Убить королеву - Вирджиния Бекер

Он ходит по сцене, когда новички репетируют, меняя их реплики на ходу, царапая на обрывках пергамента непонятные каракули и впихивая их прямо в руки актерам. Если они роняют пергамент или, господи упаси, не сразу могут прочитать его почерк, он орет. Бёрбедж и остальные не помогают. Они стоят в сторонке, фыркая, закатывая глаза, обмениваясь оскорблениями. Мальчишки, прикидывающиеся взрослыми.

Весь этот хаос усложняет и мою работу. Сначала пьеса была моей, но она преображается так быстро, что мне уже сложно запомнить собственные реплики, которые меняются по два-три раза на дню. Это отвлекает от главной цели, то есть от подозрений. Пятеро новых актеров, три юноши и двое взрослых мужчин, так запуганы Бёрбеджем, что по-прежнему держатся отстраненно и тихонько стоят за кулисами, пока их не вызовут. Одиннадцать дублеров и двадцать рабочих еще хуже: они стараются слиться с фоном, и все попытки их найти привлекают ненужное внимание уже ко мне — мне же не положено этого делать.

Через неделю наблюдений и ковыряний в прошлом подозреваемых я не узнаю почти ничего сверх того, что успел понять на прослушивании. Я должен сократить свой список, выделив среди тридцати семи подозреваемых тех, на ком нужно сосредоточиться. Сейчас ни один из них не кажется мне подозрительнее другого, так что следить пришлось бы за всеми, но это невозможно. Я понимаю только, что им неуютно. Тот, кому неуютно, ведет себя осторожнее, совершает меньше ошибок и не склонен действовать по определенной системе, которая неизбежно рано или поздно будет нарушена, если человек выдает себя за другого.

Скоро пробьет три часа, конец репетициям. Дни нынче коротки, а тени длинные. На сцене уже становится совсем темно и холодно, когда Шекспир нас наконец отпускает. Я иду в гримерную с другими актерами. Они заматываются в плащи, надвигают поглубже шляпы, завязывают шарфы — собираются уходить. Мы пока еще не репетируем в костюмах, слишком рано, но Шекспир любит, когда мы двигаемся на сцене проворно, и говорит, что теплая одежда «убивает стремительность», хотя на дворе зима и все дрожат от холода.

Я решаю, что можно попробовать завязать дружбу с одним из моих подозреваемых. Познакомиться с кем-то — заставить его себе доверять — первый шаг к тому, чтобы он стал с тобой откровенен. А чем ближе я кого-то знаю, тем проще мне почувствовать, что мне лгут.

Я обдумываю варианты. Томас Алар, представляющий Оливию. Он светловолос, голубоглаз и высок, но не слишком хорош собой. Руки и ноги у него худые и костистые, а когда он говорит, кадык пляшет на шее. Он ведет себя тихо, как и остальные новички, но я хорошо помню его на прослушивании. Он напялил платье, хотя этого не требовалось, и говорил фальцетом. Шекспир очень смеялся. Еще он сказал, что ему восемнадцать, а у него уже борода растет, как у двадцатилетнего. Помню, как он стрелял глазами на галерку. Штаны на нем коротковатые, куртка тесна, а вот туфли новые, кожаные, блестящие и чистые. Слишком много противоречий.

Аарон Бартон, Мария. Низенький, коренастый, семнадцатилетний — ему я верю насчет возраста. Рыжий, весь в веснушках, говорит с еле заметным шотландским акцентом, не выговаривает «г». Он из «Детей часовни». Поступил в хор три года назад, через год ушел, а прошлой зимой вернулся. Сразу после казни Эссекса — случайно или нет? Мастер «Детей часовни» сказал Шекспиру, что Бартон не назвал причины своего ухода и причины возвращения и не рассказывает, чем занимался. Такие провалы в биографии и попытки что-то скрыть всегда подозрительны.

Грей Харгроув, один из потерпевших кораблекрушение близнецов. Высокий, долговязый, темноволосый, он утверждает, что ему семнадцать, а выглядит на пятнадцать. Держится тихо, но если уж говорит, то говорит хорошо. Утверждает, что состоял в странствующей труппе в Ноттингеме, выступал в трактирах и гильдиях, а в прошлом году переехал в Лондон, чтобы поступить в «Глобус» или «Фортуну». Видимых недостатков в его выступлении не было, но мне все равно не понравилось: он читал из «Королевы фей» Эдмунда Спенсера, довольно вычурные стихи для бродяги. А еще глаза у него бегали, и держался он неестественно. Странно для опытного актера.

Кристофер Альбан, Кит, который играет Виолу. Мальчик с очаровательным голосом и необычной прической, который читал стихи Марло и утверждал, что у него нет вовсе никакого опыта, что он простой конюх из Плимута. Его голос настолько понравился хозяину дома, что тот дал парню лошадь и денег на дорогу и отправил в Лондон, поступать в театр.

Это, скорее всего, ложь. Кит — отличный актер, быстро учится, всегда приходит вовремя и всегда готов к репетиции. Какие бы изменения ни вносил Шекспир в его реплики, к утру он всегда их выучивает и зачастую подает по-новому. В сценах, где он играет вместе со «Слугами лорда-камергера», он делает все по-своему, но им не в чем его укорить. Его поведение безупречно, и он быстро становится всеобщим любимчиком. В том-то и беда. Конюх не может быть любимчиком — ни в театре, ни среди этих людей. Конюх не может прочесть эти строки и понять, как именно их нужно произносить, что в них заложено. Я хочу узнать, в чем дело.

Актеры расходятся. Я иду за ними, поглядывая на Алара, Бартона и Альбана на деревянной лестнице, ведущей к задней двери. Бёрбедж с дружками уже ушли, так что новички оживляются, болтают, порой даже смеются. Снаружи быстро темнеет, небо на западе рыжеет и розовеет. Но скоро вся эта красота обернется уродством, распахнут двери бордели и пивные, и люди, у которых слишком много денег и времени, заявятся в них в поисках карт, выпивки и женщин.

Туда-то и направляется половина актеров, в том числе Алар и Бартон. Харгроув и другие сворачивают в Роуз-алей, улочку за «Розой» и «Глобусом». Они идут на север, в Бэнксайд, чтобы перейти на другую сторону Темзы и попасть домой. Я почти решаю пойти за Аларом и Бартоном, чтобы проследить за обоими разом, но почему-то смотрю на Кита. Он замирает посреди улицы, стоит в толпе, ожидая, пока остальные, не замечая, что он отстал, отойдут подальше.

Он поворачивает на юг, к «Розе». Там ничего нет, только театр, а за ним поля