Эхо Москвы. Непридуманная история - Леся Рябцева

Но составленное расписание повергло меня в шок… я должен был выйти на работу в день своей собственной свадьбы! Дело происходило глухим летом, народ разъехался по отпускам, работать больше некому… В общем, с выходным ничего не получалось, и это была сущая катастрофа.

Представить себе, как я, человек, которого толком и на работу еще не приняли, попросил бы просто взять и снять меня со смены, казалось невозможным. В моем понимании это было равносильно самоубийству. Тогда я попросил коллег подменить меня, но выйти именно в этот день никто из них не мог, решительно никто.

Я стал представлять, как по очереди набираю телефонные номера нескольких десятков родственников и говорю примерно такую фразу: простите, свадьбы не будет, у меня корреспондентская смена.

А ведь отдельным гостям пришлось бы сдавать билеты на поезда и самолеты…

«Скажи Тане все как есть, – испуганно говорила мне моя невеста. – Она девушка, наверняка поймет, это же свадьба!»

Ресторан оплачен, программа составлена, родители молодых в нетерпении. Делать нечего, решил я, и с робкой надеждой на то, что меня не уволят, обратился к Тане с не менее странной фразой: я не могу выйти на работу, я завтра женюсь…

Таня, конечно же, все поняла, произвела какие-то немыслимые манипуляции с расписанием и со словами «Привет невесте. С тебя поляна» – отпустила меня гулять на свадьбе.

В общем, если бы не Фельгенгауэр, я бы не женился, хотя до сих пор так и не проставился.

Таня, когда-нибудь я это исправлю!

Тот же 2010-й год всем запомнился ужасно жарким летом. Жизнь москвичей в раскаленном городе становилась почти невыносимой из-за удушающего дыма, который окутал весь город на несколько мучительных недель. Пожары бушевали не только на площади Белорусского вокзала, но и в лесах соседних со столичным регионом областей.

Одной из самых проблемных оказалась Липецкая область, где в результате стихии без крова остались сотни людей. Разбираться в ситуации с жильем для погорельцев в Липецк отправился тогдашний уполномоченный по правам человека при президенте Владимир Лукин. «Эхо» решило отправить вместе с ним своего корреспондента. Так наметилась моя первая эховская командировка, не предвещавшая никаких особых сюрпризов и больших журналистских сенсаций.

Однако открытия начались уже на самом старте. В частности, я осознал, что никогда до этого не ездил на автомобиле со скоростью двести километров в час. Черная «БМВ» с правильными номерами мчалась сначала через всю Москву, а затем по не самым ровным междугородним дорогам, лихо минуя посты ДПС.

Самое интересное началось чуть позже, когда липецкие чиновники вместо того чтобы провезти нас по наиболее пострадавшим от пожаров селам, стали катать Лукина (а заодно и меня с ним) по самым важным, с точки зрения местного руководства, объектам в области. Нашему вниманию были представлены новый детский бассейн, стадион, несколько школ, садов, дом культуры, интернат и что-то еще в этом роде. В составе целого кортежа мы перемещались из города в город, где должны были лицезреть очередной свежепостроенный объект.

Все это время Владимир Петрович пытался ненавязчиво уточнить, где же те самые лишенные крова жители, которых мы приехали повидать, однако вразумительного ответа не получал. Когда в очередном бассейне Лукин, недоуменно глядя на юных пловцов, настойчиво потребовал отвезти нас к погорельцам, то липецкие чинуши с видом оскорбленных, но щедрых хозяев, попросили не обижать их и проследовать вместе с ними в Елец, и не куда-нибудь, а в Вознесенский собор, чтобы откушать там с самим отцом N. и получить его благословение на наше доброе и важное дело. Да и не голодными же, в самом деле, ехать в другой конец области.

В величественном храме нас встречал холеный батюшка, который провел столичных визитеров в шикарную трапезную с длинным накрытым столом. Тут были и салаты нескольких видов, и красная икорка, и коньяки, и водочка. А горячее… Усилиями работников одной просфорни принимающая сторона явно не обошлась.

– Ну, дорогие гости, – радушный священнослужитель поднял бокал, – с приездом!

Все выпили.

Потом закусили и выпили еще. Начались разговоры о вере, о Церкви, о ее роли в жизни государства. Лица чиновников округлились, глаза заблестели. После третьей государственные мужи стали нести какую-то околорелигиозную чушь, а батюшка их вежливо поправлял.

