Лабиринт - Лия Симонова

В этот самый напряженный до предела момент, словно за дверью поджидали удобного случая, послышался страшный, нечеловеческий мальчишечий крик, и Деник Смурыгин втолкнул в комнату невысокого мальца, которому на вид было не больше одиннадцати-двенадцати лет.

— На колени, гад! — заорал Смурной. — Порядка не усвоил? Тебя сам шеф принимает!

Мальчишечка со связанными за спиной рунами от мощного удара под колено мгновенно свалился на пол.

— Не бей! По почкам не бей! — попросил неопытный младшачок. — У меня почки больные. — И тут же получил ботинком по почкам.

Скрючившись от боли, мальчишка вскрикнул и затих. Рембо жестом остановил Смурыгина, приказал:

— Развяжи его! Пусть подойдет!

Мальчишка сделал поползновение, но не смог подняться. Смурной сцапал пацана за шкирку и, словно огородное пугало, не имеющее плоти, перенес поближе к Рембо, удерживая, чтобы не упал.

Рембо поморщился, соорудил сожаление на своем по-женски пухлом лице, жалостливо спросил:

— Деня, за что ты так отшлепал мальчика, он провинился? Ты же видишь, дружок, у меня гости, а ты устраиваешь домашнюю сцену — некрасиво…

Шеф, которому Дикарь, Лында и Пупок долго и беззаветно служили верой и правдой, называл их гостями, попирал, изощряясь, как хотел. И все время подчеркивал, что один Деня заменит ему их всех, вместе взятых. А Деня из кожи лез, подыгрывал шефу:

— Извини, шеф, так получилось, утомил меня этот псих. Я ему русским языком объясняю: «Можешь проваливать, мы слабоумных не держим, но верни то, что взял, отдай долги». Так или нет? А он, шляк психованный, шлангом прикидывается, не понимает.

— Я все отдал, — заплакал мальчишка, — деньги и сигареты, целый блок припер, а брал пачку…

— Во, видишь, видишь, шеф, — выставлялся Деня, — скромнягу косит. Я ему доказываю — не та марка, не та страна, а он — за свое. Честно, шеф, заманал он меня вконец…

— Ну ладно, — снисходительно улыбнулся Рембо, — простим ему, он еще несмышленый, пионер, наверное… Отпусти его, Деня, я прошу. Пусть гуляет, зачем нам дебилы? Нам и умных хватает…

Деня все так же за шкирку выдворил парня из комнаты, пнул на прощанье коленкой под зад, а сам, в точности повторив движения Лынды, хотел выкинуть Валика с захваченного стула, но Рембо искусно перехватил его руку, предотвратив преждевременную схватку.

— Проводи пионерчика, Деня, — ласково попросил Рембо, — почки у него больные, по дороге отвалятся, придется тебе пахать на искусственные…

Деня неторопливо, вразвалочку вышел.

— И ты, красавица, — снова приторно-сладко улыбаясь и будто млея от вожделения, снял с кресла и поставил на ноги Викулю Рембо, — иди приготовься, куколка, и жди меня, я скоро…

Викуля, лицо которой во время разговора казалось застывшей в злобе маской, будто ожила, воскресая от просочившегося сквозь макияж неподдельного ужаса. Кириллу стало жаль недавнюю свою возлюбленную, но он стиснул зубы, сдержал постыдное в его представлении чувство.

— Лындочка, — сказал Рембо, томным взглядом провожая Викулю, — послушай, я тоже расскажу тебе сказочку. — Он привычно полуприкрыл веками глаза и повернулся всем корпусом к Лынде. — Прикинулись душманы овечками, изобразили покорность, суют под нос воинам, стало быть, интернационалистам подарочек — как бы в так примирения. Не примешь дара — заклятым врагом почтут, по ихнему исламскому понятию. А дар тот диковинный — на тонкой картоночке бумажный кулечек, в какие у нас семечки насыпают, — стоит перевернутым. Командир наш, простая душа, расслабился, протянул руку к кульку, а под колпаком — скорпион. Мгновение — и нет человека. Выл же, был человек — и в миг стал жмуриком… Вот какая классная баечка, Лында. И, заметь, коротенькая. Понравилась тебе моя баечка, Лында? — снова придуривался зловещий затейник. — Нельзя расслабляться, Лындочка, наша жизнь земная цены не имеет. Так, обман один… А все почему-то за эту дрянную жизнь цепляются. Почему?..

Теперь, когда они остались вчетвером, пахан и его взбунтовавшиеся приближенные, Рембо в последний раз увещевал их, незатейливо припугивал, как обычно стращают непокорных детей, призывая в помощники Бармалея, Бабу Ягу или Кощея Бессмертного. Но детки пахана, им же воспитанные, изображая перед ним смирение, затаились, как дикие звери перед прыжком, готовые к защите и нападению. Он на их счет не обманывался, и они на его тоже.

