(Интро)миссия - Дмитрий Лычев

Какое-то дурацкое состояние меня обуяло. Полное безразличие ко всему. Старшая сестра узрела, что я всё время лежу, и накапала Буденному. Тот вызвал к себе и сообщил, что с желудочным соком у меня всё в порядке, и поинтересовался делами в аптеке. Вот бы ему правду рассказать! Всё в аптеке нормально, в срок уложусь.

Не хотелось мне туда идти, но Родина сказала свое веское „надо“. Доделал я всё за день, с Сергеем не разговаривал. Под вечер Надька разоткровенничалась и поведала, что он очень переживает наш разрыв. Да что ты, милая, никакого разрыва не было! Если хотите, приду. Только пусть он придет и позовет.

Пришел и позвал. И я пошел. Вопреки сильному ливню и своему желанию. Я не знал, чего хотел. Полное и безысходное состояние дофенизма. Состояние нестояния души. И не только оной. Перелезал через забор и ловил себя на мысли, что не хочу идти в этот уже немилый голубой домик. И что мне там делать — ведь всё уже решено? Удивительный недостаток есть у меня, большой — я не меняю своих решений. Как дураки и покойники. К последним себя относить еще рано, а вот к первым — в самый раз. Еще не поздно повернуть обратно. Я на крыльце. Палец на кнопке звонка. Стою уже минут пять. Может, действительно больше не стоит причинять боль ни себе, ни ему? Интересно, что он сейчас делает. Смотрит „ящик“? Лежит? Курит? Пьет? Хотя какая разница? Вот сейчас я позвоню, и он ринется к двери. А может, пойдет не спеша. И здесь разницы никакой нет. Я понял, почему я вновь у его дома. Это привычка. Меня тянет сюда ностальгия по первым нашим ночам, которых уже не вернуть. Вот и сейчас я пришел, подсознательно надеясь на то, что всё будет, как в первый раз (без Надьки, конечно). Привязался я к этому голубому дому. Надолго. А в воспоминаниях — навсегда. Ладно, всё. Звоню.

Открывает быстро. Значит, почти бежал. Значит, ждет. Значит, любит. Молча пропускает вперед и закрывает дверь. Трезвый. Предлагает поесть. Я не хочу. Ни есть, ни пить — ничего. Сидим, смотрим друг на друга и молчим. Первым не выдерживает он. Хочет выяснить, не изменил ли я своего решения. Нет, малыш. Я знаю, что рано или поздно потеряю тебя. Уж лучше сегодня. Эта ночь для нас последняя. Скоро ты уедешь в Казахстан, привезешь кучу новых впечатлений и товара и очень скоро забудешь обо мне. Я же буду помнить тебя всегда. Я благодарен тебе за то, что ты спас меня от беспросветного одиночества, спас от самого себя. Без тебя я был бы совсем другим. Ты помог обрести мне уверенность. Теперь я знаю, чего я хочу (вот интересно, а чего же?) У тебя еще всё впереди. Дай тебе Бог постигнуть настоящее счастье. Оно ведь наверняка не в деньгах. Прости.

Впервые за много раз я возвращался еще ночью. Разбуженные стуком окна, сопалатники осыпали меня массой выражений, содержащих много ненужных слов. Я им ответил тем же.

Дни тянулись медленно. Дожди зарядили надолго. Соседи по палате выздоровели, и их забрали в родные пенаты. Легли новые. Один привлек мое внимание. Впрочем, отметил я его привлекательность автоматически. Без задней мысли. И передней тоже. О Сергее старался не думать. Он уже уехал. Пару раз встречал Надьку. Она всё недоумевала: „Не пойму я вас, педиков. И чего вам не трахалось? Нет, не пойму!“ Хотя, конечно, ей даже так лучше было: не нужно бояться, что очередной ее лавер застанет нас в постели с Серёжкой и разнесет по всей округе весть о вместилище разврата. Постепенно я переключался на мысли о возвращении в часть. Думать об этом не очень хотелось, просто надо было о чем-то думать. Книжки не читались. Спалось плохо. Набрал снотворного. Кошмары стали сниться. Ирку я просто избегал. Она прекрасно меня понимала и на мою честь больше не посягала. Пару раз кинула намеки, и всё. Нашел себе сильного партнера для шахмат среди офицеров, этим и жил. Время моего пребывания подошло к концу, послезавтра истекал срок нашего с Буденным джентльменского соглашения. Уж если я этого не забыл, то он-то и подавно.

На следующий день я увидел Мойдодыра. Приезжал на своем драндулете. Ко мне даже не зашел. Зато с Буденным трепался долго. Вскоре мне стала понятна причина его явления. Буденный сообщил, что в мою родную часть пришла бумага из Москвы, согласно которой я должен ехать в Минск на более углубленное обследование. Это я еще в начале службы постарался: написал депешу в Министерство обороны на двадцати страницах, половину которой заняло перечисление всех недугов. Даже успел забыть об этом. Там бы тоже давно забыли о письме какого-то, пусть и милого, но солдатика, да вот родственнички мои похлопотали. А теперь не знаю, как отнестись к сюрпризу. Конечно, хорошо, что возможность лицезреть вадиков, ростиков и мойдодыров с козлами отодвигается на неопределенный срок, а, даст бог, и навсегда. Но, с другой стороны, в Минск я не хочу. Заранее предвижу нескончаемую депрессию. Впрочем, меня не очень-то и спросят.

