Дом имени Карла и Розы - Наталия Лойко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо же было, чтобы в ту минуту по лестнице поднималась долгожданная делегация, осматривающая детский дом, Дом имени Карла Либкнехта и Розы Люксембург.
Обнаружив Люсин обман, Ася не помнила себя. Она как вытолкнет тумбочку в коридор, как швырнет туда же зеленое платье, ставшее теперь не менее ненавистным, чем знаменитая беличья шубка. Всех обманщиков вышвырнуть! Иначе какие же светлые надежды?
— А я увидела, думаю: что за карусель? — подхватывает Катя, блестя в полутьме ровными белыми зубами. — И тут же все поняла. Как взялись за ее поганую кровать, запрыгала деревяшка у изголовья.
Ася поняла, что речь идет об иконке, но не поправила Катю, а неожиданно для себя поддакнула:
— Ага!
— Только вот анархию проявили перед Третьим Интернационалом.
Верно ведь… Не слишком-то ловко получилось, что навстречу делегации, перегораживая ей путь, в коридор во всей красе выехала разоренная кровать. А подушка, пущенная рукою Аси, угодила в какого-то товарища Бротье, который свое удивление выражал на французском языке, словно какая-нибудь параллельная дама.
При этом событии, кроме Ксении, присутствовал Андрей Альбертович: он, как бывший латинист, взялся принять иностранцев. Свои длинные волосы, небось, догадался пригладить, чистый сюртук надеть догадался, а вот выдумать хоть на каком-нибудь иностранном языке, что девочки просто переезжают в другой дортуар, не хватило смекалки. Отскочил к стене, будто это в него попали подушкой.
Правда, и Ксения растерялась не меньше, а Катя с Асей тем более.
Вот и лежат теперь на дежурной койке, слушают краем уха, как разливается хор, лишившийся двух голосов (сопрано и альта!). Не велено им показываться на глаза? Не покажутся. Вместо ужина поделили между собой предназначенную Люсе картофельную ватрушку. К ее поганым коржикам, которые почему-то тоже очутились в дежурке, не притронулись и не притронутся, даже если придется умереть с голоду.
Вечер в зале, как видно, кончается: там поют «Интернационал». Если иностранные гости еще не покинули детский дом, они тоже поют.
— Катя, — спрашивает Ася, — ты совсем, совсем веришь в коммуну? В будущую коммуну.
— Ну, знаешь…
— Такие, как Люська, будут при коммунизме?
— С ума сошла!
Ася, обретя наконец покой, уснула. Теперь не спит Катя. Размышляет о том, какими будут люди при коммунизме.
Еще один майский вечер
О грядущем, о коммунизме а Доме имени Карла и Розы думали и говорили много. Правда, все по-разному.
Сил Моих Нету уверяла, что кто-кто, а уж она отдохнет при коммунизме! Если приведется дожить.
Сережа Филимончиков-старший, тот, что с помощью своих братьев смастерил на чердаке сигнализацию для связи с Марсом и имел немало неприятностей из-за разбитого по этой причине окошка, написал поэму «Распрямим орбиты», имея в виду орбиты небесных тел. Поэму, как определила Ксения, с размахом.
Туся и Дуся Зайцевы твердили одно: коммунизм — это когда не воюют и не убивают. Ксения сказала, что это верно, но в перспективе.
Панька Длинный жил мечтой «шамать сколько влезет». Ксения признавала, что в перспективе так и будет, но Паньку не уважала.
Она уважала Федю. Этот все знал про коммунизм. И только возраст мешал ему и другим подходящим ребятам вступить в ряды коммунистической молодежи.
Ася пока никуда не собиралась вступать, но у нее были свои мысли про коммунизм — мысли, изложенные в стихах, про которые даже Катя Аристова не знала, даже Катя! Ася считала: человек все может перенести, но не насмешку над своими стихами, особенно, если он убежден: стихи правильные — с размахом и перспективой…
Однажды к концу мая, когда в Анненском парке пахло черемухой и, как заведенные, гудели басовитые, пушистые шмели, старшие детдомовцы собрались возле заднего крыльца, добродетельно дожидаясь учительницы ботаники. Неожиданно послышался голос Ксении:
— Все на месте?
Она стояла в дверях, раскрасневшаяся, в пестром летнем платьице, расставленном, где только можно в швах, удлиненном полоской серого ластика, — ничего не поделаешь, подросла за зиму!
— Урок срывается! — почему-то радостным тоном сообщила Ксения. — Наркомпрос вызвал ботаничку на огородные курсы. Будет беседа на вольном воздухе. Пошли на полянку!
Ребята радостно повалились в сочную, душистую траву. Ася потребовала:
— Давайте начинать!