— Ты, шеф, — великий человек, король! — с пафосом проговорил долго молчавший Дикарь, постоянно помня о том, что шеф падок на неприкрытую лесть. — А короля, как уверял меня один шибко умный мужик, играют придворные. Мы, шеф, уже не годимся для этой роли. Тебе нужны молодые, рьяные, такие, как Деня-Смурной, рвущиеся наверх. Расстанемся, Рембо, друганами и без всяких там скорпионов…

Казалось, Рембо обмозговывает неожиданные доводы Дикаря и, похоже, даже соглашается с ними. Но отклика от него не последовало. Рембо медленно, устало поднялся и, тяжело переступая, отправился наслаждаться любовью с Викулей.

— Твою цену мы приняли! — крикнул вдогонку Дикарь. — И заплатим сполна, — договорил он, уже понизив голос, цедя сквозь зубы.

Больше в подвале делать им было нечего. Дикарь, Лында и Пупок, переглянувшись, молча двинулись к выходу, чутко воспринимая каждый шорох.

— Где я возьму ему «адидасы»? — заныл Колюня, когда они отошли от подвала на приличное расстояние и убедились, что хвоста за ними нет. — За «адидасы» сейчас знаешь сколько заломят!..

— Не скули! — цыкнул на Колюню Кирилл. — Попашешь на вокзале.

— А чего я там попашу-то, на полтинник? Вагон мне одному не разгрузить, а за вагон больше стольника не отвалят.

— Во! — пренебрежительно, сверху вниз, посмотрел на Колюню Кирилл. — Типичный совок, продукт социалистической системы. Ты не горбом, а мозгами шевели, недоумок. Лобовуху на телеге высадишь и на шузы перебросишься. Бизнес! Глядишь, что-то еще и в осадок выпадет…

— Я тебе подкину, — пообещал Лында, — у меня завтра премия. За сообразительность. Поумнеешь — отдашь.

— Отдам, — пообещал Колюня, — гад буду, отдам.

— Не скули! — снова притормозил его Дикарь. — Скажи лучше, Лында, где мот прихватить? Ему ж вынь да положь сей момент. А я тут стоящей тачки не видел.

— Ну, смотай к отцу, ты ж намыливался. Подкатись, пусть раскошелится. Может он хоть раз за всю жизнь отвалить сыну кусок? Он же вроде профессор! У него связи. Сям знаешь, советский народ, как утверждают сведущие поди, делится на черных и красных. Черные ездят на черных машинах, покупают шмотки с черного хода и едят черную икру. А красные по красным дням календаря выходят красным флагом на Красную площадь. Он у тебя какой? Чёрный или красный?

Колюня заржал, как возбужденный предстоящей скачкой жеребец, а Кирилл, что-то обмозговывая, огрызнулся:

— А я, Валик, дальтоник. Я в упор ни черных, ни красных не вижу. Мне серенькие нравятся. У нас сейчас плюрализм, так что шю-ю-точка твоя, Лында, устарела. Серенькие из норок повылезали и деньгу качают. Пока черненькие с красненькими и еще какими-нибудь отношения выясняют, серенькие столько монеток нагребут, что всех остальных пошлют в задницу. И будут они там все вперемешку сидеть нюхать сами знаете чего. Ладно, я к отцу подался. Если погибну в бою, считайте меня сереньким…

— Ты же девок позвал, — напомнил Колюня и добавил обиженно: — А у нас и бункера своего нету…

— Опять развонялся? — уже не на шутку озлился Кирилл. — Девок я снял на завтра, если, конечно, привалят, а бункер приглядел классный, тащиться будете…

— Где? — деловито полюбопытствовал Колюня.

— Господи! Забодал, скотина, пора рога ломать! — Дикарь схватил за грудки Пупка. — Тебе знаешь сколько с меня причитается?!

— Господи, Господи… — застонал Колюня. — Пионером был? Был! В Бога не веришь? Не веришь! А Господа поминаешь.

— Кого ж ему поминать-то? — разнимая дружков, попытался пошутить Лында. — Маркса, что ли, с Энгельсом и прочими крестьянами и рабочими? Хочется иногда к кому-нибудь обратиться.

— К советской власти обращайтесь! — серьезно посоветовал Колюня. — У нас теперь вся сила в Советах. Разных уровней. Говорите: «Советская власть, услышь меня! Не оставь меня! Не дай подохнуть, как собаке!» — Колюня закатил свои темные цыганские глаза к небу, и казалось, правда вымаливает пощаду.

…Кирилл нашел, что в сорок с лишним лет отец его еще вполне молоток: подтянутый, мускулистый, сильный, Любая баба польстится, а он не женится, тещу пасет. И эта старуха, похожая на статую, за ним ухаживает, хозяйство ведет. Красивая старуха, нечего сказать, величественная. Волосы темные, не поседели, назад гладко зачесаны. Дома ходит не в халате задрипанном, а в тонкой шелковой кофточке, светло-бежевой, со старинной брошкой у ворота. Впустила Кирилла в дом, проводила в кабинет к отцу, сказала с едва заметной улыбочкой: