Русский язык на грани нервного срыва. 3D - Максим Кронгауз

Нет, все-таки надо процитировать, хотя бы для того, чтобы произнести еще одно ушедшее слово самиздат, которому и посвящены эти строки Галича:

Что ж, зовите небылицы былями,Окликайте стражников по имени!..Бродят между ражими ДобрынямиТунеядцы Несторы и Пимены.Их имён с эстрад не рассиропили,В супер их не тискают облаточный:“Эрика” берёт четыре копии,Вот и всё!… А этого достаточно.

Пусть пока всего четыре копии —Этого достаточно!

А вот про “Унис” расскажу очень личное. Был я уже аспирантом, наверное, и тут слух прошел, что выбросят пишмашинки, то ли в ГУМе, то ли в ЦУМе, то ли где, не помню точно, ну, не сами машинки, а подписку на них. Открывалось это часов в восемь – утра, естественно. И надо было решать, во сколько ехать, ясно, что в шесть поздно, а в одиннадцать вечера накануне очень уж неохота. И пошел я пешком к половине четвертого (на такси-то деньги у аспиранта откуда возьмутся, да и на такси за пишущей машинкой ехать как-то не комильфо). И встал в очередь, в интеллигентнейшую, между прочим, очередь, но и длиннейшую. И где-то номерах в двадцати от себя увидел своего университетского знакомого, а потом и еще кто-то из наших подошел. Короче, был я во второй пятисотке, а месяца через три пришла открытка на “Унис”. Купил я “Унис”, и жили мы долго и счастливо, пока нехорошие люди не придумали компьютер.

И еще надо вспомнить одно слово. Копирка. Звучит оно как-то несерьезно, но улыбаться в этом месте я не советую. Здесь уж позвольте без сантиментов, вещь была нужнейшая и важнейшая. Почему нужнейшая? А как бы иначе “Эрика” брала четыре копии? Три копирки закладывались между четырьмя листами, и пишмашинка печатала. И дефицитнейшая вещь была. Приходилось таскать по нескольку листов с работы. И добавлю уж еще – из области сокровенного и подсознательного. Вещь тончайшая, я бы даже сказал – нежнейшая. Когда удавалось раздобыть пачку, то она так и переливалась, изгибаясь в руках и напоминая то ли пантеру, то ли какую-то иссиня-черную рыбу. Кстати, иногда использовалась и без пишущей машинки. Но, как я уже сказал, нехорошие люди придумали компьютер, а еще и копировальный аппарат, и пришлось своими руками выбросить купленную много лет назад пачку листов этак в пятьдесят. Правда, копирка уже высохла и ни на что не годилась.

Но вот тут-то и наступает самый интересный момент. Оказывается, многие уже не помнят, как эта штуковина называлась (я имею в виду не копирку, а само печатающее устройство). Сейчас-то я уже все правильные слова произнес и над своим читателем эксперимент ставить не стал. А в последнее время я его проводил неоднократно, либо показывая картинку, либо описывая словами (Как называется тот механизм, на котором мы порождали тексты раньше? – Нет, не компьютер. В докомпьютерную эпоху). В студенческой аудитории ответ однозначный и без вариантов – печатная машинка.

Ну хорошо, пусть так, а как еще, как иначе? Не знаете? Затрудняетесь ответить? В смешанных по возрасту компаниях первой все равно произносится печатная машинка, и только потом кто-то постарше вспоминает машинку пишущую. Возникает короткая дискуссия, в результате которой все соглашаются с обоими вариантами. Но я-то не согласен. В текстах последнее время тоже сталкиваюсь с печатной машинкой. Вот, например, в интервью, взятом в 2010 году у Артемия Троицкого, читаю: “Печатных машинок не было, поэтому журнал был рукописный”.

Но ведь то, о чем Троицкий говорит, называлось именно пишущей машинкой, а печатная машина (именно машина, а не машинка) – это какой-то станок в типографии. Да, на пишущей машинке мы не писали, а печатали. Это и является причиной аберрации нашей памяти, в которой печатная машинка либо вытесняет, либо окончательно вытеснила пишущую. Причем речь идет как о памяти индивидуальной, так и коллективной. Молодое поколение в целом помнит только печатную машинку (исключения возможны, но они единичны). В памяти же конкретных людей они уже вполне уживаются, или более мотивированная печатная машинка (ведь печатает же!) выталкивает когда-то более реальную пишущую. Вот как у Артемия Троицкого. Или зря я прицепился к Троицкому, ведь в тексте интервью журналист вполне мог заменить одно прилагательное на другое, чтобы было правильно (мало ли, мэтр оговорился) ?

