Полдень, XXI век (май 2011) - Коллектив авторов

– Могли бы простудиться, – сказала она.

– Простудиться! Ты посмотри! – кивнул он на дом, который продолжал торжественно тонуть, как «Титаник».

– Ничего. Дело наживное, – сказала она.

Никто не звонил в милицию или в МЧС. Все понимали, что сами виноваты, не сберегли, просрали свой дом, прости Господи. Олухи царя небесного. И сколько там осталось внутри этих олухов, спящих в своих постелях, никто не знал.

Чем больше кренился дом, чем глубже зарывалась в почву его носовая часть, а корма возвышалась над землей, тем интенсивней было движение, тем страшнее тряслась земля. Окна всех этажей соседних домов горели. Соседи всматривались в эту катастрофу, наблюдая воочию кару для тех, кто не может уберечь.

– Папатя… Что с ним случилось? Почему это? – услышал Пирошников голос Юльки.

– Наш крот устал. Столько лет одно и то же… И он ушел, махнув нам хвостом.

В этот момент крот действительно махнул хвостом, да так, что земля разверзлась, и дом медленно погрузился в нее, высоко задрав хвостовую часть, так что с крыши посыпались находящиеся там строения и потоком хлынула остававшаяся в бассейне Джабраила вода. Это погружение не захватило бывших жителей, наблюдавших катастрофу на другой стороне улицы. Край ямы прошел по середине проезжей части улицы. Гигантская воронка дымилась.

И тогда бедные жители осторожно придвинулись к краю ямы, чтобы заглянуть – а куда же все это делось?

Но ничего там не было, только черная дыра. Даже белых птиц не наблюдалось.

Пирошников поднял ком земли из-под развороченного асфальта и бросил его в эту гигантскую могилу. Домочадцы последовали его примеру.

Однако что-то нужно было делать. И взоры нескольких сотен людей обратились к Пирошникову.

– Что ж… Пойдем, – сказал он и двинулся по улице куда глаза глядят, катя перед собою коляску с Юлькой.

И люди пошли за ним, потому что идти было больше не за кем.

Рядом с Пирошниковым шла Сима с Николаичем на руках, завернутым в куртку, от которой Пирошников отказался. С другой стороны шел Август с маленькой узбечкой на руках и рядом с ним Гуля с дочерью. А за ними шли остальные – и русские, и табасараны, и все сто тридцать народностей.

Мела метель по асфальту. Окна горели. Часы показывали полночь. Люди в окнах взглядами провожали толпу, бредущую куда-то за своим королем-клоуном, явно сумасшедшим, только что утопившим собственный дом.

Так ему и надо.

А он шел, и ему становилось все легче, будто прибор Браткевича освободил его от тяготения, от тяжести ответственности за судьбу дома и ему осталось лишь привести три сотни человек в тепло.

…Нежной поступью надвьюжной,Снежной россыпью жемчужной…

Отряд – а это уже можно было назвать отрядом – вышел на проспект Добролюбова и повернул направо, к Тучкову мосту. И почти сразу же рядом, на проезжей части возникли две машины ДПС. Одна резко затормозила у головы колонны, и выскочивший оттуда мент, тот самый, что приезжал по поводу табасарана Тимура, крикнул в толпу:

– Кто организатор мероприятия?

– Я, – ответил Пирошников.

– Санкционировано?

– Ну, лейтенант, кто же нам его санкционирует в полночь? – устало сказал Пирошников.

– Я вынужден прибегнуть к задержанию!

– Валяйте.

Но задерживать было некуда – ни автозаков, ничего. Да и силы были неравны в случае чего.

Тут лейтенанту позвонили по рации и что-то сказали.

– Есть, – сказал он.

– Ну, мы пойдем? – предложил Пирошников.

– Погодите. Сейчас начальство приедет.

– Догонят, в случае чего. Люди мерзнут, – указал на свой отряд Пирошников.

И они двинулись дальше по направлению к Тучкову. Менты тихо поехали следом.

Уже когда подошли к собору Святого князя Владимира, отряд нагнала машина «Volvo» с мигалками. Из нее вышел генерал милиции.

Он неодобрительно осмотрел наряд Пирошникова и сказал:

– Мы знаем о катастрофе. Людей предлагает приютить до утра директор Дворца спорта «Юбилейный», – и он указал налево, где сиял огнями дворец.

– …Но кто хочет, может переждать в храме. Отец Владимир распорядился открыть двери, – продолжал генерал тихо, как бы извиняясь.

Пирошников посмотрел на Серафиму.

– Пошли на стадион. Недостойны мы храма… – вздохнул он.

– Знаешь, там разберутся – достойны или нет, – ответила она.

И она повернула направо и пошла ко входу в церковный двор. И все домочадцы и гости – все сто тридцать народностей – пошли за нею, хотя были мусульмане. Потому что там было тепло.

Пирошников и Серафима пересекли церковный двор и, перекрестившись, вошли в храм. За ними потянулись другие. Кто крестился, кто падал на колени и утыкался лбом в пол, как бы умывая лицо ладонями. А Иисус смотрел на них с иконостаса, по-видимому, не совсем понимая, нужна ли ему эта паства.

Владимир Голубев

Дора

Рассказ

Ты моя красавица. Ты моя любимая. Ты лучше всех. Ты – идеал. Ты – смысл жизни. Я теперь уже боюсь тебя касаться, чтобы мои грязные руки не оставили следов на твоем прекрасном теле. Когда я поднимаюсь по лесенке наверх, к тебе, у меня захватывает дух. Сердце учащенно бьется, колени дрожат, а ладони потеют. И я млею от любви.

Днем рутина, скука и одиночество. Особенно зимой. Лес, конечно, хорош, он приветлив и понятен. Но он же стоит вечным зеленым упреком неудачнику. Все временно. «Иди, поработай временно, лесником. Практика в лесу необходима. А там, глядишь, освободится местечко, и мы тебя пристроим». Пристроили. Сколько я уже здесь? Тридцать лет? Или больше? Всю жизнь. Всю мою никакую серую жизнь.

Ночью я иду к тебе. Ночью я оживаю и живу. И работаю над тобой с вдохновеньем и радостью. И грустью, иногда переходящей в страх, потому что я боюсь тебя потерять. Мне стоит больших усилий убедить себя, что это бред, я не могу потерять тебя, потому что ты во мне, и если ты исчезнешь, я не успею осознать потерю. А потеря неосознанная таковой не является. Ведь человек, у которого умерла любимая, не мучается от потери, пока о ней не узнает.

Пусть кто-то строит воздушные замки, кому-то нужна башня из слоновой кости, а мне нужна ты.

Ты почти готова. Осталось навести блеск. Но почему-то не хочется заканчивать работу, и я всячески оттягиваю момент. Я так привык к тебе! Нет, конечно, этот момент настанет, для этого великого момента я тебя и построил. Ты – орудие ВОЗМЕЗДИЯ. Нет, это не то жалкое «возмездие», про которое твердили и в которое сами не верили проигравшие войну немцы. Это восстановление попранной справедливости. Моей попранной чести. Месть за мою никудышную и пустую жизнь. В которой я не виноват. Это моя личная справедливость, и она для меня выше всех других справедливостей на свете.