7 проз - Вячеслав Курицын

Отношения с группой Понедельника-Вторника у него теперь напряженные: ему есть что скрывать, им есть что подозревать... Зайдя к Архитектору поблагодарить его за хлопоты (Петя, кстати, захватил с собой тортик, на который Архитектор очень опасливо косился, - но тортик как тортик, розочки, лепестки... ), Петя вдруг видит на столе газету со своим экспериментальным сочинением. Он понимает, что ведется какая-то очень хитрая игра, но решает пока продолжать в ней участвовать...

Архитектор, который в силу преклонного возраста и общей интеллигентской склонности быть с удовольствием обманутым чем-нибудь добрым, с энтузиазмом принимает все происходящее за монету - чистую, как поцелуй. Ясно, что с каждым новым днем ему требуется все большая доза "свободы". Гэбэшникам и кэпээсэсникам приходится изрядно попотеть, чтобы убедить его в реальности и серьезности перемен. Сначала достаточно было показать "перестроечное" партсобрание (акция чуть не сорвалась из-за того, что Архитектор, несмотря на плохое зрение, заметил в зале одного из темнокожих марксистов, нагнанных сюда для массовки). Потом требуется большее: митинги, допустим. Поначалу ГБ пытается привлечь к организации митингов извлеченных из психушки старых дессидентов. "Давайте работать вместе. Вы будете говорить, что думаете, что хотели говорить всю жизнь, а мы не станем вас за это сажать, по обыкновению, в лечебницу, а станем, напротив, платить, например, деньги". Кто-то из наиболее дальновидных дессидентов пытается торговаться, чтобы побольше получить за право жить не во ржи. Большинство соглашается сотрудничать, но, увы, настоящие дессиденты справиться с задачей не смогли: они, конечно, имеют массу претензий к советской власти, но далеко не такие серьезные, какие уже нужны ГБ на этом этапе игры. Даже под пыткой утюгом или паяльником дессиденты не могут произнести сочиненный Лекухом текст, где содержатся такие ужасные требования, как "Долой Ленина!" и "Да здравствует свободная любовь!". Роль дессидентов приходится играть самим гэбэшникам и предводительствуемому Кибировым комсомольскому активу (вожак лично сочиняет несущие в себе зерно свободы блатные песни про сервелат и салями). Многим из гэбэшников и комсомольцев игра начинает очень даже нравиться.

Первыми чувствуют неладное наши молодые дессиденты. После кропотливого подсматривания и подслушивания... Здесь следует выделить сцену, в которой Понедельник и Вторник приходят в квартиру престарелой соседки Архитектора подслушать, что творится в его квартире. Приходят под видом газовой службы. "Проходите, проходите, милые... В сорок восьмом, когда моего забирали, тоже сначала сказали, что из горгаза... У нас, правда, плита лектрическая... Вот сюда, на кухню. Тут кирпичик вынимается и все очень хорошо слышно... У него там... всяческие голоса!" (цитата из В. Маканина). "Голоса" оказываются "перестроечными" радиопередачами, которые транслируются персонально в радио Архитектора. Открыв истину, Понедельник и Вторник остаются ею зело недовольны. Они лучше всех понимают, куда могут завести подобные игры. "Курочка по зернышку клюет", - цитирует Вторник Т. Готье. Нашим дессидентам все это не по вкусу и не по карману (неловкий каламбур). Во-первых, с чем они, бедолаги, будут бороться, если вдруг подкосится ненавистный режим? А во-вторых, подкосить его должны именно они, юные дессиденты, а уж никак не сами носители красной заразы. А значит, надо прекратить двусмысленную игру, чтобы спокойно бороться в условиях нормального подполья. И дессиденты находят способ рассказать Архитектору о том, как подло он обманут. Способ очень хитроумный: они подходят к Архитектору, когда он гуляет с собачкой, и наполняют ему уши горькой правдой. Гэбэшная ворона, конечно, все подслушала, но Архитекторова собака вдруг (классовое чутье, охотничий инстинкт...) набросилась на бедную птичку, и та, потеряв толику перьев и крови, вынуждена отсиживаться и зализываться в потайном дупле. До хозяев она доберется только к утру. Подробная задержка внимания на этой детали должна, по замыслу авторов, свидетельствовать о том, что этим вечером и этой ночью в сюжете происходит крутой перелом.

Так вот, тем же вечером Петя, которого, как парня очень совестливого, давно мучала двойственность его положения, принимает героическое решение. Он - и, быть может, навсегда - прощается с Аней, вновь пробирается в ночную типографию (во избежание споров, напоен был метранпаж: цитата; дабы процитировать еще и "Зеркало" Тарковского, Петя бежит в типографию под проливным дождем) и устраивает так, что "архитекторская" газета, выходившая допрежь одним экземпляром, печатается на весь город. Утром Энск, ничего не понимая, глазам своим не веря, будет читать про бяку Сталина и про ГУЛАГ.