Она теперь полюбила беседы, она все чаще задает вопросы и даже однажды высказалась. Ведь больше некому удерживать ее за руку. Люси нет и не будет!
Когда Ася в тот памятный вечер обнаружила коржики, утаенные от коммуны, она не предполагала, что ребята выставят липучку из детского дома, что будут такие гневные речи про темное прошлое и про светлое будущее, про Люську и вообще про врагов революции. Люське припомнили все: и ее саботаж и ее тлетворное влияние на массы. Как только комиссия доложила, что артистка Бородкина вовсе не так нуждается, что она в квартире имеет будуар (французское буржуйское слово!) и, вполне возможно, белые коржики грызет даже по будням, собрание захотело голосовать немедля. Вава Поплавская, сама из институток, и то сразу вывела в протоколе: «Исключить Людмилу Бородкину из Дома имени Карла и Розы навсегда». Федя Аршинов по праву председателя навсегда подчеркнул изо всей силы.
Терпко пахнет нагретая солнцем трава. В нежно-зеленых ветвях деревьев заливаются зяблики. Но Ксении не до зябликов. Она спрашивает:
— Вы знаете, ребята, что с Петроградом?
Ребята еще не знали. Оказалось, Петроград под угрозой: в двух пунктах Финского зализа высадились десанты; белогвардейцы и союзники поклялись захватить этот чудесный город и ограбить его дворцы и заводы.
При слове «Петроград» Ася оглянулась на маленькую Наташу, которая бежала по лужку наперегонки с железным ржавым обручем. Асе не по себе оттого, что она вчера обошлась с девочкой по всей строгости. Но ведь Ася, как прикрепленная, отвечает не только за ее чулочки и ногти, но и за моральное состояние. Ася учит ее рисовать. Нет карандашей и бумаги — можно палочкой на песке.
Когда учишь, обидно, если ученица все делает по-своему, например, чертит над каждым домиком четырехугольник и уверяет, что это небо. Поневоле вспылишь… Между прочим, Татьяна Филипповна слишком любит за всех вступаться. Придумала в оправдание Наташи, что петроградским детям небо таким и представляется, раз они любуются им из дворов-колодцев. Но Ася заспорила: мало ли кому что представляется! Для чего тогда Нистратов доказывал, что небо всюду одно, что оно атмосфера? Рисовать надо как есть, а не как представляется; Асю саму всегда ругают за фантазию…
А все же затаптывать рисунок Наташи, стирать его ногой не следовало: она петроградка.
— Овчинникова! — прерывает Ксения свою речь. Раз «Овчинникова», а не «Ася», значит, сердится не на шутку. — Ты одна глазеешь по сторонам… Тебе все равно, что колыбель революции в опасности?
Ася сидит, опустив глаза, покусывая листок щавеля.
А Ксения рассказывает про вчерашний митинг молодежи Москвы.
— Мы обещали товарищу Ленину отдать все силы борьбе за коммунизм. А вы, ребята? Вы тоже?
Ася ждет, не будет ли добавления насчет того, что Овчинникову можно и не спрашивать, и не только Овчинникову, а всех, про кого Ксения любит ввернуть: «Полная социальная запущенность». Но Ксения кричит:
— Тише! Не все разом!
Наконец ребята согласились говорить по очереди. Выступила и Катя Аристова, очень здорово сказала про борьбу, про будущую победу, про то, что надо быть достойными славных имен Карла и Розы.
Ася слушала и жалела, что Кате неизвестно одно стихотворение под заглавием «Коммунизм». Катька умная, она бы вмиг догадалась заставить Асю прочесть его вслух. Очень бы подошло! Очень было бы к месту!
Если бы Асю заставили, она бы прочла и одна чересчур принципиальная особа убедилась бы, что, если человек иной раз и посмотрит в сторону — не поглазеет, а именно посмотрит, — это еще не значит, что ему все равно и что он социально запущен…
…Вечером Ася и Катя забрались на хоры. Когда-то, во время институтских балов, на этой узкой, нависающей над залом галерее помещался оркестр. У детдомовцев хоры — любимое место уединения. Именно здесь, усевшись на широкий, низкий, немногим выше пола подоконник, лучше всего поведать товарищу свой секрет, высказать вслух самые заветные мечты…
Вечером здесь особенно хорошо. Внизу теряется в сумраке огромный пустой зал, прямо перед тобой небо, полное неведомых тайн. Вовсе не четырехугольное, а бесконечное — этому есть научные доказательства.
— Звезды… — говорит Катя и мечтательно добавляет: — На Украине они большие-большие!..
Катя мечтает об Украине с того дня, как стало известно, что она, Ася и многие другие детдомовцы поедут туда в колонию. Там изголодавшихся детей столицы ожидают не только звезды, но и пшеничный хлеб и темные, сладкие вишни…