Киж - Олег Хафизов

– А вы спросили самих воинов? – иронично поинтересовался Бедин.

Капитан ответил ему взглядом, полным презрения.

– Дело в том, что одним из последних достижений нашей военной техники, которое, к счастью, не имело наступательного значения, а потому не подпадало под действие договора о мирном саморазоружении

России, была установка, известная в западных штабных кругах под названием “Total Suicide”.

– Секретная установка мгновенного самоуничтожения живой силы

“Киж”. Разве она была завершена? – вспомнил сведущий Бедин.

– Разве она не была продана за рубеж? – удивился Петров-Плещеев.

– Она была завершена и существовала в единственном опытном экземпляре, доставленном в Форт-Киж для полевых испытаний, – ответствовал Свербицкий. – К сожалению, Феликс Александрович отчасти прав. Саморазоружение началось именно в тот момент, когда решался вопрос о массовом выпуске “Кижа”, и это грозное оружие не было пущено на поток. Что же касается его продажи… Вряд ли в планы вражеских армий в ближайшее время входило поголовное самоуничтожение живой силы. Скорее, они должны были позаботиться о том, чтобы как можно скорее оснастить установками “Киж” наши войска.

– Что за оружие такое?! – не утерпел Филин. Несмотря на то что через какие-нибудь десять-двадцать минут ему предстояла опасность, побег, а может – и гибель, писательский инстинкт заставил Глеба взяться за огрызок карандаша, найденного на пюпитре рояля, и приступить к лихорадочному конспектированию повести Свербицкого на салфетках. – И для чего оно может служить?

– Еще совсем недавно я сам себя расстрелял бы за подобные откровения, – покачал головою Свербицкий. – Теперь же… Не вдаваясь в технические подробности, скажу, что установка “Киж” представляет собой волновое оружие, воздействующее на клетки биологических организмов, но не причиняющее ни малейшего вреда любым минералам, синтетике, металлу, стеклу, дереву и т.п., одним словом, любым предметам, чья длина волны не резонирует с создаваемым электромагнитным полем. По сути своего действия это напоминает пресловутую нейтронную бомбу без бомбы, ракетного носителя, взрыва и разрушения. Вы просто нажимаете на кнопку и вокруг в радиусе одного, двух, десяти километров (в зависимости от мощности излучателя) исчезают все люди, а заодно и другие теплокровные. Исчезают мгновенно и бесследно, как мифические обитатели легендарного невидимого города, окруженного врагами. Только сам город остается невредим. Вы не поверите, но даже одежда, ботинки и снаряжение солдат после стирки и дезинфекции могут быть использованы повторно.

И никакого вредного излучения, никакой заразы. Люди как будто становятся невидимыми – и только. Их нельзя ни взять в плен, ни допросить, ни обратить в бегство. Их нельзя победить.

– Оружие навыворот, – задумчиво произнес Филин.

– Этими системами предполагалось оснастить все секретные базы на тот случай, если они будут окружены и надумают сдаться противнику.

Они также могли быть использованы отрядами камикадзе, проникающими в населенные пункты противника, или правоохранительными органами, в случае массовых беспорядков и уличных боев. Уязвимым местом “Кижа” являлось то, что его лучи проникали сквозь одежду, но достаточно было легкого синтетического защитного костюма, чтобы остановить их действие. Я думаю, у “Кижа” не было по-настоящему хороших перспектив и вскоре от него отказались бы, как от отравляющих веществ, ведь для его применения нужен либо совершенно неподготовленный противник, либо добрая воля окруженной армии. Между нами говоря, “Киж” – это оружие мазохистов и пораженцев, не идущее ни в какое сравнение с фаллической красотой и мужеством ракеты. Думаю, его единственное боевое применение во время самоубийства военной базы Форт-Киж войдет в ряд таких военных курьезов, как газовая атака при Ипре или ядерные бомбардировки японских городов. Это с технической стороны. Со стороны же нравственной, повторяю, этому подвигу не было равных со времен трехсот спартанцев, остановивших своим беспримерным мужеством…

– Но здесь, в военном городке, жили семьи военных. Здесь жили их жены, дети, престарелые родители. Здесь жила домашняя живность: собаки, кошки, канарейки…- Впервые за время знакомства с Глафирой

Николаевной, включая их совокупление, Бедин увидел, что актриса вышла из себя. Она встала из-за стола и, не замечая действия собственных рук, с треском переламывала одно за другим костяные перышки своего веера.

