Пурпур и яд - Александр Немировский

Носилки плавно опустились на землю. Раздвинув занавески, Маний Аквилий вышел наружу. Разминая затекшие ноги, он ожидал проконсула со свитой. Но, кажется, никто не собирался устраивать ему торжественной встречи. Как выяснилось, проконсул Луций Кассий отправился инспектировать войска на границе. Маний Аквилий сделал вид, что удовлетворен этим объяснением, хотя и догадывался об истинной причине отсутствия Кассия: хитрец оттягивал свидание, надеясь выиграть время.

— Остался ли кто-нибудь из слуг моего отца? — спросил Маний Аквилий у центуриона.

— Я пришлю тебе Эвмела, — коротко ответил тот.

Эвмел уже знал о высоком назначении Мания Аквилия. Это было видно по его заискивающему взгляду. Но в глазах старого грека консуляр не уловил и тени радости. «Что ж, — подумал он, — слуги остаются верны своим господам».

Замок в двери отцовского таблина не открывался. Видно, сюда редко кто заходил. Это могло показаться хорошим признаком. Мания Аквилия считали наследником отцовских деяний, и таблин сохранили для него.

— Дай, я сам, — сказал Маний Аквилий нетерпеливо.

Под его плечом заскрипела дверь. Пахнуло затхлостью давно не проветривавшегося помещения. Здесь было все как при отце: стол из черного дерева, бронзовая статуэтка Немесиды — подарок галикарнасцев, восковые фигуры у стен.

Маний Аквилий ходил по таблину, словно принимая парад. На него смотрели желтые лица царей, цариц, полководцев. Вот этот кривоногий коротыш — царь Прусий, по прозвищу Охотник. Сенат хотел лишить его власти, но он нарядился либертом, напялил на стриженую голову пилум и упал перед консулом на колени. Вызвав смех, Прусий получил прощение и потом много лет управлял вифинцами, внушая им ужас и отвращение. А этот красавец — сын Прусия, Никомед Эпифан. Маний Аквилий не раз бывал у него во дворце и знает всю его подноготную. Вступив в Никомедию, он убил Прусия и управлял, во всем советуясь с римлянами. Месяц назад он умер, завещав свое царство сыну. Статуи Филопатора не оказалось, но Маний Аквилий живо представил себе вертлявую фигуру с разболтанной походкой и особенно мизинец с длинным окрашенным ногтем. Им наследник любил почесывать завитую, пахнущую благовониями голову.

Рядом с вифинскими правителями поместились цари Понта. Вот этот остроносый — Фарнак. На лице его словно написана наглость. Воспользовавшись праздником, он захватил Синопу и сделал ее своею столицей. Он открыл каппадокийским правителям путь к морю. Между понтийскими царями затесался эллин Диофант, возомнивший себя историком. Вместо истории он плел нити заговора против Лаодики, затем воевал по поручению Митридата со скифами и теперь прозябает где-то в изгнании.

О, как прыгали эти фигуры, когда отец топал ногами! Маний не удержался от смеха, и это вызвало еще большую ярость родителя. Хорошо, что прошли времена бородатых консулов, когда отцы убивали сыновей за неповиновение. Отец не кинулся к мечу. Он лишь изрыгал проклятия и прыгал, как ливийский колдун. Конечно же, слуги слышали все! На следующий день в театре, во время представления Медеи, кто-то за спиной Мания Аквилия Младшего крикнул: «Волосатый червь!» Сын консуляра не оглянулся, сделав вид, что увлечен игрою актера. В другой раз в театре он услышал: «Луканская тыква!» Это никак не могло относиться к происходящему на сцене. К тому же и весь театр разразился понимающим хохотом.

Тогда же консуляр отправил своего отпрыска в Рим. На следующий год он исполнял обязанности эдила. В Риме мало кто знал об эфесских неприятностях Мания Аквилия Младшего, и его путь к высшей должности напоминал прогулку по Аппиевой дороге. Кое-кто прочил ему славу Гая Мария.

Надо же было, чтобы в гол его консулата в Сицилии восстали невольники! Победа над ними не принесла Манию Аквилию славы. Лишь позднее, когда всплыло обвинение в ограблении провинции, вспомнили о его заслугах. На заседании суда прославленный оратор Марк Антоний подозвал обвиняемого и эффектно разорвал на нем тунику, показав шрамы от меча предводителя рабов Афиниона. Судьи оправдали Мания Аквилия. Но это не мешало им впоследствии злословить о странной форме шрама. И вскоре по городу распространилась молва, что на груди у Мания Аквилия вовсе не рубец, а знак в виде латинской буквы «F». Злые языки уверяли, что рабы взяли консула в плен и выжгли на его теле несмываемое клеймо.

