1939: последние недели мира. - Игорь Овсяный

Сказано достаточно откровенно и ясно.

25 июля западные державы приняли советское предложение приступить к военным переговорам. Военные миссии выехали из Лондона лишь 5 августа.

Английское правительство не торопилось. Оно ожидало ответ из Берлина.

Создание единого антисоветского фронта империалистических держав означало бы смертельную опасность для нашей Родины.

АВГУСТ – КУЛЬМИНАЦИЯ КРИЗИСА

Гитлер: «Все, что я делаю, направлено против России»

Сделав вираж над морем, «Кондор», личная машина «фюрера», набрал высоту и лег курсом на юго-запад. Карл Буркхарт, верховный комиссар Лиги наций в Данциге, окинул взглядом раскинувшуюся внизу панораму – острые шпили соборов, мост через Вислу, грузовые суда у причалов. Древний польский город Гданьск, по-немецки Данциг, укутанный утренней дымкой, с высоты казался мирным и спокойным, занятым будничными делами. Лучше, чем кто-либо другой, Буркхарт знал, что в действительности было не так.

Несколько дней назад там произошел инцидент, сразу поставивший Европу на порог войны. Дело в том, что летом 1939 г. Данциг превратился в самый болезненный «невралгический» пункт во взаимоотношениях между Германией и Польшей. Используя тот факт, что большинство населения было немецким, гитлеровцы захватили сенат и фактически стали хозяевами в «вольном городе». На зданиях развевались нацистские флаги со свастикой, отряды эсэсовцев в черной форме патрулировали улицы. Днем и ночью на грузовиках без опознавательных знаков, а также морем, под видом мирных грузов, в город завозилось оружие.

4 августа по указке из Берлина городские власти попытались отстранить от работы польских чиновников на нескольких таможенных постах на границе между территорией «вольного города» и Восточной Пруссией. Варшава ответила резкой нотой, адресованной председателю сената Грейзеру. Сославшись на предоставленное ему право таможенного контроля (Данциг находился в таможенной унии с Польшей), польское правительство заявило, что поручило своим сотрудникам продолжать исполнять обязанности «в форме и при оружии». В ноте выдвигалось требование, чтобы к 6 часам следующего дня сенат сообщил об отмене данных им указаний об отстранении польских таможенных представителей.

Сенат разыграл «справедливое негодование», будто совершенно непричастен к инциденту! Варшава, утверждали гитлеровцы, предъявив «ультиматум», умышленно ведет дело к обострению обстановки. Правительство Данцига заявило «самый решительный протест». В войну нот включилась германская дипломатия. Вайцзекер пригласил к себе поверенного в делах Польши в Берлине С. Любомирского и выразил «крайнее удивление» в связи с действиями его правительства. Угрозы и ультиматумы Данцигу, предупредил он, могут лишь ухудшить германо-польские отношения, и ответственность за это полностью ляжет на Варшаву. Резко усилилась антипольская кампания в нацистской печати: газеты предупреждали: близится час, когда в словах Берлина будет «отчетливо слышен звон железа».

Главарь данцигских фашистов Форстер, только что вернувшийся из Германии после встречи с Гитлером, вечером 10 августа на сборище своих сообщников произнес речь, полную угроз в адрес Польши. Следующее «собрание», заявил он, состоится уже после присоединения Данцига к рейху.

В тот же вечер на квартире Буркхарта раздался телефонный звонок.

– Фюрер хочет вас видеть завтра в 4 часа дня у себя в Оберзальцберге, – сообщил Форстер.

– Это невозможно! Как я могу прибыть к этому сроку?

– Все предусмотрено. Фюрер предоставляет вам свой личный самолет… Сегодня с полуночи аэродром будет оцеплен. О вашем отъезде никто не узнает…

Форстер, сопровождавший Буркхарта, пустился в воспоминания о борьбе против коммунистов еще до захвата власти нацистами в Германии. Он с увлечением расписывал «пивные драки», в которых принимал самое активное участие. В одной из потасовок ему удалось поймать на лету табуретку, брошенную в «фюрера», и швырнуть ее обратно…

Пилот сообщил, что самолет пролетает над Прагой.

– Вот так будет с каждым, кто посмеет противиться воле фюрера! – заявил Форстер. Тема, как видно, была выбрана не случайно.

