Новые идеи в философии. Сборник номер 1 - Коллектив авторов

Еще глубже, однако, чем скептические выводы из противоречивых мнений человеческих, проникают сомнения, вытекающие из прогрессивного развития исторического сознания. Преобладающей предпосылкой исторического мышления греков и римлян был законченный тип человека с определенным содержанием. Тот же тип был положен в основу христианского учения о первом и втором Адаме, о Сыне Человеческом. Та же предпосылка легла еще в основу естественной системы XVII столетия. Система эта открыла в христианстве абстрактный долговечный образец религии – естественную теологию. Она выводила естественное учение о праве из римской юриспруденции и из произведений греческого искусства – образец вкуса. Так, согласно этой естественной системе, во всех исторических различиях содержались постоянные и общие основные формы социального и правового порядка, религиозных верований и нравственных воззрений. Этот метод – выводить путем сравнения исторических форм жизни нечто общее, из многообразия нравов, юридических норм и теологии выводить естественное право, естественную теологию и мораль, основанную на разуме, при помощи понятия высшего типа их – метод, начало которого восходит к Гиппию, который мы находим у стоиков и затем позднее в мышлении римлян, владел еще умами и в эпоху конструктивной философии. Первый удар нанес этой естественной системе аналитический дух XVIII столетия. Родиной его была Англия, где возможность свободно обозреть варварские и чуждые формы жизни, нравов и форм мышления встретилась с эмпирическими теориями и применением аналитического метода к теории познания, морали и эстетике. Вольтер и Монтескье перенесли этот дух во Францию. Юм и Д'Аламбер, Кондильяк и Дестют де Траси видели в пучке инстинктов и ассоциаций, каким они считали человека, беспредельные возможности создавать самые разнообразные формы при наличности многообразия климата, нравов и воспитания. Классическим выражением этой исторической точки зрения были «Естественная История Религии» Юма, как и его «Диалоги о естественной религии». Из работ же этого XVIII столетия выделилась уже идея о развитии, которой суждено было владеть умами в XIX столетии. От Бюффона до Канта и Ламарка была усвоена идея о развитии земли, идея смены на ней различных живых форм. С другой стороны, создавшие эпоху работы значительно подвинули вперед изучение культурных народов, и в этих работах, начиная от Винкельмана, Лессинга и Гердера, применяется идея развития. Наконец, в изучении народов нецивилизованных было найдено промежуточное звено, связующее эволюционное учение естествознания с теми познаниями историко-генетического развития, которые покоились на изучении государственной жизни, религии, права, нравов, языка, поэзии и литературы различных народов. Таким образом точка зрения историко-генетическая могла быть уже проведена в изучении всего естественного и исторического развития человека, и в этом процессе развития растворился абстрактный тип человека.

Учение о развитии, возникшее таким образом, по необходимости связано с познанием относительности всякой исторической формы жизни. Перед взором, охватывающим весь земной шар и все прошедшее, исчезает абсолютное значение какой бы то ни было отдельной формы жизни, государственного устройства, религии или философии. Так развитие исторического сознания еще основательнее разрушает, чем картина борьбы философских систем, веру в общезначимость всех философских систем с их попытками втиснуть изображение связи вещей в мире в стройную систему понятий. Не в мире, а в человеке философия должна искать внутреннюю связь своих познаний. Жизнь, проживаемую людьми – вот что желает понять современный человек. Но очевидно, что многообразие систем, стремившихся постигнуть связь вещей в мире, находится в неразрывной связи с жизнью; оно представляет собой одно из важнейших и наиболее поучительных творений ее. Таким образом, то самое развитие исторического сознания, которое нанесло столь разрушительный удар великим философским системам, поможет нам разрешить резкое противоречие, которое существует между притязаниями на общезначимость всякой философской системы с одной стороны и исторической анархией этих систем – с другой.

