Подземелье ведьм - Кир Булычев

— Не сходи с ума, они только этого и ждут, — ответил шепотом Наронг. — Как только Лю узнает, что я здесь с русской женщиной, без охраны… тут нам с тобой и пришел конец.

Он потушил лампу.

Неподалеку все еще шумели голоса, перекликались полицейские или санитары, загудела машина.

«Господи, какая я бездушная… я хочу отдаться мужчине, который… по приказу которого убили глупого Васю. И Вася, и еще одна, почти незнакомая женщина лежат на траве… Взревел мотор? Может, их увозят?»

— Ты о чем думаешь? — Полковник оторвал губы от ее шеи — а она и не заметила, что он целует ее… как она могла не заметить — от его прикосновения к груди по спине пробежали мурашки. И он поцеловал ее по-настоящему… «Сколько же лет у меня не было мужчины! Это преступление!»

Она позволила ему раздеть себя и осталась стоять посреди комнаты, пока он раздевался — быстро и ловко, не кидая одежду на пол, где валялись ее платье и трусики, а вешая на спинку стула — он был виден, потому что свет фонаря проникал сквозь окно.

Она села на край кровати.

Он сел рядом.

— Как странно, — сказал он, — я так к тебе отношусь…

— Я понимаю.

Он сильно и приятно нажал на грудь и заставил ее лечь на кровать. Кровать взвизгнула, и она испугалась, что Сени услышит.

Но потом ей уже было не до Сени, потому что на мгновение ей стало больно — будто он был ее первым мужчиной, но тут же она сама отыскала губами его губы, и губы ее стали мягкими, влажными, жадными, а внутри нее все разрывалось от щекотного счастья, которое требовало встречать его, обнимать, ждать и, главное, не закричать от наслаждения, которого она, оказывается, никогда раньше не испытывала.

Она хотела говорить с ним и рассказать ему все, что с ней случилось, но он почти сразу заснул, прижавшись к ней всем телом, и она, придя в себя, спохватилась, что ей повезло — не надо рассказывать, даже Наронгу. Зачем? Что она о нем знает? Он хотел подарить ей камень… за несколько тысяч долларов. Откуда эти деньги?

Вдруг ей страшно захотелось поглядеть на звездный сапфир. Еще два часа назад она и подумать о нем не могла.

Она осторожно отвела руки Наронга, он уютно забормотал во сне на непонятном, как будто детском языке, но не проснулся.

Камень лежал на столе, в коробочке, как она его принесла, так и оставила, не раскрывая.

В окно светила луна. Этого света оказалось достаточно, чтобы в камне вспыхнула чудесная звездочка.

Она смотрела на камень, чуть поворачивая его, и звездочка плавала внутри, дрожа лучами.

Темная тень закрыла свет…

Лена вздрогнула. И тут же поняла, что под окном прошел солдат.

Ну и пускай себе ходит.

Громко звенели цикады и ворковали ночные птицы… а может, лягушки. Лена вернулась в постель. Постель была теплой, но не жаркой, у Наронга была прохладная чистая молодая кожа.

Не просыпаясь, он обнял ее крепче, и его губы стали искать ее рот.

— Глупый, я тебя растерзаю, — прошептала Лена по-русски. — Ты не понимаешь.

Он понимал. Или понял потом.

Когда Лена лежала на спине, раскинув руки, она подумала, что ей должно быть стыдно перед солдатом.

— Извини, — сказала она, — что я кричала. Но мне было так хорошо.

— Это хорошо, — промурлыкал Наронг. И сразу заснул.

«Теперь он забудет провести меня в Бирму», — подумала, засыпая, Лена.

Она проснулась утром от того, что полковник Наронг поднялся и, стараясь не шуметь, одевался. Косые лучи солнца били в окно, пронизывая тонкую занавеску, оглушительно пели птицы.

— Чудесное утро, — сказала Лена. — Как ты спал?

Наронг подошел к ней, наклонился, поцеловал в глаза, в щеки — нежно целовал ее, и Лена нежилась, как в теплой воде.

— Мне жаль, что надо уходить.

— Дела?

— Конечно, дела, — сказал он. — Если забудешь о них, тебя съедят.

— Ты обещал мне.

— Я никогда не забываю об обещаниях. Ты ночью встала и смотрела на камень. Он тебе нравится?

— Очень.

— Я рад. Одевайся, иди завтракать, я вернусь через час и тогда скажу тебе…

На веранде уже стоял юный слуга, он принес поднос с завтраком и расставлял на столе приборы.

— Может, позавтракаешь? — семейным голосом сказала Лена.

— Я утром пью только холодную воду, — ответил полковник.

Ночью она даже в мыслях не могла бы назвать Наронга полковником. Какое дело ее губам до чина этого человека? А сейчас назвала.

Белье почти высохло, она переоделась, умылась — все еще было не жарко.

Она вспомнила о смерти Васи — ночью не помнила.

И начали возвращаться черные мысли, и начало овладевать ею чувство долга перед Николаем и Борисом.

Неужели он не обманет ее? Но ведь с его точки зрения глупо потакать причудам и капризам иностранки. Тем более если дело явно связано с наркотиками.

Вместо Сени в саду разгуливал другой, незнакомый солдат. Наронг возвратился точно через час, как обещал.

— Здесь недалеко, — сказал он, — но, к сожалению, плантации находятся под контролем Лю, помнишь его?

— Помню.

— Так что ты посмотришь и сразу обратно. Большего я тебе не обещаю. И попрошу тебя не жечь, не вытаптывать, не заливать напалмом поля крестьян.

— Что ты знаешь?

— Когда-то я читал, — сказал образованный полковник, — что сделать великую скульптуру просто — надо взять камень и отсечь от него все лишнее. Так же и в деле разведчика. Я ведь хороший разведчик. Я собираю всю информацию и выбрасываю лишнюю.

— Расскажи обо мне.

— О тебе мне трудно рассказывать.

Они вышли к машине, солдат сел за руль, полковник рядом с Леной.

— И все же расскажи. А то я сама расскажу.

Снизу от реки поднимался туман, сверху низко ползли облака, так что дорога очутилась между двумя белыми массами. Солнце пропало, и птицы примолкли, хотя из тумана доносились разрозненные голоса и вскрики птиц.

У Лены уже пропало настроение исповедоваться. Она смотрела на профиль полковника и любовалась его строгостью, точностью линий. «Мне повезло, — думала она, — мне так повезло, что этот мужчина любил меня. И, может, любит сейчас».

— Ты представляешь для них опасность; нужно было стечение обстоятельств, чтобы тебя до сих пор не убили, — у тебя удачная карма…

— Карма?

— Вы называете ее судьбой, но это больше чем судьба.

— Лучше бы мне не существовать.

— Тогда бы я тоже не существовал. Тебе бы этого хотелось?

Она положила руку ему на коленку.

— Хорошо, что ты существуешь, — сказала она.