Женская история Битлз - Фельдман-Баррет Кристина

Роль, которую могли играть «все эти молодые тети», упомянула в нашем разговоре Ребекка Хербертсон. Стоило ей произнести эти слова, я сразу же вспомнила, что впервые услышала The White Album в доме моей обожаемой тетушки, когда мне было пять лет. Конечно, «Битлз» я и до этого слушала, но именно этот случай запомнила отчетливо — возможно, причиной тому была первая в жизни поездка в другой штат, которую мы с сестрой совершили самостоятельно, без родителей. Тетя казалась нам молодой и модной, поэтому восторг от диска, вероятно, был связан с нашим восхищением[210]. Самое раннее «Битлз»-воспоминание Рошон ДиЛодовико (США, 1975 г. р.) датируется шестилетним возрастом и связано с ее матерью и с тетей, ее сестрой:

У моей матери была, как мне казалось, очень обширная коллекция пластинок. До моего рождения она работала в музыкальном магазине. Так что, когда я была маленькой, у мамы было несколько сотен виниловых пластинок. И я часами просто разглядывала обложки альбомов. Первая песня «Битлз», которую я помню, — это Come Together, мамина любимая. С нами жила ее сестра, моя тетя, […] и они устраивали настоящие концерты, обе обожали петь эту песню[211].

Говоря о своей тетке Мэри Агнес (которую все [из‐за пышных форм] звали Куки), Рошон не только называет ее «музыкальной тетей», но и подчеркивает ее «давний роман [с битлами]». Хотя ее матери они тоже нравились, но тетя была «куда большей [их] фанаткой»[212]. Они с Рошон еженедельно слушали радиопередачу «Завтрак с „Битлз“» [самую авторитетную и «долгоиграющую» радиопрограмму о музыке «Битлз» в США], и тетя подробно объясняла ей, в чем изюминка каждой песни. Так Рошон получала первое музыкальное образование. Вскоре она узнала, что во время американских гастролей «Битлз» в 1964 году Куки очень хотелось попасть на концерт, но она так на него и не сходила. Почему именно, Рошон не знала, но предполагает, что, возможно, причиной был цвет ее кожи. Очень может быть, афроамериканское происхождение как-то помешало тете побывать на концерте — ей либо не с кем было пойти, либо «дома не одобряли ее увлечения [„Битлз“]». Рассказ Рошон о ее тетке перекликается со словами Опры Уинфри, когда в 1997‐м, представляя зрителям своего ток-шоу гостя программы Пола Маккартни, она сказала:

Я была безумной фанаткой битлов, говорю как на духу […]. Дорогие присутствующие здесь белые американцы и латиноамериканцы, вы знаете, […] а может быть, вы НЕ знаете, […] как сложно было для девушки моего поколения иметь темную кожу и при этом быть фанаткой битлов. Потому что все вроде как с ума сходили по [соул и] Four Tops[213]. И я тоже, но любила я только моего Пола![214]

Хотя в последние годы историями своей фанатской юности все активнее начинают делиться афроамериканки, как, например, профессор Китти Оливер и актриса Вупи Голдберг, рассказавшие об этом в документальном фильме Рона Ховарда Eight Days a Week (2016), битломания в массе своей часто воспринималась как нечто, связанное исключительно с белыми девушками. На самом деле это не так, и рассказ Рошон о ее тете Куки помогает нам в этом убедиться.

Эссеист и университетский преподаватель Джеральд Эрли, обрисовывая собственное увлечение «Битлз» в середине шестидесятых годов, отдельно упоминает об ощущении, что для битломана он явно не вышел ни полом, ни расой. И пускай дома его мать ловила на средних волнах радиопрограммы, где крутили битловские хиты, он раз за разом возвращался мыслями к музыкальной сегрегации, по-прежнему существовавшей и на радио, и в человеческом сознании[215]. Музыковед Элайджа Уолд утверждает, что именно «Битлз» (и в еще большей степени их последователи) непреднамеренно усугубили это часто замалчиваемое разделение [на черных и белых] и — вопреки тому, что пионеры рок-н-ролла были афроамериканцами, — превратили рок-музыку в жанр, где правят бал белые исполнители и белые же поклонники[216]. Однако подобные разграничения в музыке могли и не найти отражения в индивидуальном опыте. В статье, опубликованной в Guardian (2020), писательница Бонни Грир размышляет о том, что значили для нее «Битлз» в 1960‐е годы:

Я была черной девочкой, выросшей в Саутсайде: тут тебе и самый неблагополучный район Чикаго, и борьба за гражданские права, и движение за права чернокожих студентов, и Бобби Кеннеди[217] [с его политическим идеализмом], и т. д., и т. п., а потом вдруг возникают «Битлз». Они стали моей опорой. Благодаря им я переехала в Великобританию. Странно, что для этого потребовались четыре парня из Ливерпуля. Во всех своих ипостасях они были таким прорывом в другой мир, как в «Волшебнике из страны Оз» или «Алисе в Стране чудес»[218].