– В живых остались только рыбки, – просто ответил Свербицкий. -

Зато дети и жены русских солдат никогда не будут копеечными рабами на американской фабрике.

Стало тихо, как после бомбежки. Гости невольно уставились на

Свербицкого, словно впервые увидели этого человека и ожидали найти в его заурядной внешности какие-нибудь чудовищные признаки: рога, клыки, горящие красные глаза или хотя бы выражение сверхъестественной злобы. Ничего подобного. Перед ними сидел приличный человек приятной наружности, очевидно неспособный нагрубить пассажиру в автобусе, пропускающий вперед женщин, помогающий спустить коляску и употребляющий волшебное слово

“пожалуйста”. Из десяти прохожих на улице именно к этому молодому военному обратились бы вы, чтобы найти нужный адрес или узнать точное время. К нему подбежала бы женщина в поисках защиты от хулигана, его попросили бы посторожить на вокзале вещи. И это несоответствие производило еще более отталкивающее впечатление, чем если бы перед ними сидел отвратительный бандит с узким лбом, каменной челюстью, перебитым носом и асимметричными ушами. Ум отторгал такое противоречие.

– Ты мне об этом не рассказывал, – глухо произнесла Глафира.

Капитан пожал плечами.

– О проведении этой операции знали только двое: я и генерал

Гоплинов, отдавший приказ. Когда-нибудь, я уверен, он вернется и поведает газетчикам об истинных событиях того трагического дня. А до тех пор Киж в сознании современников будет обрастать все новыми небылицами и мифами. Увы, реальный героизм иногда выглядит как обычная служебная рутина и не сопровождается театральными жестами и трагическими монологами. Один человек отдал приказ, другой взял под козырек, нажал на кнопку – и только. Жизнь не признает шекспировских сюжетов.

– Но сам-то Гоплинов, как я понимаю, не пострадал, да и вы остались невредимы, – напомнил Филин. – Вы заделались мучениками за чужой счет.

– Мы вовсе не заделывались мучениками, – сухо возразил

Свербицкий. – Мученичество не относится к доблестям военной профессии. Мы (и в особенности генерал) взяли на себя нечто гораздо большее, чем удовольствие мгновенной безболезненной смерти. Мы взяли на себя ответственность смертельного решения, которое вряд ли хватило бы мужества принять всем десяти тысячам кижан, мы, не колеблясь, взяли на свои души бремя вечных укоров совести и, что еще важнее, бремя дальнейшей борьбы. А это, согласитесь, труднее, чем приставить пистолет к виску и спустить курок, как я хотел за какую-нибудь неделю до этого.

– А мне легче укокошить двадцать тысяч человек, чем сходить на прием к дантисту, – крикнул распаленный Петров-Плещеев. Как всем пьяным людям, ему казалось, что он говорит нормально, в то время как он орал сквозь сильный звон в ушах. – Я бы, блин, под корень пустил не только ракетную дивизию, но и целый город с его обитателями, лишь бы мне дали возможность прожить лишнюю секунду. Я бы и сейчас, господин капитан, искрошил на кусочки всех своих товарищей по несчастью, если бы вы… если бы я…

Тирада хмельного контрразведчика была прервана смачной оплеухой, которой порывистая Глафира ожгла окаянный рот. Запотевшие очочки

Петрова-Плещеева при этом соскочили с лица, словно живые, и упорхнули в пустую тарелку из-под салата. Майор инстинктивно замахнулся на женщину, но со свойственной ему сообразительностью сдержался и почесал затылок занесенной для удара рукой.

– Проститутка, – прошипел он сквозь зубы, но тут же зажмурился, втянул голову и загородился, когда Глафира взмахнула руками и повернулась, чтобы уйти, царственно прошагала на свое место и села, прямо и твердо глядя перед собою и закинув ногу на ногу.

– Подлость майора по крайней мере естественна, – заметил Бедин.

– А мне нравится повесть, – прощебетала лейтенант, ерзая попой по своему живому сиденью. – Жаль только, что в ней мало любви.

– О любви напишут наши потомки, для которых мы отвоюем мирное счастье, – скромно сказал Свербицкий. – А я, если позволите, поставлю точку в своей невеселой повести. Генерал оказался не обманщиком, скорее – жертвой обмана. Вскоре после того, как база

Форт-Киж была передана в частную собственность, неожиданно выяснилось, что ее владелец, генерал-лейтенант Гоплинов, является несостоятельным должником, кормившим и одевавшим своих подчиненных за счет государства в течение нескольких лет. Все долги, которые