Чем больше выпивали, тем мрачнее становился батюшка, сидевший во главе стола. Наконец, когда один из местных в пиджаке и развязанном на красной шее галстуке поднялся с бокалом и завел речь о попах, которые призваны Богом исполнять волю чиновников, священник не выдержал и, поднявшись с места, перебил тостующего восклицанием: «Хватит!»

В трапезной грянуло «Эхо» священнического баса, а затем воцарилась абсолютная тишина. Возле раскрытых ртов застыли рюмки.

– То, что вы говорите, – уже сидя продолжил отец N., – это совершеннейший бред. Вот у вас все и горит. – Он обвел в воздухе пальцем по кругу. – И будет гореть. И правильно…

Не заметить конфуз постарался главный липецкий начальник:

– Вот вы говорите – погорельцы, – обратился он к Лукину, – а мы их эвакуировали. В школу. Но это временно.

– Так поедемте наконец к ним! – почти вскрикнул Владимир Петрович, и мы стали выбираться из-за длинного стола.

На обратной дороге в Москву нам предстояло осмыслить весь этот бред – липецких хозяев, бассейны, Елец, трапезную, остовы сгоревших домов и заходящихся в истерике баб, которые остались без жилья.

На середине ночного пути уполномоченный при президенте попросил остановить возле придорожной шашлычной. Там мы взяли по бутылке местного пива и помолчали.

Конечно, самое интересное в работе корреспондента – это командировки. Они подразумевают работу в поле, прямые эфиры и всякие необычные истории. За последние несколько лет журналисты «Эха Москвы» побывали в самых разных местах и наблюдали за самыми разными событиями, включая революции, войны, межнациональные конфликты. Чего стоят только киевский Майдан с Донбассом, откуда, слава богу, все благополучно вернулись живыми и здоровыми. Или Крым… Тем не менее лично у меня в памяти отпечатываются вот такие, наподобие липецкой, истории, которые кажутся более жизненными и приземленными.

Взять, к примеру, мою поездку в брянскую колонию, где заключенные затеяли бунт. Про сам конфликт я уже мало чего помню, зато многочасовую ночную дорогу от Москвы до Брянска с адвокатом Виктором Федорченко в салоне его джипа помню очень хорошо. В какой-то момент я подумал, что уважаемый юрист и ехавшие с нами столичные правозащитники выкинут меня из машины прямо на шоссе, несмотря на мороз. И все из-за расхождения в оценках деятельности Владимира Путина на посту президента РФ.

Кстати, о политической позиции. Хорошо известно, что на радиостанции работают люди разных убеждений. Несмотря на это, «Эхо Москвы» упорно называют оппозиционным СМИ и, пожалуй, не без оснований, ведь большинство журналистов редакции являются людьми скорее либеральных взглядов, которые при этом готовы терпеть рядом с собой коллег с совершенно противоположными воззрениями.

Нас называют «Эхом» Госдепа, Газпрома, Кремля или Вашингтона… Не знаю, к какой версии я бы склонялся, если бы не попал на «Эхо», но точно могу сказать, что всех нас объединяет желание быть честными. За пять лет работы мне никто ни разу даже не намекнул, что тот или иной вопрос стоило бы осветить как-то по-особенному. Руководство дает мне возможность говорить все, что я вижу и слышу, и никто не пытается меня каким-то образом ограничивать. В этом смысле один из слоганов «Эха» – «Мы говорим все, что знаем» – совершенно оправдан.

В то же время я слукавлю, если ограничусь этим и скажу, что вот такой у нас стерильный коллектив, в котором все друг друга безумно любят без оглядки на личные убеждения. Это не так. Некоторые открыто выражают свое недовольство и вступают в полемику по поводу публичной позиции того или иного коллеги; другие – как правило, молодые и радикальные – выражают несогласие более скрытно.

Несмотря на всю либеральность сотрудников, идеалы толерантности терпят в нашей редакции полное фиаско. Конечно, если бы на «Эхе» вдруг завелся негр или гей-активист, то представить место, где к ним отнеслись бы более толерантно, чем на «Эхе», почти невозможно. Вся терпимость, однако, моментально испаряется, когда речь заходит, к примеру, о Церкви – тут в присутствии верующих высмеивается все что угодно – от попов и «Гундяева» до иконопочитания. Оскорбляет ли это лично мои чувства? Сложный вопрос. Я и сам далеко не образчик толерантности и не требую этого от остальных, предпочитая ей открытость и здравый рассудок.