Вупи Голдберг, получившая в 1965 году от матери билет на нью-йоркский концерт «Битлз», всегда считала, что «Битлз» относятся к какой-то особой касте, всеми равно любимой. «Я чувствовала, что могла бы с ними дружить», — вспоминает она[219].

И это не случайно: ведь «Битлз» были не просто поклонниками и приятелями многих чернокожих звезд рок-н-ролла, таких как Литтл Ричард и Чак Берри, они отказывались от любых концертов «только для белых» в южных штатах, потому что внутри их фэндома сегрегации не существовало.

У Рошон ДиЛодовико и Тианны Уикс — еще одной поклонницы-афроамериканки, согласившейся ответить на вопросы для нашей книги, — знакомство с «Битлз» произошло под влиянием кого-то из семьи; и если Рошон узнала о них от тетки, то у Тианны мать (да и отец) свято верили, что музыка — это «универсальный язык», и ожидали, что их дочери смогут воспринимать любой музыкальный жанр без предубеждения. Хотя обе респондентки отмечают, что далеко не все одноклассники и друзья разделяли их интерес к Битлз, тем не менее они на протяжении отрочества и юности неизменно оставались поклонницами группы. Для Рошон «Битлз» — это как «дом»[220]. Тианна утверждает, что «…есть что-то в том, как [„Битлз“] говорят о мире, и это всегда заставляет ее чувствовать себя комфортно такой, какая она есть, и дает ощущение, что это абсолютно нормально: любить то, что нравится, и быть самой собой». И пусть даже ей так и не удалось обратить в свою веру ни одну из своих школьных подруг, она гордится тем, что ее дети растут битломанами[221].

В 1985‐м или, скажем, в 1992 году подростки, которые могли бы называть «Битлз» своей любимой группой, были скорее исключением, чем правилом. По сравнению с 1960-ми в 1980‐х и начале 1990‐х ситуация складывалась с точностью до наоборот: дружба и отношения завязывались не потому, что «Битлз» представляли собой явление культурного мейнстрима, а именно потому, что это был в какой-то степени раритет. Холли Тесслер (США/Великобритания, 1970 г. р.) поделилась со мной: «В Америке 1980‐х, когда я росла, никто из моих друзей не увлекался «Битлз», поэтому мне всегда было очень важно найти способы общаться с другими битломанами. За несколько десятилетий до возникновения интернета [и фанзинов] у меня уже была подписка на „Битлфэн“[222]»[223]. Как любая тяга к чему-то нетрадиционному, статус фанатки «Битлз», спустя несколько десятков лет после того, как это перестало быть данью моде, стихийно превратился в принадлежность к некоему самопровозглашенному тайному ордену. Если удавалось найти человека, испытывающего столь же сильный интерес к группе, такая связь от сердца к сердцу могла стать залогом дружбы или романтических отношений. Кит О’Тул стала поклонницей «Битлз» в середине восьмидесятых, услышав на уроке музыки песню Eight Days a Week. Вскоре она, восьмиклассница, поняла, что среди ее сверстников крайне мало тех, кто бы мог разделить ее интерес, и в течение долгих лет найти таких людей ей так и не удалось. Лишь закончив школу и поступив в колледж, она познакомилась с другими энтузиастами на конвенции «Фестиваль для поклонников „Битлз“» (Fest for Beatles Fans) в Чикаго. При этом большинство новых друзей Кит оказались значительно старше ее, и только один человек был на несколько лет младше. Как она вспоминает, «…меня прямо кольнуло: значит, это может быть интересно даже тем, кто еще младше меня. Вот это да! […] Вообще, если задуматься, то прямо сверстников я на фестивалях почти не встречала. Это был, скорее, разновозрастный круг. Что действительно объединяло [нас] — и до сих пор объединяет — это: „А ты битломан?“ и еще „А ты в этом сечешь?“ […] А возраст, по большей части — это дело десятое»[224].