Проклятие волков - Фредерик Пол

Руки Тропайла отстукивали, когда огни дисплея мигали. Это было чертовски странно. Он — это он, она — это она, а что же такое они вместе? Она была милой и доброй, в противном случае, он, может быть, не смог бы вынести все это. Она на год приютила бедного слепого в Кадисе; когда был неурожай в Винсеннес, она смело пошла в поля и выполнила там неженскую работу; она убила мужа в припадке ярости, короткого и тайного приступа безумия…

— Прочь, прочь, отвяжись от меня! — закричал он. Все это было в его памяти. Побитое стеклянное пресс-папье, очень древнее, величиной с кулак, с извилистыми цветными полосочками внутри стекла, мутное от сотен трещинок и выбоинок на поверхности, с квадратной фарфоровой табличкой, на которой затейливыми голубыми буквами было написано: «Благослови наш дом, Господи!» Ее муж лежал, хрипя, и снег начал осыпаться с полога палатки, а она все била и била, без всякой жалости, глаза налиты кровью, дыхание со свистом вырывается из груди; вся во власти ненависти и жажды крови. Она совершила это; как он мог забыть искаженное ужасом лицо, которое еще продолжало жить и что-то бессвязно лопотать, уже после того, как глаза были выбиты, а челюсть отвисла, размозженная на восемь кусков, мягкая, подобная позвоночнику змеи?

— Отвяжись от меня! — закричал он.

Она спросила только:

— Как?

Он захохотал. Может быть, если бы он мог смеяться, это сосуществование с монстром не казалось бы таким ужасным. Все это было, вероятно, какой-то вселенской шуткой, в которой он только что уловил суть; он проведет остаток своей жизни, смеясь.

— Извращенец, — сказала она. — Да, я убила мужа, а ты развращал свою жену, заставляя ее делать то, что, как ей казалось, было смертью наяву, превращая ее любовь в болезнь и позор. Мне кажется, мы стоим друг друга. Я смогу прожить с тобой, извращенец.

Все прошло, это не было шуткой.

— И я смогу прожить с тобой, убийца, — промолвил он наконец. — Потому что я знаю, что ты не только убийца. Что были еще и Кадис, и Винсеннес.

— А ты, ведь каждый день ты одаривал жену сотней ласк, которые возмещали все злое, что было. Ты не так плох, Тропайл. Ты — человек.

— Ты тоже. Но что же такое мы?

— Мы должны попробовать узнать. Все это так ново. Нам нужно попытаться объединиться в определении того, что мы такое, иначе «ты» и «я» будут всегда мешать «мы».

Тропайл сказал:

— Если бы я рассказывал историю, это был бы рассказ об известном капитане сэре Родерике Фландри, Служба Разведки, Имперский Земной Космофлот — брюнет, язвительный, умный и меланхоличный; абсолютно невозможный, мой идиотский кумир.

— А моя история была бы о Изеульт, которая погрузилась в любовь, забыв обо всем, как изрезанное, скалистое побережье Корнуэлл, бедная дура. Прощайте, земные наслаждения. Все радости жизни забыты ради преувеличенных радостей любви. Но именно об этом будет мой рассказ; я такая, как я есть.

Они вместе посмеялись и вместе продолжали:

— Если бы мы рассказывали историю, она была бы об огненном круге, который разгорается.

И они в страхе вздрогнули от того, что они сказали.

Довольно долго они молчали. Их руки непрерывно щелкали переключателями.

— Не нужно этого больше, — наконец произнесла Алла Нарова. — Или?.. — Она не знала.

— Никогда в жизни я не был так напуган, — сказал Тропайл. — И ты тоже. И никогда нас так не мучил намек. Мой герой — Люцифер; твоя героиня — Иштар Младшая. Наш герой — огненный круг, который разгорается.

Какое-то время они молчали, пока Тропайл обдумывал эту новую сущность с ее собственными словами и воспоминаниями. В конце концов, был ли он все еще Гленом Тропайлом?

Казалось, это не имело значения.

Они успели много раз щелкнуть переключателем, прежде чем Алла Нарова задумчиво произнесла:

— Конечно, сделать мы ничего не можем.

Волк заговорил в душе Компонента по имени Глен Тропайл.

— Замолчи, — закричал Тропайл, пораженный собственной яростью.

Она ответила дипломатично:

— Да, но ведь действительно…

— Действительно, — сказал он с яростью, язвительно. — Всегда можно что-то сделать, мы просто не знаем как.

Опять долгое молчание, и затем Алла Нарова сказала:

— Интересно, можем ли мы разбудить остальных.

11

Хендл был на грани нервного срыва. Это было нечто новое для него.

Жаркое лето было в разгаре. И тайная колония в Принстоне должна была переполняться жизнью и энергией. Урожай созревал на всех близлежащих полях. Пустеющие хранилища вновь наполнялись. Самолет, с таким трудом перестроенный и оснащенный для штурма Эвереста, стоял, готовый принять людей на борт и взлететь.

И все же все, абсолютно все, шло не так. Было похоже на то, что не будет экспедиции на Эверест. Уже четыре раза Хендл собирал силы, и все было готово. Четыре раза руководитель экспедиции… исчезал.

Волки не исчезали!

И тем не менее больше чем два десятка их пропало.

Сначала Тропайл, потом Иннисон, затем еще два десятка по одному и по двое; никто не был гарантирован от этого. Возьмем, например, Иннисона. Это был Волк до мозга костей. Он был работником, не мыслителем, он обладал навыками ремесленника, лудильщика, механика. Как мог такой человек поддаться хилому соблазну Медитации? И все же поддался, Переместился, исчез!

Ситуация достигла той точки, когда сам Хендл ходил с покрасневшими глазами и раздраженный. Он установил для себя хитроумные сигналы опасности — привлек на помощь других обитателей колонии, чтобы отвратить опасность Перемещения от себя. Когда ночью он шел спать, рядом с его кроватью сидел лейтенант, постоянно начеку, чтобы Хендл не погрузился в Медитацию в момент дремоты перед сном и не Переместился. Не было в течение дня времени, когда бы Хендл позволил себе остаться одному, и его компаньоны или охранники получили приказ будить его при первом же намеке на отстраненный взгляд или задумчивое выражение лица. Со временем режим постоянной бдительности, который Хендл сам установил, привел к потере отдыха и сна. И последствия были таковы: все чаще и чаще телохранители будили его, все меньше и меньше он отдыхал.

Действительно, он был очень близок к срыву. Жарким влажным утром спустя несколько дней после бесполезной поездки к Гражданину Джермину в Вилинг, Хендл съел безвкусный завтрак и, шатаясь от усталости, отправился осмотреть Принстон. Из низких облаков капал теплый дождик, но это лишь раздражало Хендла. Он едва его замечал.

В Коммуне жило более тысячи Волков, и на лицах каждого из них были заметны следы беспокойства. Хендл был не единственным в Принстоне, кто начал расставлять ловушки в результате беспрецедентных исчезновений, не один он мало спал. В обществе, состоящем из тысячи человек, все тесно связаны между собой; когда один из сорока исчезает, моральному состоянию всего общества наносится сокрушительный удар. Глядя в лица своих сотоварищей, Хендл понимал, что становится почти невозможным не только запланированный штурм Пирамиды на Эвересте, но и почти нереальным становится просто сохранить Коммуну.