Буркхарт молчал, преисполненный сознания огромного значения выпавшей на его долю миссии. В течение ночи он успел сообщить в Лондон и Париж о приглашении Гитлера. Галифакс и Бонне возлагали большие надежды на эту встречу. Английский министр просил «обстоятельно» переговорить с «фюрером». Буркхарт прекрасно понимал, о чем шла речь. Для него не было секретом, что англо-французские «умиротворители», пристально наблюдая за развитием германо-польского кризиса, планировали организацию нового Мюнхена за счет Польши. Не означает ли приглашение комиссара Лиги наций в Оберзальцберг, что наступил момент для осуществления этого замысла? Буркхарт оказался, как он полагал, в самом центре надвигавшегося на Европу циклона…

Высоко над виллой «Бергхоф», на обрывистой скале, незадолго до войны был сооружен «чайный домик». Его назвали «Адлерхорст» – «Орлиное гнездо». Чтобы попасть туда, надо подняться на лифте по вертикальной шахте, вырубленной в скале, на высоту более 100 метров. Там находилось приземистое сооружение, представлявшее собой застекленную залу, которая была окружена колоннадой. Чтобы ничто не нарушало очарования чаепитий, откосы подъездов и все подступы были усеяны пулеметными гнездами. Сюда и доставили Буркхарта. Готовясь к встрече, Гитлер заранее взвинтил себя до состояния бешенства.

– Польша прибегает к угрозам в отношении Данцига! Газеты пишут, что это именно тот язык, которым надо со мной разговаривать!.. Если вновь возникнет хоть малейший инцидент, я ударю, как молния! – Гитлер дошел до визга. – Вы меня понимаете?

– Очень хорошо, господин канцлер. Но это будет означать всеобщую войну!

– Пусть так! Если мне суждено вести войну, то предпочитаю, чтобы это было сейчас, когда мне пятьдесят лет, а не когда будет шестьдесят! Что вы можете предпринять против меня? Ударить с воздуха? («Истерический смех», – отметил Буркхарт в записи беседы.)

Вдруг происходит неожиданная перемена: Гитлер успокоился, полон миролюбия.

– Постоянные разговоры о войне – это глупость. О чем, в сущности, идет речь? Только о том, что Германия нуждается в зерне и лесе. Для получения зерна мне нужна территория на востоке, а леса – колония, только одна колония. Все остальное ерунда.

– Я не стремлюсь к господству, – продолжал он. – Я ничего не требую от Запада ни сейчас, ни в будущем. Раз и навсегда: ничего. Все, что мне приписывают, – выдумки. Но мне нужна свобода рук на востоке. Повторяю еще раз – вопрос идет только о зерне и лесе. Я готов вести переговоры. (Именно этих слов и ожидал с нетерпением Буркхарт!) Когда же мне угрожают ультиматумами, меня лишают этой возможности!

Гитлер выводит собеседника на террасу, нависшую над обрывом. Монолог должен завершиться широким «пиано» на фоне гор, залитых лучами заходящего солнца.

– Как я счастлив, когда бываю здесь! – заявляет «фюрер». – Довольно я поработал, пора и отдохнуть. С каким удовольствием я остался бы здесь и занялся живописью. Ведь я художник!

Буркхарт прощается. Провожая гостя, Гитлер вдруг с теплотой вспоминает Галифакса:

– Я надеюсь с ним еще когда-нибудь встретиться… Я хочу жить в мире с Англией, заключить с ней пакт об окончательном урегулировании; я готов гарантировать ее владения во всем мире и сотрудничать с Лондоном.

– Не лучше ли тогда побеседовать непосредственно с кем-либо из англичан? – осторожно выбирает леску Буркхарт.

– Язык является слишком большим препятствием… (В действительности Гитлер в переговорах не заинтересован – только связали бы ему руки. Но поманить англичан соглашением, прощупать, как далеко они готовы пойти, – другое дело!) Может быть, найти кого-нибудь из англичан, говорящих по-немецки? Мне сказали, что бегло по-немецки изъясняется генерал Айронсайд?

У Буркхарта перехватило дыхание. Наконец-то он получил от Гитлера намек, который с нетерпением ожидают в Лондоне и Париже!

– Могу я передать, что у вас есть такое желание?

– Да, – подтверждает «фюрер». – Не могли бы вы сами направиться в Лондон? Если мы хотим избежать катастрофы, нельзя терять времени!

Где-то в конце беседы Гитлер сделал заявление, которое, по-видимому, являлось главной целью встречи со швейцарским дипломатом. К сожалению, публикуя текст, представленный в свое время Буркхартом, Форин оффис, надо полагать, из «скромности» опустил это место. Или, может быть, в разгар «холодной войны» – данный том английской дипломатической переписки вышел в свет в 1953 г. – издатели не хотели «компрометировать» Гитлера? Вот эта фраза, ставшая известной лишь через 15 лет после окончания войны, когда появились мемуары Буркхарта: