Великая Китайская стена - Джулия Ловелл

Восхождение звезды сяньби явилось прямым результатом заката сюнну. «В период правления императоров Мин и Чжан (58–88 годы) сяньби придерживались линии стены, и никаких проблем не возникало, — записано в хронике периода поздней Хань. — При императоре Хэ (89–105 годы)… сюнну были разгромлены. Северный шаньюй бежал, а сяньби вошли и заняли его земли. Оставшиеся сюнну, те, кто не ушел с ним, все еще насчитывали сто тысяч юрт и иринялись именовать себя сяньби. С того времени сяньби стали набирать силу».

К 140-м годам, когда сяньби предприняли захват Монголии и заняли Ордос внутри северной части петли Желтой реки, китайцы отреагировали на появление новой степной силы слишком вяло. Памятуя о традиционной и полюбившейся им пограничной стратегии «использовать варваров для сдерживания варваров», китайцы настойчиво пытались склонить их к союзу против сюнну с помощью денег и торговли — «дань» сяньби в виде соболей и коней шла в обмен на китайские подарки, которые имели вдвое большую стоимость, — и никак не могли понять: угроза со стороны сюнну не шла ни в какое сравнение с угрозой сяньби, деловито прибиравших к рукам всю бывшую территорию сюнну. Китайцы проявили неслыханную щедрость, или беззаботность, вооружив сяньби после того, как утратили возможность контролировать проходы в пограничной стене, стремясь не допустить контрабанды китайского железа. Правивший в то время ханьский император Лиин явно недооценивал природу угрозы сяньби, поддерживая в высшем свете моду на юрты варваров, пользуясь ими у себя во дворце. Сяньби проявили равнодушие к моде на подражание повадкам варваров при китайском дворе и остались неконтролируемой пограничной угрозой, не испытывая ни малейшего благоговения перед авторитетом китайской цивилизации.

С точки зрения китайцев, племенные законы и традиции сяньби заставляли сюнну выглядеть почти цивилизованными. Хотя сюнну в глазах китайцев были, несомненно, варварами, их организация и администрирование задевали знакомые струны в китайских приверженных порядку, бюрократизированных душах: у них соблюдались иерархия и принцип наследования — потомки Маодуня целых пятьсот лет вполне успешно защищали свои права на управление сюнну — на столетие дольше, чем самая долговечная китайская династия Хань. Сяньби же относились к наследованию более анархично, выдвигая на первый план способности кандидата. Выбор падал на вождя, сумевшего показать наибольшую доблесть в бою. Вместо длинных родовых имен «использовались только личные имена их самых храбрых вождей». Таким образом, слабых и миролюбивых предавали забвению, а воинственных поминали. В результате сформировалось племенное сообщество даже эндемически более жестокое, чем у сюнну. Сюнну по крайней мере признавали существование мира, а не только войны: всякий сюнну, обнаживший меч в мирное время, подлежал наказанию смертью. Среди же сяньби, «если происходило убийство, то соплеменникам предлагалось мстить самим»; только «в том случае, когда месть продолжалась неопределенно длительное время», они обращались к верховному вождю, прося «уладить вопрос». Согласие с Китаем и соблюдение границы, отмеченной рубежной стеной, лежало вне интересов сильных вождей сяньби. Личный авторитет и власть верхушки удачливых военачальников сяньби росли во время войн. Неудивительно, что они были заинтересованы не столько в переговорах, сколько в уничтожении противника.

Хотя преждевременная смерть первого великого правителя сяньби, Таньшихуая, в 180-х годах принесла временную передышку на северной границе Серединного Царства, к этому времени ханьский Китай сам по себе распадался на куски, отходившие китайским военным кликам, более агрессивным, безнравственным и способным на риск, чем сами кочевники. При таком переплетении прежних культурных и военных различий между китайцами и варварами старая граница, отмеченная стенами, тоже стала расплывчатой, и в течение трех с половиной столетий, между крушением Хань в 220 году и объединением Китая при династии Суй в 581 году, политические режимы и границы менялись постоянно, угроза анархии и гражданской войны присутствовала всегда. «Троецарствие» — Вэй на севере, Шу-хань на западе и У на юге и юго-востоке — сначала сменилось династией Западная Цзинь, на короткое время объединившей Китай в 280–316 годах, затем Восточной Цзинь, потом Сун, Ци, Лян и Чэнь, которые в свою очередь были свергнуты в результате мятежей аристократии, армии и магов.

