Градгродд - Брайан Олдисс

Бунтари выработали свои законы, систему дозволенного и запрещенного (все это казалось диким утодам, все еще жившим по старинке). Но со временем они набирали силу и обретали власть. Их города на пустошах сверкали по ночам ослепительными гирляндами огней. Они обрабатывали землю своими странными методами и выращивали странные же плоды.

Они меняли пол от случая к случаю, совершенно не заботясь о воспитании детей, и жили в свое удовольствие, делая еще многое-многое другое. Правда, было как-то незаметно, чтобы они стали от всего этого счастливее, — да они и не проповедовали счастье. Их больше заботили права и обязанности и различие между «плохим» и «хорошим».

Однако одно изменение бунтарей буквально сразило всех наповал. Известно, что утоды — народ весьма поэтичный, о чем свидетельствует его богатое наследие сказок, историй, песен, басен и прочего. Как раз оно и пострадало первым, когда революционеры встроили механизмы в амповое зерно и послали его высоко и далеко за небеса. Его пассажиром был Манна Варун.

С незапамятных времен из амповых зерен делали лодки, в которых можно было перемещаться в менее заселенные края Дапдрофа. Но перемещение в менее заселенные миры казалось чем-то из ряда вон выходящим. Прослышав о такой возможности, даже самые консервативные умы признали, что в этой «чистоте» что-то есть.

Пятнадцать миров, вращавшихся вокруг Хоум Кластера — скопления из шести звезд, — были отлично видны (каждый в свое время) и почитаемы. И ради того, чтобы посетить их, наверное, стоило отказаться от «мрази».

И ручеек спешивших в города сменился бурным потоком.

Но вскоре произошло нечто странное. Кто-то пустил слух, что достопочтенный Манна Варун выставляет себя в обществе не тем, кто он есть на самом деле. Шептались, к примеру, будто он тайком нежится в грязевой ванне. Правда ли, нет ли, но слух ширился, обрастая, как снежный ком, новыми подробностями, а сам Манна Варун не мог его опровергнуть, ибо был далеко.

Многие ждали с минуты на минуту, что верный Гризизз выступит в защиту своего патрона, с негодованием отметая мерзкую сплетню. И в конце концов Гризизз действительно выступил. Запинаясь и обливаясь слезами, он подтвердил ходивший в народе слух. Манна, по его словам, был великим грешником, тираном и грязекупальщиком. У него и в помине не было всех тех добродетелей, которые он требовал от остальных. Вопреки всем усилиям, прилагаемым (в частности) его верным другом и учеником Гризиззом, Манна постепенно стал «плохим». И теперь, раз уж эта история всплыла на поверхность, нужно было принять срочные меры: прежде всего, в интересах всего народа, удалить Манну Варуна.

Все это весьма печально, но долг настоятельно требовал оградить все хорошее от разрушительного влияния «плохого».

Никому из утодов, само собой, новость не понравилась. Потому для встречи великого пророка и реформатора на космодроме собралась огромная толпа.

Однако еще до приземления летательного ковчега начались беспорядки. Молодой утод с сияющей, но морщинистой кожей, что сразу же выдавало ревнителя гигиены и члена реформистского комитета, вскочил на возвышение. Размахивая всеми конечностями, он громосвистом заявил, что Манну Варуна оболгал коварный ренегат Гризизз и что-де все гризиззиане — предатели.

И вот тут случилось непредвиденное и невероятное. Как раз в этот момент, когда в небе показался ковчег Манны Варуна, явился утод со странной металлической трубкой и с ее помощью отправил Гризизза на следующую стадию цикла утодампа.

— Да, Гризизз, — вслух произнес третий священник.

— С чего это вдруг ты припомнил это презренное имя? — осведомился первосвященник.

— Я все думаю о Революционной эпохе. Гризизз был первым из всех утодов, кто перешел на следующую стадию цикла не по доброй воле, — отвечал Блу Лугуг, вернувшись к действительности.

— Да, мрачное было время. Но раз эти тонконогие тоже любят чистоту, может быть, и они перемещают живых существ по этому жизненному циклу не по доброй воле? А мы просто случайно попались им под руку?

Блу Лугуг втянул все конечности, закрыл глаза и горла и вытянулся так, что со стороны стал напоминать земную колбасу. Эта поза была самой удобной для возвышенных размышлений.

Ничто, как ему казалось, не оправдывало пессимизма первосвященника. Конечно, долгое пребывание в этом месте может наскучить (ведь не зря же необходимо менять обстановку каждые пять лет), к тому же сердце разрывалось, глядючи, как эти существа обходились со знаками собственного плодородия. Но существа все-таки время от времени действовали по-доброму: поставляли пищу и вскоре перестали приносить нежелательные предметы. Со временем они смогли бы научиться и другим «хорошим» вещам.

Но, с другой стороны, не нужно забывать и о «плохом». Вполне возможно, что в тонконогих созданиях коренится тот же опасный вирус, что мучил всех в Революционную эпоху на Дапдрофе. Однако существа живут по некому подобию цикла утодампа, и за это важное и замечательное качество они уже заслуживали уважения.

К тому же вот еще что: вся Революционная эпоха могла бы показаться всего лишь мгновенной вспышкой пламени, ведь она длилась только 500 лет, полжизни одного утода; а вся история утодампа насчитывала сотни миллионов лет. И то, что происходило с тонконогими, могло быть простым совпадением с теми давними событиями.

Те, кто употребляет эти ужасные выражения вроде «плохой» и «случайная жертва» — слова безумия — сами безумствовали в некотором роде. Вот и первосвященник…

При этой мысли священник содрогнулся. Его привязанность к первосвященнику усугублялась еще и тем, что старший утод, будучи еще противоположного пела, нянчил и воспитывал его, как и всякая любящая мать.

Но пора было подумать о возвращении на Дапдроф; а это значило, что придется вступить в переговоры с чужаками. Первосвященник был категорически против этого (из соображений этикета) и был совершенно прав. Но нужно же было как-то действовать.

Наверное, стоило подкараулить одно из этих существ и попробовать втолковать ему что-нибудь. Это было бы не так трудно: священник запомнил каждое предложение, сказанное тонконогими в его присутствии. Для него они были совершенно лишены смысла, но в разговоре могли бы пригодиться.

Изогнув одно из горл, он произнес:

— Уилфред, глянь-ка, не завалялось ли у тебя в кармане моей отвертки!

— Это еще что такое? — удивился первосвященник.

— Так, ничего. Болтовня тонконогих.

Снова воцарилось тревожное молчание. Третий священник принялся размышлять о Революционной эпохе, стараясь восстановить ее связь с текущими событиями.