Искатели жребия - Николай Романецкий

— Не пришла?

Голос был певучим, без малейшего признака присущей голосам современных женщин хрипотцы. Калинов помотал головой, и его отражения в зеркальных очках повторили это движение.

— И мой кавалер не счел нужным. — Она печально вздохнула в ухо Калинову.

Этот вздох растрогал Калинова. Возникло острое желание утешить и защитить слабую, доверчивую женщину.

— Почему бы двоим брошенным людям не объединиться? — предложил он. — Мой столик к вашим услугам.

Она ничего не ответила, но положила ему голову на плечо. Сильнее, однако, не прижалась. Калинов понятия не имел, о чем с нею беседовать, и, танец они дотанцевали в молчании. Когда музыка затихла, он взял ее за прохладную руку и повел прямо к своему столику. Она ни словом, ни жестом не выразила недовольства. Подозвали официанта, тот вернул на стол второй прибор. Пока он бегал вокруг, Калинов наконец рассмотрел женщину. Она была несомненно молода, не старше двадцати двух, пышные светлые волосы, маленький вздернутый носик, полные губы, на подбородке — ямочка, только глаза были скрыты за зеркалами. Коньяк она пить отказалась, официанту пришлось принести для нее бутылку красного крымского.

— Зачем вы носите очки? — спросил Калинов, когда официант, открыв бутылку, удалился. — Здесь ведь темно.

— Они мне не мешают. — Легкомысленный взмах рукой. — У меня ноктофилия.

— Бедненькая! — Калинов понимающе покивал. — Как же вы все время в очках?

— Привычка… Зато я хорошо вижу в темноте. — Она подняла фужер с вином. — Давайте выпьем за знакомство. Кстати, меня зовут Нора.

— Саша. — Калинов взял свою рюмку. — За знакомство!

Чокнулись, выпили.

— Вы часто здесь бываете? — спросила Нора, без энтузиазма принимаясь за закуску.

— Сто лет не был… Но когда есть возможность, прихожу с огромным удовольствием.

— Любите музыку двадцатого столетия?

— Да, она мне нравится… Хотя не скажу, что знаю ее хорошо. Она в меру экспрессивна и в меру мелодична. И, наверное, поэтому привлекательна. К тому же в ней еще не ощущается никакого влияния церкви.

По залу вновь разлился сиреневый свет, и музыканты заиграли что-то знакомое. Нора отложила вилку. Калинов воспринял это как намек и тут же потащил ее танцевать. Алкоголь уже подействовал вовсю, танец давался Калинову легко, и все было бы совсем отлично, если бы не ощущалась в его партнерше некая напряженность, словно Нора лишь минуту назад выучила движения танца и постоянно боялась их перепутать.

Потом они снова ели и пили, а дальше вечер превратился для Калинова в череду оторванных друг от друга событий.

Вот они слиты в танце, и он уже не чувствует в ней никакой напряженности, да и кажется ему, что они знакомы уже тысячу лет — так с нею легко и просто… А вот они за столом, пьют, едят и смеются, и она что-то говорит, но он не может понять и только слушает прекрасный певучий голос… А вот они целуются в джамп-кабине, губы ее упруги и прохладны, и очень мешают очки, но она не позволяет их снять… А вот он застилает постель, прислушиваясь к шуму воды в ванной, где Нора принимает душ, и ему жутко не нравится, что она так долго там копается. Он берет с кресла ее платье — в обычном свете оно оказывается нежно-розовым — и вешает в шкаф. И вдруг, сам не зная зачем, вкалывает в пояс жучка. А потом она появляется из ванной, на ней ничего нет, кроме очков на лице, и ему кажется, что она и мылась прямо в этих своих проклятых очках. Она гасит свет в комнате и оказывается в его объятиях. Он целует прохладные губы, и выясняется, что очки она сняла, но глаз ее в темноте все равно не видно, и слава богу. Тело ее теперь теплое, и Калинову кажется, что она специально так долго возилась в ванной, чтобы согреться. Тут они падают в постель, его ладони шатрами накрывают тугие девичьи груди. Мысли уносятся далеко-далеко, на край Вселенной, и остаются одни ощущения… А потом, посреди ночи, он вдруг просыпается в ужасе: ему кажется, что рядом лежит холодный труп, что в пьяном угаре он задушил ее своими объятиями, но она поворачивает к нему голову и говорит: Спи, милый. Давай я подую тебе в лицо и погашу плохой сон. Он успокаивается. Она дует ему в лицо. Лоб его овевает прохладный ветерок, и Калинову приходит на ум, что если бы рядом с ним сейчас лежала Марина, то ветерок этот был бы июльский, теплый и ласковый, и с этой мыслью он вновь засыпает, инстинктивно отодвигаясь от любовницы, и в самый последний миг, на грани сна, ему кажется, что он все-таки кого-то сегодня предал: то ли ее, то ли Марину, то ли жену…

Глава 3. КАПКАН НА ОХОТНИКА

Когда он проснулся, рядом уже никого не было. Калинов приподнялся на локте и огляделся. Слава богу, у него вчера хватило ума привести Нору в свою холостяцкую квартиру. Хорош бы он был, если бы притащился с нею в Кокорево, в их с Витой брачную постель. Да-а-а…

Он с трудом встал, прошел на кухню. Кухня была пуста. Судя по всему, его ночная любовь смылась, не попрощавшись. Голова после вчерашнего изрядно трещала, и, чтобы прийти в норму, пришлось принять сразу две таблетки антивинина. Потом он забрался в ванну и, крутясь под колкими струйками воды, пытался представить себе, как Нора стояла вчера тут, на этом самом месте, и струйки секли ее гладкое тело. Стало до омерзения противно, нежданно-негаданно накатил стыд перед черненькой девушкой в кумачовом платье, но Калинов выключил горячую воду, и стыд куда-то пропал. Наверное, замерз и превратился в ледышку. Ледышка, правда, осталась, спрятавшись в глубине души, но с этим уже ничего нельзя было поделать — надо ждать, пока исчезнут последние признаки похмелья.

Он посмотрел в зеркало и скривился. Физиономия была еще та. Не физиономия, а свиное рыло. Надо же, — сказал он себе, — эко зацепила твою мужскую гордость кареглазая забиячка!.. К первой попавшейся юбке бросился за утешениями! Куда делся примерный семьянин, где была его совесть? На кой черт ты связался с этой мороженой ноктофиличкой?!

Совесть молчала: по-видимому, последние остатки похмелья уже выветрились из души. Калинов перекрыл воду. Массажер включать не хотелось, и он растерся докрасна полотенцем. Выйдя из ванной, заказал себе завтраки принялся одеваться. Проверил карманы: от подобных подруг чего угодно можно ожидать. Однако все оказалось в целости и сохранности. На клавиатуре тейлора демонстративно расположилась розовая заколка для волос. Калинов включил рекордер. На экране появилась Нора, одетая и причесанная. На лице ее снова красовались зеркальные очки. В глубине экрана, заботливо укрытый одеялом, безмятежно дрых сам Калинов. Волосы Норы были распущены, груди рвались из розового плена — аппетитная девочка, ничего не скажешь, не зря она так легко подцепила его вчера.

— Хэлло, дружочек! — Аппетитная девочка приветливо помахала рукой. — Я рада, что встретилась с тобой. Ты парень что надо! — Она послала ему воздушный поцелуй. — Только не ищи меня. Я сама тебя найду. Если, конечно, захочу! — Она еще раз помахала рукой, и экран погас.

— Что ж, — пробормотал вслух Калинов. — Найти тебя не представляет ни малейшего труда. Но если бы ты только знала, как далек я от подобного желания.

Он подумал, что и вчера подсознательно сопротивлялся этой связи — не зря же тело Норы все время казалось ему таким холодным, словно у мертвой… Вот только до конца не устоял: все-таки самец одержал в нем верх… Ладно, встретиться с нею еще придется — хотя бы для того, чтобы изъять жучка, — но встреча эта может и подождать, сейчас имеются дела поважнее.

Он самодовольно помахал рукой звездочкам на темном экране и отправился завтракать.

Милбери не успел найти Крылова. Игорь отыскался сам. В десять утра его изображение неожиданно появилось на дисплее.

— Говорят, ты меня ищешь? — сказал Крылов вместо приветствия.

Он был совершенно спокоен на вид. Голос его нисколько не дрожал, лишь печать усталости угнездилась на лице. Большой усталости, смертельной…

— Мне надо с тобой поговорить, — ответил Калинов, тоже не поздоровавшись. — Желательно сглазу на глаз.

Крылов довольно долго изучал выражение лица Калинова.

— Думаешь, разговор так уж необходим? — спросил он наконец.

— А тебе известно, что из пятерых ты теперь остался в гордом одиночестве?

— Как? — испугался Крылов. — Значит, и Формен?.. — Он умолк, словно незаконченность вопроса давала ему какую-то надежду.

Калинов спокойно кивнул. — Ты много знаешь об этом деле? — спросил Крылов после очередной паузы.

Калинов вновь кивнул. — Господи, прости меня, — подумал он. — Ложь во спасение — не есть зло.

— Как ты считаешь? — продолжал Крылов. — То, что Формен умер… можно сказать, вместо меня… не дает ли мне… В общем, есть ли у меня два месяца?

— Нет! — жестко сказал Калинов. — Формен умер не вместо тебя! Так что к субботе наступит твоя очередь!