Убийца манекенов - Инна Бачинская

Глава 13

Одиночество

Зося сидела на полу в прихожей и читала школьный дневник. Дневник упал с антресолей, когда она доставала оттуда всякий хлам – решила наконец навести порядок. Надо же хоть чем-то себя занять. Старая потрепанная тетрадь, на первой странице нарисованы цветочки и написано: «Восьмой «Б». С тремя восклицательными знаками.

«Вот мы и восьмиклассники! Ужас! Жаба обратилась к Кузе на «вы». Кузя в глубоком обмороке и полном отпаде. Я не смогу, чтоб на «вы». После уроков ходили на стометровку, сидели сначала на скамейке, потом на траве. Жанка строила глазки Максу, Петька Павлюченко все время смотрел на меня, даже Натка заметила, говорит, типа, втюрился. Он ничего, только толстый. Но зато очень умный, классный математик. И всегда дает списать. Ненавижу алгебру! Макс и Жукин сбегали за хлебом и вином. Мы скинулись. Вина им не дали, принесли «фанты». Петька отдал мне свою «фанту». Жукин свистнул, все засмеялись. Дурак! Было даже жарко, совсем как летом. Осень еще не чувствуется. Сегодня нам ничего не задали. Расписания еще нет. И не все учебники. Говорят, будут в конце недели. У нас новый учитель черчения. Похож на Патрика Свейзи. Лариска говорит, не женат. Интересно, откуда она знает? В черном костюме и белой рубашке с галстуком. Остальные – старье. Жаба в белом платье! Правда, тесном, и красных босоножках, левый без пряжки. Даже не верится, что уже восьмой класс. Ужас!»

Растроганная Зося оторвалась от дневника и задумалась. Помнила она этот день, первого сентября. Они сидели на траве в парке, каждый торопился рассказать, где был, что видел. Новые тайны, новые секреты. Колька Захаров смотрел загадочно – о его романе с взрослой женщиной знало уже полкласса. Девочки, горя щеками, возмущались, мальчики, бросая нарочито грубоватые намеки, строили из себя бывалых мужиков. Макс закурил. Петька Павлюченко смотрел и смотрел на нее, и это было приятно, хотя он толстый и неуклюжий. И не ходит на физкультуру. И вся жизнь впереди. Счастливая и долгая… Не было в ней места подлости и предательству, одна красота.

Они были как неограненные камешки, готовые засверкать. И что в итоге? Разлетелись, разбежались, потеряли друг друга. Засверкал один Петька Павлюченко. Защитился, уже доктор наук, работает в секретном институте. А она дура. Жила бы себе в столице, горя не знала. Петька бы с нее пылинки сдувал. И дети-гении, головой в Петьку, а внешностью в нее. И вообще… А так получается, что хватает ее только на Гришу Донцова…

Вздыхая, Зося перевернула страницу.

«Двадцать третье сентября. «Пять» по русской литературе. Русалка похвалила. А.Т. пускал зеркалом зайчиков. Я делала вид, что не замечаю. Подумаешь!»

Зося улыбнулась. Кто такой А.Т.? Она помнила себя сидящей на подоконнике в классе, а некто на заборе напротив пускал ей в лицо солнечные зайчики маленьким зеркальцем. Наверное, А.Т. Кто такой А.Т.? Андрей, Алексей, Андрон? Исчез из памяти, растворился во времени…

«Пятнадцатое октября. Дождь и холодно. Тоска. Ненавижу осень! Хоть бы скорее зима. А.Т. бегает за Анькой. Ну и пусть, невелика потеря».

«Третье ноября. Выпал первый снег. Петька Павлюченко увязался провожать меня домой. Выходим со двора, а тут А.Т. и Анька. А.Т. так на меня посмотрел, ужас! А потом посмотрел на Петьку. Анька дернула его за руку. Он шел и оглядывался».

Кто же такой А.Т.? Напрочь забыла… Все прошло. Все проходит, как и не было. Зося сидела на полу, листала дневник, смеялась и вытирала слезы. Внезапно в дверь позвонили, и она испуганно замерла. Сидела неподвижно, только повела взглядом на часы на запястье – половина двенадцатого. Поздновато для визита.

Звонок раздался снова, был длиннее на сей раз. Человек за дверью давил на кнопку звонка, твердо решив попасть внутрь. Зося по-прежнему сидела не шевелясь. Страх, холодный и липкий, гулял по спине. Она даже дышать перестала.

Еще одна трель. И знакомый голос:

– Зосенька, ты дома? Это я, открой!

Гриша Донцов! Зося вскочила на ноги, открыла дверь, повисла на Гришиной шее. Он не ожидал такого теплого приема, ошеломлен и растерян. Молча похлопывает ее по спине, потеряв дар речи. Сует букет – какие-то замерзшие веточки.

– Гришенька… – бормочет Зося. – Как хорошо, что ты пришел!

Он, холодный с морозу, румяный, пахнет от него не то вином, не то пивом и тулупом. Зося отрывается от него и говорит: «Раздевайся!» Он забрасывает свой потертый пыжик на вешалку, стаскивает видавшую виды дубленку, расшнуровывает ботинки.

