Мемуары - Вильгельм II

Во время своего канцлерства господину фон Бетману пришлось в связи с известными событиями 1909 – 1914 годов усиленно заниматься вопросами внешней политики.

Об этом периоде уже опубликован богатый материал с разносторонними подходами, например в книге статс-секретаря фон Ягова «Причины мировой войны». В «Бельгийских документах» объективно обрисовано поведение германского правительства в решении различных запутанных вопросов международной политики. Здесь следующим образом определяются основные линии моего поведения: с одной стороны, осторожная сдержанность, а с другой   поддержка австро-венгерского союзника во всех случаях, где дело шло об очевидной угрозе его великодержавному положению, с одновременными, однако, советами Австро-Венгрии проявлять возможную умеренность. Это была работа «честного маклера» и посредническая деятельность повсюду, где возникала опасность миру, и, наконец, твердая защита своих собственных интересов. Но в связи со стремлениями «окружения» Германии со стороны ее противников одновременно шло направленное к определенной цели усиление армии и флота, как средств обороны, что при центральном положении Германии с ее открытыми незащищенными границами было повелительным долгом самосохранения. Этот исторический период хорошо обрисован и в книге Штегеманна. Не менее интересно изображают канун войны Фридъюнг, Гельферих и др.

Смерть инициатора политики «окружения» Эдуарда VII, про которого в докладе бельгийского посла из Берлина было однажды сказано, «что европейский мир подвергается наибольшей опасности как раз тогда, когда король английский старается его обеспечить», вызвала меня в Лондон, где я разделил с родственным мне королевским домом печаль, в которую кончина короля повергла английскую династию и нацию. Вся королевская семья в знак своей благодарности за проявленные мною родственные чувства встретила меня на вокзале. Король Георг поехал со мной в Вестминстер-Холл, где на высоком катафалке покоился великолепно украшенный гроб, охраняемый военным караулом из гвардейских и линейных войск, отрядами из Индии и колоний. Все они стояли в характерной траурной позе, с опущенными головами, скрестив руки на ружейных прикладах и рукоятках шпаг, с обращенным вниз оружием. Старинный зал под могучим готическим деревянным сводом, скупо освещенный лишь несколькими солнечными лучами, падавшими из узких окон, мощно высился над катафалком. Один луч блестел на украшенном английской короной пышном гробе короля, вызывая причудливую игру красок на драгоценных камнях. Мимо катафалка безмолвно проходили бесконечные толпы мужчин, женщин и детей всех сословий и званий, многие со сложенными руками, чтобы отдать последний долг пользовавшемуся популярностью государю. Это была глубоко захватывающая картина в причудливой средневековой раме.

Вместе с королем Георгом я подошел к катафалку, возложил венок и произнес тихо молитву, причем моя правая рука и рука короля-кузена сами собой нашли друг друга и сомкнулись в крепком пожатии. Это произвело глубокое впечатление на присутствовавших. Вечером один из моих родственников сказал мне по этому поводу: «О рукопожатии, которым вы обменялись с нашим королем, говорят во всем Лондоне. Оно произвело глубокое впечатление на народ, рассматривающий его как хорошее предзнаменование для будущего».   «Это самое искреннее мое желание»,   был мой ответ.

Сопровождая верхом гроб моего дяди, я был свидетелем величественной, захватывающей траурной демонстрации. В огромных толпах народа, насчитывавших несколько миллионов человек, на улицах, балконах и крышах видны были люди исключительно в черном и мужчины с обнаженными головами. Причем всюду царили образцовый порядок и безмолвная тишина.

На этом торжественно-мрачном фоне еще более красочно выделялись шпалеры британских войск. Великолепный вид имели батальоны английской гвардии в своих прекрасно сшитых красных мундирах, белом кожаном снаряжении и черных медвежьих шапках. Это было впечатляющее зрелище поразительной военной выправки, настоящая радость для каждого подлинно солдатского сердца. Шпалеры войск тоже стояли в описанной уже мною траурной позе. Во время моего пребывания в Лондоне я, по особому желанию короля Георга, жил в Букингемском дворце. Вдова усопшего короля королева Александра приняла меня с трогательной добротой и много говорила со мной о прошлых временах. Мои воспоминания о Лондоне начинались с детских лет, так как еще мальчиком я присутствовал на свадьбе моего усопшего дяди.

Для многочисленных сиятельных гостей и их свиты, как и для представителей иностранных держав, король дал банкет, на котором среди прочих присутствовал и г-н Пишон. Он был мне представлен, и в разговоре с ним я мог передать ему пожелания канцлера, касавшиеся наших интересов в Марокко и некоторых других политических вопросов. Г-н Пишон с готовностью обещал выполнить эти пожелания. Все остальное, что позже связывалось с этим разговором, принадлежит к области фантазии.

Хотя 1909   1914 годы требовали необычайного внимания к внешней политике, все же одновременно уделялось посильное внимание и внутреннему строительству с учетом требований быстро расцветавших торговли, промышленности, сельского хозяйства и путей сообщения. К сожалению, работы в этом направлении сильно затруднялись жестокими партийными раздорами.

Канцлер стремился провести все, что можно было осуществить. Но его склонность к чрезмерно детальному анализу всех проблем и его желание проводить лишь то, что он при своей педантичной рассудительности считал окончательно созревшим, стали с течением времени сильно тормозить внутреннее строительство. Было трудно заставить его принять какое-нибудь решение, пока он не был убежден в его абсолютной непререкаемости. Это затрудняло сотрудничество с ним и у тех, кто знал его недостаточно, создавало впечатление нерешительности, в то время как это в сущности была лишь чрезмерная добросовестность.

К тому же у канцлера со временем стало проявляться сильное и все возраставшее стремление выпячивать свое превосходство, часто приводившее в спорах до упрямой, почти менторской неуступчивости и поучений инакомыслящих. Это создало ему много врагов и часто портило мне жизнь. Когда я при случае сказал об этой черте Бетмана одному из знакомых канцлера, знавшего его с детства, он заметил, смеясь, что эта черта его характера проявлялась еще в школе. И тогда уже фон Бетман беспрестанно менторствовал и поучал своих товарищей по классу, к которым принадлежал и мой собеседник. Поэтому ему даже дали прозвище «гувернантка». «Это качество,   сказал мой собеседник,   несчастье для Бетмана, ибо большинство людей не хочет больше иметь гувернанток. Но оно вошло ему в плоть и кровь, и от этой своей черты он уже не откажется». Характерным в этом смысле является отношение Бетмана к г-ну фон Кидерлену, которого Бетман, несмотря на мое настойчивое нежелание, непременно хотел иметь своим статс-секретарем. Фон Кидерлен был дельным работником, но с сильным характером и поэтому всегда стремился отстоять свою самостоятельность. После того как Кидерлен занимал свою должность уже около года, ко мне пришел однажды Бетман, стал жаловаться на своенравие и неподчинение Кидерлена и попросил, чтобы я его усовестил. Я отклонил эту просьбу, указав на то, что канцлер выбрал Кидерлена против моей воли и должен сам уметь справляться с ним. «Поддержание дисциплины в ведомстве иностранных дел,   сказал я,   обязанность самого канцлера, а у меня нет никакого желания вмешиваться в это дело».