Чтобы проверить собственные ощущения, снова обращаюсь к Национальному корпусу русского языка.

Итак, с пишущей машинкой все просто. В Национальном корпусе русского языка это словосочетание встречается 545 раз в 351 тексте на протяжении почти целого века – с 1906 года практически по сей день. Вот несколько более или менее современных примеров.

Оставим Солженицына возле забора марфо-мариинской шарашки; он будет гадать о своей судьбе, мы же с тобой пока погадаем об исторических судьбах пишущей машинки [Александр Архангельский. 1962. Послание к Тимофею (2006)].

Мы говорили с тобой о советской пишущей машинке, размышляли о типографском станке, радио, ротапринте и будущем ксероксе; тем временем главным фигурантом истории уже стал телевизор [Александр Архангельский. 1962. Послание к Тимофею (2006)].

Поднимался, заходил в комнату Елены и сидел перед пишущей машинкой, не притрагиваясь к ней [Анатолий Азольский. Лопушок // Новый мир, №8, 1998].

Время от времени профилактически ошпариваемая кипятком и затем протираемая бензином или керосином (потому что клопы не выносили этих жидкостей), верная подружка Эдика издавала всегда лёгкий индустриальный запах. Как молодой мотоцикл или как пишущая машинка, на которой автор выбивает этот текст [Эдуард Лимонов. У нас была Великая Эпоха (1987)].

А вот, наоборот, самый ранний пример в корпусе:

Миновал деревянную эстакаду. В самом конце мола – палатка, сложенная из бревен и брезента.

В палатке труп матроса. На груди у него бумага, где фиолетовыми буквами пишущей машинки изображено: “Товарищи. Матрос Омельчук (кажется, так) зверски убит за то, что сказал, что борщ не хорош. Осените себя крестным знамением и отомстите тиранам” [К. И. Чуковский. К годовщине потемкинских дней (Воспоминания очевидца) // Биржевые ведомости, 1906].

А вот с печатной машинкой все гораздо интереснее. Во-первых, встречается это словосочетание значительно реже: Национальный корпус содержит всего 33 примера из 30 текстов. С удивлением снова наталкиваюсь на пример из уже цитированного (см. выше) произведения Александра Архангельского:

Она думала, как будет рожать и не назвать ли младенца Константином, удастся ли устроить дела с работой или придется окончательно переходить в надомницы, но как тогда оберегать ребенка от пулеметного стрекота печатной машинки [Александр Архангельский. 1962. Послание к Тимофею (2006)].

Вот уж действительно вариативность памяти нашей, которая (память, естественно) допускает и старое, и новое.

Но особенно примечателен расклад по времени. Итак, всего 30 текстов. Из этих тридцати текстов 21 относится к периоду начиная с 2000 года и позже. Еще шесть текстов относятся к периоду с 1996 по 1998 год. И всего лишь три текста относятся к более раннему времени. Приведу эти три примера:

Объем телексного сообщения не должен превышать 20 строк на печатной машинке через два интервала [коллективный. Фонд новаторов // Техника – молодежи, 1990].

Позавчера достали портативную печатную машинку и начали печатать сводки СИБ [Л. К. Бронтман. Дневники и письма (1943–1946)].

На пластинке были вырезаны в разных местах четырехугольные отверстия величиной с литеру печатной машинки [А. Р. Беляев. Чудесное око (1935)].

Последний пример, правда, вызывает определенные сомнения. Раз речь идет о литере, то, наверное, имеется в виду типографский станок, названный почему-то машинкой, а не машиной, хотя определенно сказать нельзя.

На всякий случай еще раз залезаю в Национальный корпус, чтобы посмотреть на употребление словосочетания печатная машина. Вот несколько примеров:

И меня, как самого грамотного, послали крутить в редакции ручку печатной машины [Владимир Корнилов. Демобилизация (1969–1971)].

Старенькие печатные машины натужно гудели, пол чуть-чуть содрогался под головой [Константин Симонов. Живые и мертвые (1955–1959)].

Сережа, самый младший, вертел по двенадцати часов колесо печатной машины [Н. А. Островский. Как закалялась сталь (1930–1934)].

Все понятно: это что-то большое, гудящее, с колесом и ручкой, и находится оно в типографии, а не на столе у автора или пишбарышни.