Через полчаса они вдвоем готовят ужин на кухне. Вернее, она сидит на табуретке и смотрит, как Гриша чистит картошку. Она было сунулась помочь, но он сказал: нет! Сиди и смотри. Учись, пока я жив! Он стоит у кухонного стола в ее голубом фартучке с оборочками, длинный, сутулый, удивительно домашний, и ловко чистит картофелину. Он согрелся, румянец поблек, высветились глубокие залысины. Потрепанная физиономия, обаятельная улыбка, ласковые темные глаза. Недаром его любят женщины. Гриша относится к той редкой породе мужчин, с которыми можно и дружить, и спать одновременно. И близость с ним не столько секс, сколько продолжение дружбы. С ним можно спать, зная, что наутро он уйдет, а встретив его снова через сто лет, чувствовать, будто расстались вчера. Он выслушает, выручит деньгами при нужде, погладит по голове, обнимет, пожалеет. А наутро уйдет. Ему мало одной женщины, так он создан. Он любит всех. И красивых, и уродливых, и молодых, и не очень…

Зося смотрит на него с жалостью. Гриша действительно сдал, постарел. Стоит, такой родной, в одних носках, в ее фартучке, старом синем свитере и вылинявших джинсах, поглядывает ласково, улыбается, чувствует себя как дома. Он везде чувствует себя как дома.

Гриша аккуратно нарезал картошку, бросил в кипящую воду и принялся за мясо и зелень.

«У него красивые руки, – думает Зося. И еще: – Не хочу, чтобы он уходил! Я хочу, чтобы он остался!»

Когда они сидели за столом, раздался телефонный звонок. Гриша поднес к глазам руку – два ночи. Выразительно посмотрел на Зосю, улыбаясь, покачал головой. Телефон звонил и звонил, а Зося не обнаруживала ни малейшего желания подняться из-за стола.

– Не ответишь? – спросил Гриша.

– Это ошибка, – ответила она шепотом. – Это не мне.

Они сидели молча, глядя друг на друга. Телефон наконец заткнулся. Гриша разлил остатки вина. Они чокнулись. «За тебя», – сказал Гриша. Он так ни о чем и не спросил.

…Он включил проигрыватель, стоявший на холодильнике, покопался в дисках, выбрал один. Старинная мелодия из «Мужчины и женщины»… ба-да-да-да-да… ба-да-да-да-да… Протянул Зосе руку, привлек к себе.

…Они топтались в крошечной кухне, прижавшись друг к другу. Зося чувствовала теплое дыхание Гриши у себя на затылке. Легкий запах его одеколона. Его руки на своей спине, где-то у лопаток. Голова кружилась от вина, близости Гриши, томительной музыки. Зося прижалась к нему, и он, склонившись к ней, нашел ее губы. Они двигались в такт мелодии, не разнимая губ. Потом Гриша легко поднял ее и понес в спальню…

Утром он ушел, чмокнув ее на прощание. Даже не сказав дежурного: «Я позвоню».

«К черту! – думала Зося, остервенело стаскивая постельное белье. – Ужин с мужчиной! Больше его не пущу. Хватит!» Утро, трезвое и холодное, бросало безжалостный свет на вчерашний вечер. Может, и правда в монастырь податься? Сидеть в келье, вдали от мирской суеты, вышивать золотом во славу Господа… в мире, покое, тишине… слышать, как сладко поют монашки, славя Бога…

Глава 14

Митрофан

Митрофан Киселев лежал на диване перед телевизором и смотрел концерт любимого певца Газманова, когда в дверь позвонили.

– Лялька, открой! – крикнул он.

– Сам открой! – ответил ему детский голос из глубины квартиры.

– Кому сказал!

– Я все маме расскажу! – заплакала невидимая Лялька. – Как ты пил пиво и проспал утренник в парке. Все расскажу, когда мама приедет!

– Тебе что сказано? – рявкнул Митрофан.

Рыдающая Лялька, девочка шести лет, хрупкая и рыженькая, пошла в прихожую. Не спрашивая кто, распахнула дверь и, открыв рот от изумления, застыла, уставившись на гостя.

– Привет, – широко улыбнулся Игорь Нгелу-Икиара. – Митрофан дома?

Лялька, не отвечая, продолжала смотреть на гостя во все глаза.

– Ну, кто там? – нетерпеливо прокричал из комнаты Митрофан.

– Тебя как зовут? – спросил дизайнер.

– Лариса, – прошептала Лялька. – А вы настоящий негр?

– Настоящий.

– Из Африки?

– Из Африки.

– Кто там? – заорал Митрофан. – Лялька, тебя что, украли?

Не получив ответа, он сполз с дивана и потащился в прихожую. Голова трещала после вчерашнего загула. Увидев негра, Митрофан изумленно уставился на него. А Игорь Нгелу-Икиара, в свою очередь, рассматривал Митрофана.

Киселев был некрупным молодым человеком лет двадцати пяти, узкоплечим и тощим. Длинные и нечесаные рыжие патлы лежали на плечах. Из рукавов зеленой майки с панорамой Нью-Йорка торчали тонкие, как стебли, белые руки; на тощем заду красовались широченные короткие парусиновые штаны цвета хаки, которые держались на синих подтяжках с изображением американского доллара. Если добавить сюда белесые, неопределенного цвета глаза в рыжих ресницах, веснушки на носу и острый кадык на длинной шее, то портрет изгнанного дизайнера можно считать полным. Не красавец, со сложным характером, по имени Митрофан – придумайте чего похуже. Странная фантазия назвать ребенка Митрофаном в честь деда с материнской стороны. Откуда, спрашивается, такая безумная любовь к давно умершему дедушке?