I. Жизнь и мировоззрение

Последний корень мировоззрения – жизнь. Распространенная по земному шару в бесчисленном множестве отдельных замкнутых кругов жизни, вновь переживаемая в каждом индивидууме, недоступная наблюдению, как одно лишь мгновение современности, а потому и сохраняемая в следующих за этим мгновением воспоминаниях, полнее постигаемая во всей своей глубине после того, как она объективировалась в своих проявлениях, чем при каждом констатировании и усвоении собственного переживания – жизнь нам знакома в бесчисленных формах и тем не менее обнаруживает всегда одни и те же общие черты. Из различных ее форм я выдвину одну. Я ничего здесь не объясняю, ничего не расчленяю, я описываю только факты, которые каждый может наблюдать на себе самом. Всякое мышление, всякое действие, внутреннее или внешнее, проявляется и выступает вперед острой своей стороной. Но я переживаю также и состояние внутреннего покоя; грежу ли я, играю, рассеиваюсь, охвачен созерцанием или слабым возбуждением, это внутреннее состояние покоя является как бы фоном жизни. В этом состоянии я отношусь к другим людям и вещам не только как к реальностям, находящимся в причинной связи как со мной, так и между собой: жизненные отношения исходят из меня по всем направлениям, у меня есть известные отношения к вещам и людям, известная позиция по отношению к ним, я исполняю их требования по отношению ко мне и ожидаю чего-то от них. Одни содействуют моему счастью, делают мое бытие шире, усиливают меня, а другие производят на меня давление и ограничивают меня. И при определенности того или другого движения вперед в известном направлении человек всегда замечает и чувствует эти соотношения. Друг – для него сила, возвышающая собственное его существование, каждый член семьи занимает определенное место в его жизни, и все, что его окружает, он понимает, как жизнь и дух, которые в этом окружающем объективировались. Скамья у двери его жилища, тенистое дерево, дом и сад получает все свое значение и силу в этой объективности. Так жизнь каждого индивидуума творит сама из себя свой собственный мир.

Из размышлений над жизнью возникает жизненный опыт. Отдельные события, возникающие из столкновения наших инстинктов и чувств в нас с окружающим и судьбой вне нас, обобщаются в этом опыте в знания. Как человеческая природа остается всегда одной и той же, так и основные черты жизненного опыта представляют собой нечто общее всем. Мимолетность дел людских и среди них наша способность насладиться выпавшим на долю хорошим часом; в сильных или также в ограниченных натурах способность преодолеть эту мимолетность, подводя твердый фундамент под свое существование, а в более мягких или обуреваемых сомнениями натурах недовольство этим и страстное стремление к действительно вечному в каком то невидимом мире; победоносная мощь страстей, создающих, подобно сновидению, ряд фантастических картин, пока в них не растворяется иллюзия: вот как различен жизненный опыт у различных индивидуумов. Общая подпочва у всех их – воззрения о силе случая, о непрочности всего, что у нас есть, что мы любим или ненавидим и боимся, о постоянной угрозе смерти, всесильно определяющей для каждого из нас значение и смысл жизни.

В неразрывно связанной цепи индивидуумов возникает общий жизненный опыт. Регулярное повторение отдельных опытов в смене людей приводит к ряду определенных выражений, которые с течением времени становятся все более и более точными и определенными. Определенность эта основывается на всем возрастающем числе случаев, из которых мы выводим свои заключения, на подведении этих случаев под существующие обобщения и на постоянной проверке. Эти выводы из жизненного опыта действуют на нас даже там, где они не доходят вполне ясно до нашего сознания. Опыт жизни лежит в основе всего того, что мы называем обычаем, традицией. Но во всех положениях жизненного опыта, как отдельного человека, так и общего значения, характер достоверности их, как характер их формулировки совершенно отличается от общезначимых научных знаний. Научное мышление может проверить свои рассуждения, на которых зиждется правильность конечного вывода; оно может точно формулировать и обосновать свои положения. Другое дело – наше знание жизни: оно не может быть проверено, и точные формулы здесь невозможны.

К этому жизненному опыту относится также и та строго определенная система отношений, в которой наше Я связано с другими людьми и предметами внешнего мира. Реальность этого Я, этих других людей и окружающих нас вещей, как и закономерные отношения между ними, образуют основы жизненного опыта и образующегося в нем эмпирического сознания. Наше Я, другие люди и окружающие нас вещи могут рассматриваться как факторы эмпирического сознания, и взаимоотношения между этими факторами образуют основу этого сознания. И что бы ни предпринимало философское мышление, как бы оно ни старалось отвлечься от тех или других отдельных факторов или отношений между ними, они все же остаются определяющими предпосылками самой жизни, неразрушимые как сама жизнь и недоступные изменению со стороны мышления, так как корни их заложены в жизненном опыте бесчисленного множества поколений. Среди этих проявлений жизненного опыта, лежащих в основе реальности внешнего мира и моих отношений к нему, самыми важными являются те, которые ограничивают меня, производят на меня давление, которого я отстранить не могу, которые неожиданным и бесповоротным образом стесняют меня в моих намерениях. Совокупность моих индукций, моих знаний покоится на этих предпосылках, основывающихся в свою очередь на эмпирическом сознании.