Переселение душ - Барри Пейн

— А ты и раньше не блистал умом! — бесцеремонно прервала мои мысли лошадь и зашлась смехом, напоминающим рев.

Я не обратил внимания на замечание невоспитанной скотины и продолжал размышлять. Отдых и лекарства восстановят мои силы. Я решил зайти в лавку бакалейщика, чтобы узнать, где живет доктор. Как только я пересек улицу, лошадь исполнила государственный гимн торжественным ржанием. Я толкнул дверь и вошел в помещение. Прилавки и полки магазина оказались пустыми. По другую сторону прилавка поинтересовались:

— Чем мы можем быть вам полезны?

Продавца я не заметил и сказал, что хотел бы его увидеть.

— Вы не можете видеть меня. Кажется, я оставил свое тело внизу. Джеймс! — Голос невидимого торговца позвал кого-то, находящегося скорее всего в дальнем конце магазина. — Что случилось с моим телом? Утром оно у меня было.

Голос мальчика отозвался:

— Ты забыл его в подвале, Джозеф, когда упаковывал кошмары.

— Ах да! Верно, Джеймс.

— Но, — сказал я, — я не могу видеть и Джеймса.

— Вы очень любознательны. Так вот, у Джеймса есть тело, но оно ушло помыться. Неужели вы хотите, чтобы Джеймс оставался грязным?

— Я, например, сам мою свое тело, — вежливо заметил я.

— А мы так не делаем. У нас магазин, а не прачечная.

— Вы уж простите меня, но я здесь впервые и не знаю ваших порядков, — ответил я. Меня так и подмывало посмеяться над странными продавцами.

И вместе с тем я понял, что не имело смысла спрашивать здесь про врача. Если мне почудилось, что я попал в лавку, то задавать такой вопрос было глупо. А если магазин существует на самом деле, то скорее всего я не нуждаюсь в услугах врача. Я окончательно запутался и спросил на всякий случай:

— Я полагаю, вы — мистер Джозеф?

— Да, я — Джозеф. Будьте добры, скажите, что я могу для вас сделать.

— Что ж, — сказал я, — если судить по состоянию вашего прилавка и полок, на которых я ничего не вижу, вряд ли вы сможете обслужить меня.

— Конечно, не видите. — В голосе почувствовалось раздражение. — Вы и не можете видеть абстракцию. Я — абстрактный продавец. Будьте любезны, прикройте дверь, а то дует, я боюсь сквозняков.

Я прикрыл дверь. Я не мог прийти в себя от изумления: значит, по другую сторону прилавка находился абстрактный продавец. Я спросил его:

— Как по-вашему, сахар — абстрактное понятие?

— Конкретное, — последовал ответ. — И если вы считаете его абстрактным, то глубоко заблуждаетесь. Кстати, у нас нет сахара. Если бы вы хотели кристально чистую и бескорыстную любовь, то у нас она есть, хоть и не пользуется большим спросом. Интересуются лишь ее непристойными видами. Говорят, они приятнее.

— Ах! — воскликнул я. — Значит, вы имеете дело с абстрактными существительными?

— Вроде того. Вы неуклюже выразились, но правильно. Мы снабжаем или, точнее, отовариваем все чувства в Солнечной системе, но торговля ими сейчас идет не очень бойко. Гораздо лучше у нас идут дела в отношении состояний бытия. Мы, например, только что получили новый ассортимент смертей. Не желаете ли приобрести какую-нибудь?

Я вспомнил, что в моем кармане завалялись пара соверенов и несколько серебряных монет, и решил с их помощью внести в свою жизнь разнообразие. А оно мне было нужно позарез, ибо вся моя жизнь проходила серо и скучно, я страдал от унылого существования, жаждал перемен — не важно каких, мнимых или настоящих.

Меня заинтриговало упоминание Джозефа о чистой любви. Скажу откровенно: я не пользовался успехом у женщин. У меня, конечно, развито чувство собственного достоинства, а между тем женщины считают меня нервным. Я сдержан в проявлении чувств, видимо, это восстанавливает их против меня. Почему-то я никогда не мог сказать ни одной из них то, что хотел бы. Часто, глядя на молодую девушку, я думал: если бы она могла знать, какой я на самом деле человек, если бы она понимала, что я — жертва обстоятельств, таких как бедность и вследствие этого — замкнутость, то не презирала бы меня так откровенно.

— Конечно, я что-нибудь куплю, — сказал я. — Но для начала хотел бы ознакомиться с некоторыми образцами той необычной любви, которую вы упомянули.

— Милый мой! — взорвался голос мистера Джозефа. — Сколько же повторять вам? Вы не можете видеть образцы. Вы можете только почувствовать их если захотите. Джеймс!

