Клинок Гармонии (СИ) - Кишин Илья

Эдвард продолжал уходить из-под атак, задействовав не только базовые способности, но и паучьи лапы, которые помогали справиться там, где не справлялся хозяин. Всего лишь за пару минут боя тот потерял половину своих лап, просто обороняясь, и лицо Эдварда с каждой секундой приобретало все новые ошарашенные черты, которые невозможно было скрыть в честном бою. В какой-то момент тот выиграл для себя возможность внезапно атаковать, потому сразу же телепортировался за спину Кишину и замахнулся мечом для удара сверху, но, так и не достигнув цели, был отброшен резким всплеском туманообразного энтропиума, затаившегося в виде маленьких молний внутри белой дымки.

— Сукин сын! — непроизвольно выкрикнул Эдвард, выпрыгнув из дымки и отдалившись от оппонента.

Постепенно туман сошел на нет, и оба мужчины замерли на своих местах, цепляясь за персоны друг друга.

— Я сделал некоторые выводы, — столь же хладнокровно заговорил Илия. — Ты уворачиваешься от моих атак, потому что они по-настоящему угрожают жизни, и у тебя никак не выходит скрыть этот факт. Даже энтропиумные атаки несут в себе угрозу, ведь в твоем теле заложены лимиты его плотности, не достигающие уровня линзы, как и в моем случае. Этот бой безнадежен — ты падешь в тот же момент, когда мой удар настигнет плоть.

Эдвард не мог ничего ответить на безумно точные и правдивые выводы, он лишь скалился и думал об иных вариантах ведения боя, если не удается поймать алхимика на неожиданной телепортации.

— Он и вправду очень опасен, — задумался Эдвард. — Признаю, я недооценил способности Илии, полагая, что он всему обязан дару Хроноса, и это суждение оказалось крайне глупым, учитывая то, какой у него боевой опыт и скорость реакции, не говоря уже об умственных способностях. Такими темпами я просто выдохнусь и проиграю, но, если лишу Кишина возможности использовать линзы и подкошу боевой дух — верну себе преимущество.

С этой мыслью Эдвард тотчас бросился в бой первым, попробовав лишит Илию возможности атаковать вдали, чтобы перейти в ближний бой, в котором шансов не попасть под атаку будет намного больше. Первый удар был ловко отражен, а также последующий, но не тот, что следовал за ними — Илия столь же ловко владел легким мечом, хватаясь за рукоять двумя руками только для того, чтобы блокировать, однако поддерживать преимущество ему помогал щит, который предоставляло кольцо. Нанося мощные атаки, Эдвард мог поставить себя в более выгодное положение, ведь он вынуждал Кишина пренебрегать атаками линз, что внушительно облегчало задачу, но не давало уверенности в том, что их не последует, а слабыми и быстрыми тот постепенно лишал врага щита, однако тот восстанавливался быстрее, чем спадал.

Илия все еще мог атаковать линзами, и делал это по мере возможностей, когда левая рука оказывалась свободной и дистанции хватало для того, чтобы случайно не попасть по себе. Комбинация атак настолько хорошо держала врага в напряжении, что Эдвард в какой-то момент проглядел взмах и частично подставился, чудом уйдя от атаки и отступив назад. Глядя на место повреждения и испытывая острую боль в купе с дурным горелым запахом, Айс заприметил порез на правой стороне груди, однако это было не простое рассечение плоти, а яркий след от ожога, какой бывает на раскаленном металле, который постепенно терял яркость, открывая вид на поджаренную плоть и обгоревшие лоскуты костюма.

— Неплохо, — впервые за долгое время ухмыльнулся Эдвард. — Мне в самом деле стоило внимательнее следить за мечом. Можно было бы испугаться, но, к твоему сожалению, эта атака должна была меня прикончить — ты солгал.

— Значит, прикончу следующей, — уверено произнес Илия, выставив перед собой меч.

Бой выглядел односторонним, он казался безнадежным и заранее предрешенным, но на этот раз с лица Эдварда широкая улыбка уже не сползала. Генерал снова напал первым, не дав Илии возможности продолжить загонять себя в угол, выйдя на ту же дистанцию для того, чтобы бой велся только на мечах. Взмахи продолжались, звон от столкновений ежесекундно разлетался по зеленому полю, и ни один из оппонентов не собирался уступать другому, пока Кишин снова не подловил Эдварда, занеся меч над головой. Теперь уже этот удар мог быть смертельным, и какие-то ничтожные мгновения отделяли Айса от смерти, но он, несмотря на свое очевидное убыточное положение, резко отступил телепортировавшись назад значительно дальше, чем обычно.