Заехали за мной в тот же день. Вот что значит маленький клочок бумаги из далекой, но главной Москвы! Во какие проститутки! И какой я молодец! Мойдодыр разговаривал со мной так, будто я приехал к нему с проверкой. Ночью поезд. Голошумов будет сопровождать. Он едет по своим делам, заодно и меня завезет. До разговоров с сослуживцами я не снизошел. Да и некогда было: Мойдодыр отправил меня в автопарк пощипать травку, которая беспощадно выглядывала из трещин в асфальте.

Голошумов немного опоздал, но на поезд мы успели. Было душно, соснуть так и не удалось, так что за состояние сердечно-сосудистой системы можно было не волноваться. Чем ближе я был к госпитальным воротам, тем чаще билось сердце. Не потому, что скоро меня должны были осматривать. Это место я давно проклинал в душе. Судьбе и поезду было угодно еще раз забросить меня сюда. А с судьбой я не привык спорить. Несмотря ни на что, я всё же немножко фаталист.

12. Zoo

На обитателей кардиологии мое появление не произвело никакого впечатления. Они на меня тоже. Запомнился лишь эпизод явления на пост медсестры. На ее месте сидел плотный, вальяжный и усатый мужчинка неопределенного возраста. Ничего себе порядочки завели в мое отсутствие! Прапорщик, наверно, а сидит дневальным. Определил меня в солдатскую палату, ту, в которой я был свидетелем экзекуций Алика. Никого в ней не было. Его кровать, к сожалению, была занята. Я закрыл глаза и попытался представить его на своем привычном месте. Открыл — пустота. В отделении ровным счетом ничего не изменилось. Разве что на сей раз не было рядом со мной Алика. На ладан дышащие старпёры по-прежнему прохаживались по отделению, пока молодежь трудилась. Все на одно лицо, до боли знакомое. Где-то я уже их видел… Ах да — конечно же, здесь.

Ближе к обеду стекались в палату ее обитатели. Знакомились. Милые, совсем незнакомые мне ребята. Есть даже такие, с которыми можно. И нужно. Неожиданно появился вальяжный мужичок и попросил меня перейти в офицерскую палату: бумажка из Москвы всё-таки…

Обжившись на новой кровати, вылез из палаты. Похожий на прапорщика мужчинка оказался обыкновенным солдатом Советской армии. Значит, товарищ по насчастью. Быстро разговорились. Общительный, милый. Я сразу почувствовал зарождающуюся к нему симпатию. Под стереотип любовника он никак не подходил, зато у нас было много общего. Да и хорошо это, когда с первых минут появился родственной души и с похожими недугами человек. Будем бороться с врачами совместными усилиями. Легко с ним. Ладно я — хоть чуть-чуть, но похож на солдата. Но он-то! Что он делает в армии? Свое попадание в ее ряды считает полнейшей нелепостью. Согласен с ним полностью, но ничем помочь не могу. Начальник отделения тот же, так что и тебе, дружище, ничего не светит. Да, совсем забыл — Мишкой его зовут. Вот Мишку хоть дневальным заставляют сидеть. А обо мне товарищ полковник позаботиться забыл. Видно, посчитал опасным связываться со столь важной птицей. Да-а, успел я опериться! Опытным таким стал. Когда с полковником разговаривал, он понял, что я уже не тот, что был тогда. Нахал. Хам. Не буду работать — и всё тут. Я обследоваться и лечиться сюда приехал. Ходил себе по территории, вспоминая давно проложенные маршруты. Олег… Олежка… Олежечек! Мне не хватает тебя. Тебя, такого недоступного. Наверно, ты видишь всё оттуда. Я здорово виноват перед тобой — так редко вспоминаю о тебе. Но я не могу и не хочу вспоминать чаще. Мне легче совсем забыть тебя. Но не могу сделать это так быстро. Вот дом, в котором есть принесенные мной кирпичи, и в котором когда-то был ты. Его уже достроили. И даже дверь закрыли. Как мне плохо! Кто мне, такому искушенному в поисках единственного правильного выхода, подскажет мне его сейчас? Я окончательно запутался в себе. Кто? Мишка! Конечно же, он, такой добрый, толстый и мягкий. Домашний такой.

Он местный. Минчанин. Мать часто приходит и приносит цивильную еду. Разговариваем часами. Беседы с ним действуют на меня гораздо эффективнее, чем скромные потуги лечащего врача с голосом умирающей лебеди. Когда лебедь эта заплывает в палату, у меня складывается ощущение, что прям щас вместе и отойдем в мир иной. Давление однажды измерял, а наушники в уши вставить забыл. „Пульс, — говорит, — не прощупывается“. Я чуть в кровать не написал!