Северные племена с удовольствием предлагали себя китайцам в качестве наемников до 304 года, когда, устав изображать зависимость от военных клик, они впервые начали основывать в северном Китае собственные государства. Такое решение частично принималось из финансовых соображений: во времена междоусобной войны в Китае доходы от даннической зависимости становились крайне неудовлетворительными. Действительно, после краха династии Хань северный Китай, никак не способный содержать кочевников в шелке и чае, настолько обнищал, что сюнну сами продавали китайцам товары, ранее полученные от них. Подобное положение стало возможно под влиянием успешной цивилизаторской линии Китая в отношении сюнну. С тех пор как отдельные племена сюнну в 50-х годах переселились внутрь петли Желтой реки, они все больше подпадали под воздействие китайского образа жизни и управления. В качестве дополнительной меры по контролю над границей китайские военные диктаторы со времен падения Хань удерживали шаньюя заложником при дворе. Чистым результатом такой политики можно считать полностью и окончательно китаизированного правителя сюнну: первый император сюнну, Лю Юань, потомок Маодуня, имел классическое китайское образование и — что более существенно — пятьдесят тысяч воинов под рукой. После основания в 304 году своего государства сюнну продолжили уничтожение китайского контроля над севером, захватив оба столичных города — Лоян в 311 году и Чанъань в 316 году — и казнив императоров, причем недавняя волна китайского пограничного стеностроительства им нисколько не помешала.

Через год после номинального объединения Китая в 280 году китайская династия Цзинь начала строить стены против набегов на северо-востоке по современным провинциям Хэбэй и Ляодун, находящимся неподалеку от побережья Бохайского залива. История династии повествует: в 281 году некий пограничный чиновник «открыл старую границу и взял территорию в тысячу ли. Старую циньскую стену перестроили, и она протянулась по горам и ущельям более чем на три тысяч ли… Он поделил армию на гарнизоны, построив сторожевые башни для наблюдения за данным районом, после чего на государственной границе воцарился мир и даже собаки не поднимали тревожного лая». Почти ничего сегодня не осталось от этой кратко описанной стены, которая, несмотря на подаренное ею псам династии ощущение безопасности, не сумела защитить государство Цзинь ни от внутренних, ни от внешних врагов. Когда после объединения Цзинь попыталась расформировать армии, демобилизованные солдаты зарабатывали деньги, продавая оружие через северную границу, в то время как династию разрушали варвары, уже уютно устроившиеся внутри стены. После успеха сюнну Китай оказался поделен между государствами варваров к северу от Янцзы и китайской династией Цзинь к югу от реки. До семидесяти процентов представителей высших слоев китайского общества бежали на юг, в южную столицу Наньцзин. Постыдное бегство стало для них тяжелым психологическим ударом, толкнув многих искать утешения в новой иностранной вере: буддизме.

Однако для управления Китаем нужно иметь значительно больше, чем конфуцианское образование и большую армию, что вскоре поняли сюнну и пятнадцать других группировок варваров, основавших в 304–439 годах государства в северном Китае. Некоторые из них просуществовали всего десять лет, но ни одно больше шестидесяти двух, и все стояли перед проблемой, как управлять двумя типами территорий — обрабатываемыми полями и степью; как примирить китайский уклад оседлого земледелия и управления с образом жизни скотоводов-кочевников, являвшимся идеальным для ведения войны и меньше подходившим к администрированию захваченной территории. Китайские принципы управления сводились к побуждению к долгосрочному сельскохозяйственному развитию и повышению доходов от налогов для финансирования растущих, все более плотно населенных и сложных поселений. Кочевые племена — включая даже китаизированных сюнну — больше интересовала краткосрочная эксплуатация земли (для выпаса скота и набегов), и они перекочевывали на новые пастбища каждые несколько месяцев. Другой трудностью стала вековая вражда между кочевниками и китайцами: китайцы видели в северных племенах варваров, совершающих набеги, а кочевники в китайцах — цель набегов. Кроме того, у двух обществ существовали совершенно разные точки зрения на правление. Китайская политическая традиция распространяла власть императора на «все и вся в Поднебесной», тогда как политические интересы племенного вождя были много уже и ограничивались благополучием соплеменников. Любой шаньюй с претензией на всеобъемлющие заботы китайского императора неизбежно вызвал бы неудовольствие в своем племени.