От голубого к черному - Джоэл Лейн

— Нет, — настаивал Карл, — по-честному будет везти на поезде.

В ту ночь, в своей квартире, Карл наиграл мне мелодию новой песни: «Порванные струны». Без усилителя «Стратокастер» звучал как призрак: ржавеющий остов автомобиля без колес. Песня была очень странной, Карл пел почти шепотом. «Куда они идут, кому принадлежит их время?/ Плывут по подземной реке/ Мимо гниющих тел и фотографий/ Пока не останется лишь звук». К настоящему времени мы более или менее ее подлатали. Я знал, что он использует алкоголь в качестве оправдания своему эгоистическому поведению, не упуская ни единого шанса и прячась от последствий, но что тревожило меня гораздо больше, так это, что алкоголь, похоже, начал брать верх. Я мог бы жить, смирившись с его играми, мне приходилось переживать и не такое. В глубине души я надеялся, что, приняв это как должное, я избавлю себя от худшего. Если он не сможет удержать нож своих желаний, кого он им поранит?

Несколько недель спустя «Черный камень» играли в Дигбетском ирландском центре. Мы вчетвером пошли на них посмотреть. Хорошее получилось выступление, хотя публика была малочисленная и не особо отзывчивая. Резкие всплески трэшовой гитары и быстрый, яростный ритм ударных создавали ощущение атаки, но в публике не хватало панков, и это, по-видимому, сдерживало группу. После шоу мы зашли за кулисы поздороваться. Они поделились с нами своим «Гиннесом», готовые проявить гостеприимство даже на чужой почве. Карл и вокалистка Берни обменялись телефонами. По дороге домой в автобусе я заметил, что панк похож на блюз, изначально и то и другое было скорее состоянием сознания, но теперь превратилось в набор технических приемов. Карл уныло посмотрел на меня: — Я устал от этих твоих разговоров.

В день когда «Жесткие тени» вышли в свет, мы играли в Амстердаме. Алан Уинтер устроил этот концерт, на самом деле это скорее был предлог для него и прочих сотрудников «Фэрнис Рекордз» провести уикенд в Диснейленде взрослых удовольствий. Из-за того, что номера в гостинице заказывались в последнюю минуту, наша группа растянулась на три отеля в районе Рокин. Никто из группы раньше не бывал в Амстердаме. Я ездил в Париж, когда жил с Адрианом, и Амстердам сперва показался удивительно знакомым, вплоть до колеса обозрения, которое виднелось из отеля. Как и Париж, Амстердам поднимался снизу вверх. Мы с Карлом жили в отеле настолько узком, что там не было ни лифта, ни центральной лестницы, только лестничные пролеты, соединявшиеся площадками в самых неожиданных местах.

В Париже мы с Адрианом заказали двухместный номер в маленьком отеле в центре. Мы прибыли, распаковали вещи и немного отдохнули, прежде чем отправиться на прогулку. Менеджер остановила нас в холле и сказала, что ей пожаловались на шум, доносившийся из нашего номера. Адриан сказал, что это ошибка, мы вовсе не шумели. Он пришел в замешательство. Мне пришлось объяснить ему, что это упреждающий удар со стороны менеджера против гомосексуального секса, возможно, это обычная практика. Я не думал, что столкнусь с подобными проблемами в Амстердаме. (И я не ошибся).

Мы все договорились встретиться на площадке, в одном из центральных ночных клубов, около восьми вечера. «Лента» — наша разогревающая группа, с Мэттом Пирсом на клавишах, слегка тяготели к психоделике и намеревались усугубить эту тягу сегодня вечером. У Йена, Карла и меня были менее амбициозные планы. Мы купили унцию марокканского гашиша в ближайшем кофешопе, выкурили небольшой косячок, а остальное заначили на потом. Затем мы набрели на бар и засели там, потягивая неразбавленный еневер, чувствуя, как сквозь нас проходит мягкая вибрация. Еневер — мягкая версия джина, которую порекомендовал нам Мэтт. Мы сидели, скрючившись в углу, обдумывая наше выступление, бессознательно имитируя обложку «Жестких теней». Закольцованные басовые партии и ломкие аккорды «Дрянной жизни» New Order разносились по бару.

Выступление было не слишком впечатляющим — камерным, если проявить великодушие, «никудышным» — если нет. Публика в узком прокуренном зале, состоявшая из обдолбанных обитателей сумерек, едва ли могла нам чем-то помочь. «Лента» рассыпалась на нитки: если им удавалось всем вместе начать играть одну и ту же песню, это можно было считать редкой удачей. Джон, гитарист, пялился на лампочки над головой до тех пор, пока Алекс не заставил притушить их до яркости свечей. Мэтт явно аккомпанировал голосам, звучащим в его голове. Похоже, у него там распевал церковный хор под аккомпанемент Napalm Death.

