Завещаю вам жизнь. - Владимир Прибытков

Можно ли было допустить это? Нет!

И люди, не хотевшие войны, не хотевшие напрасных жертв, не желавшие видеть трагедию родного народа, пришли к выводу: советское военное командование должно знать обо всех военных приготовлениях гитлеровцев, обо всех их политических и военных планах, о всем ходе подготовки Гитлера к войне с СССР...

В те дни человек, лежащий сейчас на койке дежурного по политотделу армии, забыл прежние псевдонимы. Он вновь стал носить только одно, свое настоящее имя — Эрвин Больц. А для советских товарищей он стал «Парижанином ». Этот псевдоним с течением времени сменился другим. Его называли «Розой» и «Лорелеей», «Магом» и «Двенадцатым», «Лизой» и «Бароном», и чехарда этих псевдонимов вводила в заблуждение даже самых изощренных мастеров контрразведки. Каждый раз, получив тонкую ниточку, обещавшую вывести на одного из самых опасных врагов, фашистская сволочь вновь теряла концы и начала, принималась наносить удары вслепую, искала нескольких разведчиков там, где работал один, и одного ~ там, где работали многие, подозревала собственных агентов и карала собственных холуев. А Эрвин Больц, совладелец юридической фирмы, защищающей права немецких меньшинств за границами «возлюбленного рейха, оставался в глазах окружающих «добропорядочным немцем», тонким и умелым дельцом, желанным гостем посольства, салонов и раутов.

Он не терял даром ни одного часа. Он создал и закалил одну из самых деятельных разведывательных групп Генерального штаба Красной армии. И хотя ему самому в тридцать девятом году пришлось исчезнуть из объятой огнем -Варшавы, тайно перейти границу Литвы и приехать в Москву, созданная им группа продолжала работу. Она работала и сейчас, в годы войны.

Вот только связь с ней последнее время была утрачена. И может быть, внезапный вызов из Москвы объяснялся тем, что в Генеральном штабе хотели знать мнение Эрвина Больца по какими вопросам или хотели с его помощью наладить утраченную связь с группой.

Так или иначе вызов означал возвращение к привычной, настоящей работе, возвращение к делу твоей жизни.И лежа на узкой койке дежурного по политотделу, Эрвин Больц чувствовал себя одним из самых счастливых людей на земле..

В шестом часу Больц все-таки заснул и проснулся только в начале девятого от настойчивого потрепывания по плечу и громкого голоса, называвшего его по имени Вильде.

Будил Больца сам начальник политотдела армии. В конце землянки узким, золотистым потоком, клубящим пылинки, падал ясный солнечный свет.

— Заспались, товарищ Вильде! — добродушно сказал начальник политотдела. — А погодка-то вон как разыгралась: ни облачка. Как теперь поедете?

Начальник политотдела, как многие фронтовики в сорок втором, находил солнечную погоду неважной, а дождливую, снежную - хорошей, потому что авиация Геринга, повисая над позициями и дорогами в ясные дни. бездействовала именно в непогожую пору.

Но даже понимание опасности, какой он подвергнется при поездке днем на машине в солнечную погоду. Не могло испортить праздничного настроения Больца.

Он извинился перед начальником политотдела за беспокойство, вышел из землянки, сделал гимнастику разделся до пояса ледяной водой, оделся, принял приглашение «завтракать, рассказал о вчерашней поездке на фронт, и, как только доложили, что машина готова, решился, сел в закиданный грязью «газик» и поехал в штаб фронта.

По дороге ему и шоферу дважды приходилось покидать машину, отлеживаться в придорожных канавах при налете «мессершмиттов», обстрелявших «газик» из крупнокалиберных пулеметов, но во втором часу дня Больц все же добрался до штаба фронта, расположенного в полуразрушенной деревне.

У командующего фронтом шло совещание. Ни членов Военного Совета, ни начальника разведки Больц сразу не нашел. Они освободились только в пятом часу. Но зато Больц сразу же получил необходимые проездные документы и в начале восьмого — в свое распоряжение «эмку» начальника разведки, которая должна была довезти до самой Москвы.

Всю ночь Больц провел в пути. А ранним утром следующего дня «эмка» уже катила по малолюдной улице Горького, свернула на Тверской бульвар, где спускали аэростаты воздушного заграждения, и выехала на Арбатскую площадь. Больц увидел здание, куда ему предстояло войти через несколько минут и где должно было решиться столь многое в его жизни и жизни его друзей...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Прошло полторы недели. Хабекер всего три раза за это время съездил домой. Спал по пять шесть часов на узкой койке в комнате отдыха, с тревогой понимал, что на допросах теряет необходимую выдержку путается в анализах, и нервничал еще больше.

Перед ним прошла вереница людей: все родственники Инги Штраух, хозяйки ее прежних квартир, редакторы газет, где печатались статьи Штраух, служащие Министерства авиации и Министерства иностранных дел, тем или иным образом связанные в прошлом с самой Штраух или с Лаубе.

Хабекер присутствовал на допросах Лаубе, принимал участие в пытках, надеясь вырвать у него признание в совместной работе со Штраух.

Два раза допрашивал жениха Штраух доктора Карла Гауфа.

Запросил и перечитал колоссальное количество документов, принадлежавших польской охранке и хранившихся в архивах Берлина.

Встречался с доверенным лицом генерала Шелленберга, штурмбаннфюрером Таубе, и представителем абвера майором Граве.

Вновь допрашивал саму Ингу Штраух, применив на последних допросах методы физического принуждения. Но с места не сдвинулся.

Мать Инги Штраух, пожилая, повергнутая в ужас женщина, только всхлипывала. Хабекер избил ее, чтобы привести в чувство. Фрау Фрида Штраух не сообщила следствию ничего нового: о заграничных делах дочери она не знала. Соседи фрау Штраух подтверждали, что мать и дочь никогда особенно близки не были, даже переписывались редко.

Варшавская приятельница Инги Штраух, бывшая секретарша военно-воздушного атташе полковника-Вольцова фрейлейн Соня Шрейбер, рассказывая о жизни в Польше, хвасталась знакомством со Штраух, бесконечно ссылалась на нее как на лицо, способное подтвердить ее собственное безупречное поведение.

У секретарши подергивался левый глаз. Розовая воспаленная кожа век, дебелая шея, неуверенные движения рук и болтливость выдавали алкоголичку.

Узнав, что Инга Штраух арестована по подозрению в государственной измене, фрейлейн Шрейбер уставилась на Хабекера таким тупым взглядом, что следователю стало тоскливо.

-Не пыталась ли Штраух узнавать у вас сведения секретного порядка? — уныло спросил Хабекер.-фрейлейн Штраух? — пребывая в шоковом состоянии, осведомилась Шрейбер и вдруг идиотски захихикала, стыдливо потупила заплывшие глазки, запинаясь, поведала: