Бойцовский клуб (перевод Д.Савочкина) - Чак Паланик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мои руки и лицо в чём-то липком.
Кровь ?
Застывает, как сливочное масло.
Механик смотрит вниз.
— С днём рождения.
Я слышу запах дыма и вспоминаю праздничный пирог.
— Я почти сломал руль об твою голову, — говорит он.
Просто ничего больше, просто ночь, и запах дыма, и звёзды, и улыбающийся и ведущий машину механик, моя голова у него на коленях, и внезапно мне перестаёт казаться, что я должен сесть.
«Где пирог?»
Механик говорит:
— На полу.
Просто ночь, и запах дыма становится тяжелее.
«Я загадал желание?»
Высоко надо мной, в окне где-то между звёздами, улыбнулось лицо.
— Эти праздничные свечи, — говорит оно, — они из разряда тех, что никогда не гаснут.
Мои глаза достаточно привыкают к свету звёзд, чтобы разглядеть дым, поднимающийся вверх от маленьких пожариков вокруг нас на ковре.
19
Механик из бойцовского клуба жмёт на газ, спокойно направляя машину по своему пути, и у нас всё ещё осталось на сегодняшнюю ночь важное дело.
Ещё одна вещь, которой мне нужно научиться до того, как придёт конец цивилизации — это как ориентироваться по звёздам. Всё тихо, как будто Кадиллак идёт в открытом космосе. Должно быть мы съехали с автострады. Три парня на заднем сидении успокоились или уснули.
— У тебя теперь есть около-жизненный опыт, — говорит механик.
Он убирает одну руку с рулевого колеса и дотрагивается до здоровенной шишки, оставшейся у меня на лбу после удара об руль. Мой лоб так распух, что должен уже закрыть оба глаза, и он проводит холодным кончиком пальца по всей длине шишки. Corniche повредил бампер, а боль сейчас кажется бампером, нависшим над моими глазами, как тень от полей шляпы. Наш повреждённый зад гудит и бампер тарахтит и трещит в тишине вокруг нашего путешествия по ночной дороге.
Механик рассказывает, что задний бампер нашего Corniche висит на болтах, что он почти оторвался, когда мы впилялись в передний бампер грузовика.
Я спрашиваю, не является ли то, что происходит сегодня ночью домашним заданием Проекта «Вывих».
— Частично, — говорит он, — я должен принести четыре человеческие жертвы, и я должен притащить тару жира.
«Жира?»
— Для мыла.
«Что Тайлер собирается делать?»
Механик начинает говорить, и это в точности Тайлер Дарден.
— Я вижу умнейших и сильнейших мужей из когда-либо живших, — говорит он и его лицо вырисовывается в свете звёзд сквозь боковое стекло, — и эти мужи качают бензин или обслуживают столики.
Его широкий лоб, его брови, изгиб его носа, его ресницы и линия его глаз, чёткий профиль его говорящих губ, всё это рисуется в свете звёзд.
— Если мы можем поместить этих мужей в тренировочные лагеря и закончить их возмужание.
— Всё, что делает пистолет — это концентрирует взрыв в одном направлении.
— У вас есть класс молодых мужчин и женщин, и они хотят посвятить свою жизнь чему-то. Реклама заставила этих людей купить машины и одежду, которая им не нужна. Поколения работали на работах, которые они ненавидели, чтобы иметь возможность купить то, что им на самом деле не нужно.
— У нашего поколения нет великой войны или великой депрессии, но что у нас есть, это великая война духа. У нас есть великая революция против культуры. Великая депрессия в наших жизнях. У нас духовная депрессия.
— Мы должны показать этим мужчинам и женщинам свободу, поработя их, показать им храбрость, напугав их.
— Наполеон был велик, потому что он мог натренировать людей жертвовать своей жизнью за росчерк пера.
— Представьте, что мы поднимем забастовку, и все откажутся работать, пока мировые богатства не будут перераспределены.
— Представьте себе охоту на лося в глухом лесу в ущелье вокруг руин «Рокфеллеровского Центра».
— То, что ты сказал о своей работе, — говорит механик, — ты действительно имел это в виду?
«Да, я имел это в виду».
— Вот почему мы сегодня в дороге, — говорит он.
У нас охотничья вечеринка, и мы охотимся за жиром.
Мы едем на свалку медицинских отходов.
Мы едем к уничтожителю медицинских отходов, чтобы оказаться среди удалённых опухолей и отсосанного гноя, десятилетних фурункулов, одноразовых шприцов и игл из капельницы, жуткой дряни, действительно жуткой дряни, среди кровавых тампонов и ампутированных конечностей, и мы найдём там больше денег, чем мы сможем унести за одну ночь, даже если бы мы приехали на грузовике.
Мы найдём там больше денег, чем мы сможем загрузить в Corniche до самых сигнальных огней.
— Жир, — говорит механик, — насыщенный жир, откачанный из самых богатых бёдер Америки. Самых богатых и самых жирных бёдер в мире.
Наша цель — большие красные пакеты насыщенного жира, который мы притащим на Пейпер Стрит, перетопим, смешаем со щёлоком, добавим лаванду и продадим назад тем же самым людям, которые платили, чтобы его отсосали. По двадцать баксов за кусок, мы — единственные ребята, которые могут себе это позволить.
— Богатейший, густейший жир в мире, жир земли, — говорит он. — Мы сегодня что-то вроде Робина Гуда.
Маленькие пожары масла возникают на ковре.
— И пока мы там, — говорит он, — нам стоит поискать также и вирус гепатита.
20
Слёзы теперь текли по-настоящему, и толстая полоска прошла по всему стволу пистолета, вниз по изгибу вокруг спускового крючка, чтобы капнуть у меня с указательного пальца. Рэймонд Хессель закрыл оба глаза, так что я сильно надавил пистолетом на его висок, чтобы он всегда чувствовал давление прямо в этом месте, и я был возле него, и это была его жизнь, и он мог умереть в любой момент.
Это был не дешёвый пистолет, и мне стало интересно, может ли соль его испоганить.
Всё прошло так легко, что я даже удивился. Я сделал всё, что мне сказал механик. Вот зачем нам надо было купить пистолет. Я делал свою домашнюю работу.
Каждый из нас должен был принести Тайлеру двенадцать водительских прав. Это было доказательством того, что каждый сделал двенадцать человеческих жертвоприношений.
Сегодня ночью я припарковал машину и гулял вокруг квартала, ожидая, пока Рэймонд Хессель закончит работу за кассой в круглосуточном Конер Март, и около полуночи он ждал на автобусной остановке ночной оул бас, когда я в конце концов подошёл и сказал: «привет».
Рэймонд Хессель, Рэймонд не ответил ничего. Наверное, он решил, что мне нужны его деньги, его прожиточный минимум, четырнадцать долларов в его бумажнике. О-о, Рэймонд Хессель, все твои двадцать три года, когда ты начал плакать, слёзы текли по стволу моего пистолета, прижатого к твоему виску, нет, это не из-за твоих денег. Это совсем не из-за твоих денег.
Ты даже не сказал: «привет».
Ты — не твой грустный маленький бумажник.
Я сказал: «отличная ночь, воздух холодный, но прозрачный».
Ты даже не сказал: «привет».
Я сказал: «не беги, а то мне придётся выстрелить тебе в спину». Я достал пистолет, и на мне были одеты резиновые перчатки, так что если пистолет когда-нибудь стал бы по этому делу вещественным доказательством № 1, на нём не было бы ничего, кроме высохших слёз Рэймонда Хесселя, лица кавказской национальности, семьдесят третьего года рождения, особых примет не имеет.
И я получил твоё внимание. Твои глаза расширились до такой степени, что даже в тусклом свете улицы я видел, что они зелёные, как антифриз.
Ты отодвигался назад всё дальше и дальше каждый раз, когда ствол прикасался к твоему лицу, как будто он был слишком холодным или слишком горячим. Пока я не сказал: «не делай ни шага назад», и тогда ты позволил пистолету прикоснуться к тебе, но даже тогда ты отодвигал голову вверх и назад от ствола.
Ты отдал мне свой бумажник, когда я сказал.
В твоих водительских правах было твоё имя: Рэймонд К. Хессель. Ты живёшь на 1320 СЕ Беннинг, квартира А. Это, должно быть, подвальное помещение. Квартирам в подвалах обычно дают номера буквами, а не цифрами.
Рэймонд К. К. К. К. К. К. Хессель, я с тобой разговаривал.
Твоя голова отдвигалась назад и вверх от пистолета, и ты сказал: «да». Ты сказал, что да, ты живёшь в подвале.
У тебя в бумажнике было также несколько фотографий. Там была твоя мать.
Это было довольно круто для тебя, когда ты должен был открыть глаза и увидеть своих улыбающихся маму и папу и в то же самое время пистолет, но ты это сделал, и тогда твои глаза закрылись и ты начал плакать.
Ты двигался к клёвому, чудесному волшебству смерти. Одна минута, ты человек, и в следующую минуту ты — предмет, твои мама и папа должны будут звонить старому доктору как-его-там, чтобы посмотреть твою дантистскую медицинскую карту, потому что от твоего лица останется немного, и твои мама с папой, они всегда ждали от тебя гораздо больше, но нет, жизнь играет не честно, и всё закончилось именно так.
Четырнадцать долларов.
«Это, — спрашиваю я, — это твоя мама?» «Да». Ты плакал, шморгал, плакал. Ты глотал. «Да».