Мы довольно вяло прошлись по всем песням альбома, кроме «Фуги», плюс «Из глины» и «Порванные струны». Странно, насколько устаревшим казался материал «Жестких теней» теперь, когда у нас был записанный, упакованный в коробочки артефакт. Карл произвел несколько невнятных аккордов и сбил нас с Йеном с толку, вернувшись к студийной версии «Стоячей и текущей воды». Мы планировали сыграть анкор «На расстоянии», но вместо этого воткнули его в конец нашего выступления. После последнего куплета раздался глубокий вой фидбека и огни погасли. Это вышло не преднамеренно, но получился достойный финал.

После концерта мы скурили оставшийся гашиш и выпили бессчетное количество бутылок отличного голландского пива. Алан предложил Карлу «марку», но он отказался, к моему величайшему облегчению. Мысль о Карле под кислотой меня пугала. Голландские ребята из музыкального бизнеса и друзья Алана были с нами очень любезны. Мы начали мечтать о европейском туре в декабре, после завершения британского тура, о котором мы старались не думать. Клуб все еще был открыт, индустриальная музыка пугала неподвижных обитателей, смотревших во мраке свои личные фильмы. «Лента» вернулись к себе в отель почти сразу же после выступления.

На следующее утро мы пропустили завтрак, выбравшись лишь глотнуть кофе и забили на ланч. Небольшая порция еневера помогла избавиться от головной боли. Карл с некоторым удивлением уставился на прозрачную жидкость в своем стакане.

— Почему в других странах не пьют еневер вместо джина? — сказал он. — Тогда бы количество самоубийств резко упало. «Самаритянам» стоило бы заняться его рекламой. И какое воздействие это бы оказало на население? Нас поглотит маниакально-депрессивный психоз. Экономика начнет меняться каждый день. Леонард Коэн попал бы в Top of the Pops.

Мы провели день, болтаясь по окрестностям, покупая диски и майки со странными рисунками. В каждом баре, куда мы заходили, играло какое-то техно с сэмплами из старых записей: соул-вокал, фортепьянная мелодия, одинокая труба. Призрак из машины. Мы поспорили о том, означает ли сэмплинг конец настоящей музыки или же он просто подворовывает из ее музыкального шкафа. Йен сказал:

— Вы оба просто повторяете то, что где-то вычитали.

Мы втроем поели в эфиопском ресторане в студенческом квартале, упомянутом в путеводителе «Тайм-аут», еду там подают на гигантском блинчике, от которого ты отрываешь куски и макаешь в соус. После этого Йен, который был непривычно тихим в тот день, отправился куда-то по своим делам, а мы с Карлом решили посетить Вармусстрат [56].

Через два часа, пройдя несколько тематических баров, мы вошли в клуб, где большая часть стен была зеркальной. Внезапно отражение оказывалось настоящим баром. Музыка — техно-эквивалент спид-метала. Здесь были мужчины со всей Европы и из Америки: джинсовые куртки, кожаные жилетки, облегающие комбинезоны, трусы-стринги, боксерские шорты, блестящий макияж. Их оцепенелый, безмятежный вид намекал, что чтобы ни случилось дальше, они уже оказались там, где хотели. Только некоторые из них — одинокие новички — активно искали партнеров, остальные уже нашли их по случаю, точно на неожиданной распродаже в музыкальном магазине. Интернациональный язык любовной прелюдии заменял беседу. Некоторые пары уходили вместе, другие перемещались в дальние комнаты клуба.

Неизбежно, там была ничем не помеченная дверь. Точно запасной пожарный выход. Оттуда вышел мужчина, с красным лицом, застегивая на ходу джинсовую рубашку. Карл потянул меня за рукав:

— Мы можем посмотреть?

Я встревожился, но не подал виду и лишь пожал плечами. Два парня вышли, держась за руки, одинаково улыбаясь. Вокруг нас загорелые, затянутые в кожу ребята пили бутылочное пиво. Стены были украшены гигантскими рисунками Тома Финляндского [57] — фигуры почти в натуральную величину, детали — нет. В качестве сидений использовались старые бочки. Кондиционер очень мощный, изо рта понимались облачка пара. Я поежился, засэмплированная дива завывала из колонок под потолком. Карл потянул меня за собой.

— Там будет теплее.

Там действительно было теплее, но только благодаря жару тел. Бледно-красный верхний свет, точно здесь царил вечный закат, делал фигуры едва различимыми. Единственная мебель — пара столов с чашами, по-видимому, полными презервативов. Звучал медленный, монотонный хаус, один и тот же закольцованный фрагмент повторялся снова и снова. Я не мог с уверенностью сказать, были ли стоны и бормотание, что я слышал, живыми или записанными. Парочки лежали на полу и стояли, прислонившись к стенам, используя друг друга или третью сторону в качестве мебели. Это не походило на Тома Финляндского. На самом деле я подумал о другом финском художнике — Туве Янссен: ее пухлых муми-троллях и остроголовых, глазастых призраках. Я потянулся к руке Карла, он целовал кого-то.