где.

Лени вспомнила, как несколько лет назад Магда ей призналась, что вышла за доктора по необходимости. Она безумно любила Гитлера, ради него даже пошла на разрыв счастливого брака, в котором, к тому же, она жила в богатстве и роскоши. Пришлось устроиться секретаршей к Геббельсу, чтобы быть ближе к фюреру. Но, поняв, что, кроме Гели и своей «великой Германии», тот никого не сможет полюбить, вышла за доктора.

– Фюрер настаивает на моем разрыве с Лидой.

Лени посмотрела на него с интересом.

– Выбор за вами.

Доктор встал и начал прощаться.

– А с чем вы меня хотели поздравить? – напомнила Лени.

Он посмотрел на нее, хотел что-то сказать, но, видимо, передумал.

– Вы все-таки победили «Белоснежку».

Лени уехала к Марго, на Зильт. Сняла по соседству дом, перевезла сюда мать и стала работать над сценарием «Пентесилеи», взяв за основу популярную в 20-е годы пьесу Клейста. Поставить этот фильм, сыграв в нем царицу амазонок, она мечтала уже давно, но проект представлялся крайне затратным, – Лени смогла вернуться к нему только после коммерческого успеха «Олимпии».

Сюда же привезли Сказку, белую кобылицу, которую нанятый недавно инструктор по верховой езде купил для Лени на конном заводе в Ганновере.

Теперь каждое утро они с Марго выезжали на прогулку в дюны, днем она писала сценарий и еще умудрялась заниматься речью. И, конечно, работала над собственным телом, – теперь она должна была выглядеть не просто как фотомодель, она должна была стать царицей амазонок. Хьюберта рядом не было, из Америки он решил больше не уезжать. Зная о ее новом проекте, он сказал на прощание:

– Лени, чтобы выглядеть настоящей царицей амазонок, ты должна выжечь себе правую грудь. Они все так делали, чтобы ничего не мешало стрелять из лука.

– У всех твоих невест вообще отсутствует бюст. Но я же тебе не предлагаю им кое-что отрезать, чтобы они лучше танцевали.

Хьюберта не хватало.

Вестей от четверки по-прежнему не было. Лени решила съездить к ним сама и наметила это на начало сентября.

В Берлине уже полным ходом шли приготовления к съемкам, когда позвонил Альберт и попросил срочно приехать.

Через полчаса она уже была на месте, и ее проводили в знакомое помещение на верхнем этаже.

Там он ее встретил и сразу повел к макету. Выглядел неважно, видимо, сильно устал.

В одном из залов Лени увидела двухметровую модель стадиона необычной формы. Он был огромен и смотрелся как подкова. Рядом висели его чертежи.

– Стадион в Нюрнберге, – объяснил Альберт.

– Это тот, который на четыреста тысяч зрителей?

– Он самый. Уже заложили первый камень. К маю сорок пятого закончим.

– А почему такая форма?

– Повлиял реконструированный стадион в Афинах, который я недавно увидел. И потом, при таких размерах в замкнутом колодце было бы душно, да и на психику сильно бы давило.