— Да, Джозеф, — ответил голос мальчика из другого конца магазина.

— Поищи что-нибудь из чистой любви.

— Слушаюсь.

А теперь, — продолжал мистер Джозеф, — располагайтесь удобнее в этом кресле. Ноги не скрещивайте. Голову слегка поверните. Если вам покажется, что слишком светло, пару раз моргните. Не хмурьтесь. Так, хорошо. Не двигайтесь! Вот мы и готовы.

Внезапная вспышка света ослепила меня, я зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел себя не в лавке, а в скупо освещенной оранжерее. Я продолжал фразу. Как звучало ее начало, я так и не узнал.

— …нет и не было никогда, — говорил я. — Наконец-то я сказал вам об этом, а теперь должен уехать. Позвольте проститься с вами перед тем, как я покину Англию. Как пишут в любовных романах, мужчина просил бы пожать на прощание руку дамы или даже поцеловать ее, но я не прошу и даже не желаю ни того ни другого.

Я взглянул на девушку, к которой обращал эти слова. Я никогда раньше ее не видел. Но она мне кого-то напоминала. На ней было белое платье, но рассмотреть ее лицо мне мешало какое-то тропическое растение. Я устремил на нее взгляд, полный страсти и отчаяния. Как ни странно, в эту минуту я чувствовал себя удовлетворенным: ведь я ее люблю! Девушка же сидела, отвернувшись от меня, плечи ее вздрагивали.

— Я сожалею, — продолжал я, — что заставил вас плакать. Я хочу, чтобы вы были счастливы, и только так…

— Я не знала, к чему это приведет, всхлипывая, сказала она.

Сцена эта потрясла меня так, как будто это было на самом деле. Я как будто приобщился к той части мира, которая принадлежит людям сильных страстей.

— Прощайте, — продолжал я. — Я не сделаю ничего такого, что могло бы повредить вам, о чем бы вы вскоре пожалели. Мне достаточно того, что я люблю вас, что по сравнению с тем отрезком жизненного пути, который мне остался…

Я так и не закончил фразы. Тускло освещенная оранжерея и девушка исчезли, и я вновь увидел себя в небесной лавке — так я стал называть необычный магазин, в который занесло меня той ночью.

— Вам понравилось? — услышал я голос мистера Джозефа.

— Да, — сказал я нерешительно, — это великолепно, это возвышенно. Но не думаю, что я в состоянии заплатить за это. Фунта хватит?

— Мы продаем это не за фунты, а за приступы.

— Тогда, — сказал я, — я возьму за шесть приступов.

— Джеймс, шесть за чистую любовь.

— Хорошо, — ответил голос Джеймса.

На какое-то мгновение я попытался восстановить в своей памяти образ красивой девушки в белом, которую только что видел. Я спрашивал себя, с чего началась моя первая фраза и чем закончилась последняя. Казалось, я на какое-то время поднялся на высоты любви, почувствовал уважение к себе. Меня прервал мистер Джозеф:

— Что еще желаете заказать?

— Я бы очень хотел… — помявшись, ответил я, — хоть немного настоящего счастья.

— Понятно, — сказал мистер Джозеф и тут же начал объяснять: — Счастье — это смесь различных компонентов. Вы покупаете компоненты и смешиваете их. К сожалению, они не обеспечивают нам высоких доходов. У нас есть такой компонент, как литературная известность, которая приносит большое удовлетворение. Большим спросом пользуется политический успех. Есть еще религиозная экзальтация. Но в последнее время она нужна не многим. Продажная любовь не дорога, но нам жаловались, что она быстро изнашивается. Разумеется, есть еще и смерть от утопления, смерть…

— Достаточно, мистер Джозеф, — прервал я его, — я не испытываю ни малейшего желания умереть. — Я уже решил, что должен произойти еще один эксперимент; ведь даже подмастерья бывают честолюбивыми. — Хочу примерить на себе политический успех.

Мистер Джозеф с готовностью принял и этот заказ. Вновь мне показалось, что я покинул лавку. Я стоял на балконе, держа в одной руке шляпу, а внизу колыхалась толпа взволнованных людей. Я продолжал свою речь:

— …не нарушающие национальных чувств (аплодисменты)… что является самым достойным, самым правдивым… И лучший путь, (снова аплодисменты) доказать тем, кто раньше имел другую точку зрения… даже если она и не заслуживает доброго слова… хотя я не говорю этого… Но доля истины в ней имелась… (а ведь слушают, слушают!)… они заявляли, что испытывают те же чувства, что и все люди… особенно англоговорящие народы, к которым мы сегодня вечером с великодушием завоевателей к побежденным… (громкие приветствия)… можем позволить относиться снисходительно… Это касается не только личной жизни, но и общественной деятельности (шумные и длительные приветствия)…