Маний Аквилий стал замечать, что при встрече с ним собеседники смотрят не в лицо, а ниже шеи, словно пытаются прочесть сквозь ткань, что написано на груди. Но не мог же он удовлетворить их любопытство! Было бы смешно доказывать, что раскаленное железо оставляет иные следы!

При поддержке Гая Мария Маний Аквилий добился назначения в Азию. Провинция была уже занята Луцием Кассием, а соседней Киликией управлял Оппий. Сенат изыскал Манию Аквилию особую миссию: ему предстояло примирить царей. Это тонкое и деликатное поручение ставило его выше проконсулов и делало независимым от них. Оно давало надежду совершить нечто такое, что навсегда заткнет рты недоброжелателям.

Манию Аквилию нужна была не пограничная стычка, а большая война, после которой победитель получает право триумфа. Маний Аквилий уже видел себя на триумфальной колеснице, а впереди скованных пленников. Закрывая глаза, он совершенно явственно различал поднимающуюся над ними голову со спутанными золотыми волосами. Уже тогда, в Синопе, сын Лаодики был высок и крепок не по летам. Подобно Александру, он усмирил дикого коня и скрылся на нем от своих преследователей. Теперь о нем ходят легенды. Говорят, что он сплющивает двумя пальцами римский динарий, чтобы показать свою силу, а может быть, и презрение ко всему римскому. За один присест он съедает барана. Он не знает устали ни в плавании, ни в любви. Уверяют, что он может управлять упряжкой из шестнадцати коней и обладает гаремом из четырехсот наложниц. Это единственный противник, победа над которым принесет Манию Аквилию бессмертную славу.

НОВОЛУНИЕ

Наступило новолуние. Над агорой и улицами Никомедии, над ее прославленными храмами и убогими жилищами повис край месяца, как узкий нож виноградаря. Он едва освещал акрополь и громаду царского дворца. Дворец терялся во мраке, отягощенном воспоминаниями о бедствиях прошедших времен и ожиданием новых, еще более страшных.

Сорок лет назад в такое же новолуние Поседейона во дворец ворвались воины Никомеда. Они были беспощадны не только к людям, но и к стенам. И до сих пор можно видеть на них вмятины от бревен и опалины от огня.

Прусий был убит не здесь, а в храме Зевса, где он спрятался от своего сына. Теперь правит внук Прусия, и ему, в тот же день Поседейона, угрожает сын рабыни Хрест. За Хрестом стоят тысячи никомедийцев, называющих себя новыми гелиополитами. В отличие от приверженцев Аристоника, они не мечтают о Государстве Солнца. Их единственная цель — освобождение народов, обращенных в рабство римлянами.

Заговорщики давно уже давали о себе знать дерзкими нападениями на римских ростовщиков, расплодившихся как мокрицы в сырости. Они покрывали стены дворца оскорбительными рисунками. В осле с непомерно большими ушами, оседланном воином в латах, все узнавали Никомеда. И если кто в этом сомневался, того могла убедить надпись: Филоримлянин. Так было изменено имя Филопатор в народе.

Носачи Никомеда давно уже пронюхали, что нити заговора тянутся в Синопу. Однажды им удалось захватить корабль с оружием, предназначенным для новых гелиополитов. В другой раз они узнали, что под видом купца из Эфеса прибыл бродячий философ Аристион, давно уже мутивший умы. Обнаружить его убежище не удалось.

Избрав временем для выступления памятную никомедийцам ночь, заговорщики заблаговременно заняли дома, окружавшие дворцовую площадь. Многие из этих домов недавно принадлежали римским ростовщикам. Напуганные угрозами и нападениями, они уступали их за полцены, а сами бежали в римскую провинцию под защиту легионов.

Царь проснулся от чудовищного треска. Подбежав к окну, он увидел, что вся площадь покрыта огненными пятнами факелов. Группа людей у ворот отводила бревно тарана для нового удара. Первым среди них был человек, в котором Никомед узнал Хреста. За его спиной стоял великан с бритой головой. Хотя он был в грубом хитоне раба, чувствовалось, что он руководит штурмом. Внезапная догадка пронзила сознание Никомеда: «Да ведь это сам Митридат!»

Никомед отпрянул от окна. Дрожащими руками он нащупал столу своей наложницы и набросил ее на себя. Вихляющей походкой Никомед шагал по коридору, освещенному восковыми свечами. Его никто не узнал.

Широким жестом Митридат отер пот со лба.

— Наконец достучались! Твой братец, кажется, глух.

Хрест улыбнулся.

— Теперь остаются лить морские ворота.

— Для этого мало бревна! Чтобы протаранить проливы нужен флот. Поэтому я возвращаюсь в Синопу.