Мой путь - Лариса Андреевна Романовская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне об этом рассказывает Ларий. Уже в комнате с экраном. Мы сидим в креслах с клыкастыми подлокотниками и львиными лапами (таких же, как были на праздничном богослужении в доме мамы Толли, а может их притащили прямо оттуда). Стена перед нами тихонько светлеет, подёргивается серебристыми искрами. Это похоже на морозный рассвет. Красиво, опасно.
Как жизнь в те времена, когда Орден Милосердия и клан Ключа боролись за власть. Там было много разных подвигов, легенд, историй. Про те времена есть книги, написанные с разных позиций. Я листаю их в книгоубежище, когда есть возможность и меня никто не видит, например, немножко читала сегодня, пока Тай помогала посетителям. Интересные книги. И время тоже было интересное. Только очень опасное.
– Тебя бы сразу убили, – спокойно поясняет мне Ларий. – В первый день или во второй. Свои или чужие.
– Почему?
Но он не отвечает. Поворачивается к экрану, подносит палец к губам. Смотрит, как узоры меняют друг друга.
Теперь на экране распускаются жёлтые круги. Сияют, вспыхивают – медитативно, по одной и той же схеме: как гирлянды в новогоднем окне, как рекламная вывеска. Возникает силуэт девушки в жёлтом платье, она кружится в танце, потом оборачивается осенним листом, улетает. Снова круги.
Голоса звучат. Негромко, потом чётче, будто между мной и говорящими пара метров. Сперва различаю незнакомые языки. Я даже не уверена, что это земные, ну те, из моей жизни.
Потом женский голос тараторит на английском, с акцентом, неразборчиво. А мужской голос отвечает, тоже на английском, говорит очень чётко, как автоответчик или робот. Числительные, я запуталась. Может, это и правда разговор с автоответчиком. Я уже забыла, что так бывает.
Потом вдруг старушка:
– Женечка, осторожно, сейчас всё запачкаешь!
Звон посуды и детский рёв ответом.
Я замираю.
Пальцы холодеют, где-то внутри, под горлом, щекотно, будто там мурашки бегают. Жду своих родителей! Как подарков, как новогоднего счастья в детстве.
Кашель. Мужской. Папин! Потому что дальше приглушённый стук, как по спине кулаком, и потом мама говорит:
– Ну хоть чаем запей!
И звенит ложечка. Мои родители сидят на нашей кухне. А я будто у себя в комнате за стенкой. Лежу и всё слышу.
Будто я вернулась из Захолустья, как раньше возвращалась, когда просыпалась уже у нас дома. Или вот как тогда в парке. Проснулась, чуть не описалась, а потом папа меня встретил на выходе из парка, а мама у дома. Или в подъезде. Не помню. Помню, как ехали в лифте, втроём. Было так здорово. Так правильно, хорошо. Надёжно.
Жалко, что я больше не помню мамин запах. Вот совсем. Вроде бы сладкие цветочные духи и немножко крема. Но здесь таких духов ни у кого нет. И ничего похожего на крем нет. Никогда не думала, что буду скучать по запахам мамы и папы. Хорошо, что у меня хотя бы есть их голоса.
Вот, совсем рядом. Ложка снова звенит, потом стеклянное… Вроде бы у них что-то разбилось или пролилось. Мама ахнула. Папа крикнул:
– Прекрати себя намыливать…
Нет, не так… намачивать?
Накручивать!
Я не сразу расслышала, не сразу поняла значение. Только папин голос – хриплый, раздражённый. А потом мамин крик. Саму интонацию, смысл не сразу.
– Я хотя бы так могу! А ты совсем замороженный! Как пельмень!
– Я просто не вижу смысла переживать. Всё равно ты этим ничего не изменишь!
– Ну конечно! Раньше надо было менять! Себя!
Мама чём-то гремит, Мелочь тявкает. Как мне его хочется подхватить и прижать к лицу! И его, и маму. И папу, чтобы он помирился с мамой. Я бы всех обняла!
– Мелочь, Мелочь!
Он… он скребёт стену! Пробует прокопать Экран изнутри. Реально.
Снизу, у самого плинтуса потихоньку проступает небольшое тёмное пятно. Мне кажется, оно похоже на отпечатки собачьих лап. Такое настоящее, чёткое. Когда Мелочь был маленьким, он так будто подкапывал обои в коридоре. Сейчас экран вздуется, прорвётся. Мелочь вылетит ко мне, рыжим лохматым счастьем. А потом по экрану пойдут трещины, он просто разорвётся как бумажный лист. Выйдут мама и папа, обнимут и заберут к себе. Вот и всё.
– Мелочь! Давай! Ко мне! Ну?
Я пробую свистеть. Оказывается, я почти разучилась. Я луплю ладонью себя по ноге. Я так подзывала Мелочь перед прогулкой. Он слышал, всегда подрывался из другого конца квартиры. Я луплю со всей дури. Только бы он меня услышал. И он…
Рычит!
Пыхтит, рычит, скребёт стену. Совсем рядом! Я опускаюсь на корточки! Мама тоже нагибается – я слышу её голос снизу, почти у пола.
– Ну ты что? Ну дурачок! Мелочь, да успокойся! Чего ты хочешь?
Он не может ответить. Я не могу докричаться до мамы. Могу только головой трясти и снова повторять, свистеть, шуршать, булькать…
– Мелочь! Мама! Я тут! Забери меня отсюда!
И я добавляю даже совсем дурацкое «Я больше не буду!»
А мама не слышит.
– Ты с ума сошёл? Что ты там учуял?
– Таракана? – предполагает папа. Мне кажется, он сейчас улыбается немножко.
– Сам ты таракан. Может, проводка искрит?
– То таракан, то пельмень… Да где ты тут проводку видишь?
– А что тогда?
Наверняка папа сейчас пожимает плечами. Наверняка мама подхватила Мелочь под лохматое рыжее пузо – потому что он именно так сейчас верещит. Он такое не любит.
А что ещё происходит, я не знаю. Мама взвизгивает. Кажется, её тяпнули за пальцы. Нормально, да?
И сразу без всякого предупреждения свистит воздух, тарахтит поезд, скрипят мелкие камни или ветки дерева… потом шум воды, потом музыка. Тот кусок реальности, где были мои мама, папа и собака, промчался мимо меня. И неизвестно, когда снова мне встретится.
Как мне это надоело! Вся эта неопределённость и беспомощность.
– Ненавижу!
Я кричу, я смотрю в экран. Он такой яркий, что кажется раскалённым. Опасным. Как там Тьма говорила? «Съест тебя и не подавится». Да чёрта лысого!
– Сдохни, сволочь!
Я бью по горячей выпуклой поверхности. По живому. Экран дёргается, напрягается, идёт рябью. Мне даже кажется, что он в мурашках. В маленьких выпуклых точках.
– Боишься меня? Ну и правильно делаешь, тварь поганая! Ты меня поймал, но я от тебя сбегу! Обязательно!
И я вдруг бросаюсь в сияние. Надеюсь, что оно меня утащит, засосёт, втянет и потом выплюнет, там, у нас. Это будет страшно. Непросто. Но я