Воспользовавшись очередной возможностью для дальней атаки, Илия вытянул вперед руку и прицелился в Эдварда, и уже когда фиолетовая линза за спиной ярко засветилась, Айс заговорил:

— Попался, — в широкой улыбке до ушей протянул он.

В эту же секунду мелькнула яркая фиолетовая молния, но вместо того, чтобы устремиться в сторону врага, она отклонилась по своей траектории куда-то вверх, и когда Илия понял, что в этот момент произошло, было уже поздно. Эдварду в голову пришла поразительная идея, которой он сразу же воспользовался, выкинув в небо произвольный кусок энтропита. Мысль заключалась в том, чтобы обратиться к законам физики и поведению молнии, которая всегда бьет в ближайший к себе объект, но поскольку энтропит не был обычным металлом, способным послужить громоотводом, а молния не была природной, а скорее срощенной по природе с энтропиумом, ничего могло не получиться, однако это сработало.

Застав Илию в самый неожиданный момент, Эдвард внаглую телепортировался вплотную, схватив левую руку с перчаткой правой рукой, в то время как левой ногой заблокировал путь для «Костолома», а после он мгновенно ударил Кишина четырьмя оставшимися паучьими лапами поочередно с интервалами в миллисекунды, разрушив щит. Всего трех сильных ударов хватило бы, чтобы лишить Илию защиты, и четвертый прошел уже сквозь нее, вонзившись глубоко в область правой ключицы, лишив оппонента возможности замахнуться мечом, и этот фактор стал решающим. Последним ударом стал точный взмах «Кё», которым Эдвард лишил Кишина левой руки, перерубив ее в области локтя.

Абсолютно непредсказуемый умелый и точный ход набравшегося смелости Айса застал Илию врасплох, потому тот сам неожиданно отпрыгнул назад, умудрившись оступиться во время приземления, упав в сидячее положение, избежав лежачего лишь благодаря крепкой хватке за рукоять «Костолома», вонзившегося в землю. Лишившись руки, на которой крепко сидела перчатка с управляющей белой линзой, Илия полностью утратил контроль над ними, отчего сферы одновременно устремились вниз, потеряв связь с перчаткой, которая лишилась притока энтропиума. Потеря левой руки тоже весьма сильно на нем отразилась, ведь внезапная острая боль буквально пронзила все тело, которое и без того ослабело после использования способностей глаз.

— Хах, не такой смелый уже? — ухмыльнулся Эдвард, почувствовав, как к нему возвращается преимущество. — Посмотри на себя, Кишин, ты только что лишился руки и возможности дальше давить меня своими мерзостными атаками.

— Я-я…

— Что-то? — нелепо глумился Айс. — Я не слышу! Неужели ты сейчас обругаешь меня за то, что я дал тебе отпор в неравном бою? Может, ты просто все это время был жалким и просто изначально не годился мне в противники?

— З-зря… т-ты…

— А, чего? — еле слыша Илию, переспрашивал Эдвард, метаясь в непонимании.

— Ты допустил большую ошибку, — грозно и словно рыча, как дикий зверь, проговорил Кишин, резко подняв голову и взглянув на Эдварда.

В этот момент генерал замер от внезапного шока, на его лице показалось такое выражение лица, какое бывает только на подобных ему. Тело резко вздрогнуло от ужасающей картины, а рука непроизвольно сжалась на рукояти, и в этот момент Эдвард понял, что пробудил спящего зверя. Глаза Илии широко распахнулись, и на месте зрачков снова показались те самые черные глаза с яркими оранжевыми кольцами, а по щекам вновь потекли ручьи крови, да так обильно, что с подбородка падали не капли, а неразрывный поток. Немалозначимым фактом выступало то, что в этот момент ни «шиирацу», ни «ранмацу», ни «Парадокс» не были использованы, словно это озверевшее состояние ничем не подкреплялось. Но страшнее всего на его лице была широчайшая улыбка, какой не бывает даже у самых больных и отмороженных психопатов. Он не выглядел ни злым, ни опечаленным, ни грустным, о чем говорили приподнятые брови, напротив, потеря руки и ощущение боли пробудили в нем искреннюю непробиваемую радость, словно тот сейчас не испытывает ничего, кроме удовольствия.