Утром Басинский узнает одновременно две ошеломительные новости: о выходе газеты и о том, что Архитектор осведомлен об операции "Перестройка". Каждая в отдельности означала бы крах всего, чего может быть крах. Две, по всей видимости, должны означать крах вдвойне. Отцы в ярости: Басинский подвел их под явный монастырь*. Короткий сговор, и - Кибиров, как самый молодой, отправлен вручать Басинскому черную метку: "Ты низложен, Джон Сильвер!" Но - позор, позор унылым арифметистам, позор пошлым редукционистам, позор желчному Л. Витгенштейну, нагло утверждавшему, что "всякое высказывание о комплексах может быть разложено на высказывания об их составных частях и на предложения, полностью описывающие эти комплексы" (ЛФТ. 2. 0201). К вящей славе сторонников той замечательной идеи, что сложная система приобретает новые свойства, отсутствующие у составляющих ее (систему эту чертову) элементов, Басинский находит выход. Сочетание двух ударов может быть спасительным (как говорил не то Аверинцев, не то Аристотель, клин-де клином... ). Басинский немедленно едет к Архитектору и в ответ на его истерику (похожую на цитату из плохих французских романов) только пожимает плечами. Говорит, что это, видимо, тайная организация недострелянных коммунистов-ортодоксов пудрит ему мозги. Басинский выводит Архитектора в город: "перестроечная" газета свободно продается во всех киосках.

______________

* Как Ананьев Малухина.

- Если кликнет рать святая... - растерянно бормочет Архитектор.

Он, кажется, поверил и успокоился, но зато отцы города рвут на себе волосы; если бы дело было в телесериале, они бы рвали на себе волосы добрых полторы серии. Басинский говорит, что остается одно: включить в игру весь город. Разумеется, по-прежнему все только для Архитектора. Перестройка по-прежнему лишь тщательно продуманная операция ГБ. Люди сознательны, они не могут подумать, что это "для них", они поймут, что это нужно для дела.

- Пусть только попробуют подумать, что для них, - мрачно цитирует Пьецух неизвестный нам источник.

- Перед одними судьба лисит, перед другими крокодильствует, - невпопад цитирует бестолковый Красухин рассказ Н. Некрасова "25 рублей".

Грустно в горкоме. Грустно в мире.

Грустно и американскому журналисту Хоффману, который, во исполнение обещания Басинского, был почти уже выслан на свободу, но задержан буквально у трапа самолета. Изящная провокация гэбэшников (у трапа неожиданно выросло четыре пятипудовых мешка с кокаином, и нашлись свидетели, подтвердившие, что их притащил Хоффман) задерживает его в России. Он понадобился Басинскому в Энске. Архитектор делает ему заявление: "Я счастлив жить в этой стране. Время не стоит на месте..." Петя не только не гремит обратно в психушку или куда подальше, но становится редактором газеты. Местный журнал публикует сенсационный лагерный роман местного автора. Роман, однако, категорически не дотягивает до нужного теперь уровня правды, а потому гэбэшникам приходится его сильно редактировать. "Ну разве это сцена допроса? Какая это, на хрен, сцена допроса? Ему даже зубы не выбили!"

Перестройка потихоньку-помаленьку начинает выходить из-под контроля властей. Вошел во вкус даже Пьецух: он, наслушавшись "Тхе Беатлез", лично руководит на митингах скандированиями толпы: "Перемен требуют наши глаза! Перемен требуют наши сердца!" "Я люблю БГ, а не наоборот!" - орет Кибиров из Башлачева. Молодые сотрудники того, что наоборот, которым поручено создание демократической партии, уже гораздо лучше чувствуют себя на ее веселых заседаниях, чем на начальственных инструктажах. Ни с того ни с сего возрождается вовсе не предусмотренная церковь (по странной прихоти фортуны, католическая), а, так как служители культа в советское время не культивировались, на должность настоятеля назначается спившийся гэбэшный полковник, а в церковный хор переквалифицируется оркестр местной пожарной команды. Наглые бородатые художники устраивают выставки поломанной мебели в пустых консервных банках, требуя, чтобы местный музей скупал все это за какие-то неимоверные деньги*. Какие-то люди хотят основать, совместно с какими-то иностранцами, благотворительный фонд, который будет снабжать Энск гуманитарной помощью в виде собранных по всей Европе окурков хороших сигарет. В общем, если кого-нибудь цитировать, была бы кутерьма, а люди найдутся.