Подземелье - Кирилл Партыка

— Слушаю.

— Разбудил?

Голос на том конце провода звучал невнятно, будто сквозь вату.

— Кто это? Кого надо? — Сергей догадался, что ошиблись номером.

— Ты не уехал? — приглушенно спросила трубка.

Вот так номер! Выходит, все-таки помешал кому-то? Сергей спросил сурово:

— Кто говорит?

— Не узнаешь разве? Это я. Или не проснулся еще? Не хорошо, однако, получается.

Надо отвечать за свои слова. Серьезный, вроде, человек…

Репину вдруг показались знакомыми необычные интонации собеседника, будто не на родном языке говорил человек, хоть и без акцента. Совсем недавно слышал Сергей такую речь… Когда, где? Дай Бог памяти!

Но не вспоминалось пока, и он отчеканил в трубку:

— Моя фамилия Репин. Куда вы звоните?

На том конце провода помолчали и дали отбой.

Возвращаясь к Раисе под бок, Сергей недоуменно размышлял. Ошибка? Не исключено.

Но обращались-то, вроде, к нему… Черт, слышимость, как из бочки! Странный вопрос: почему не уехал? С чего бы уезжать? Нет, вообще-то была такая мысль. Но ведь, кажется, ни с кем ею не делился.

И только когда мостил поудобнее подушку под щекой, прошелся по коже противный озноб — в который уже раз за последнее время.

Существовала все же возможность узнать о его намерении уехать. Но для этого необходимо было оказаться прошлой ночью под дверью квартиры, когда он блажил во весь голос, открещиваясь от неведомого пришельца.

Щелкнуло в мозгах какое-то реле. Припомнилось, чей это голос только что беседовал с ним по телефону. И как было не вспомнить?! Так ведь дружно, затаив дыхание, слушали гости на вечеринке распевную, замешанную на туземных оборотах, декламацию Григория Олконтовича, школьного завуча.

13

Егор Матюхин подбросил в топку несколько лопат угля, но закрывать заслонку — чугунную, громадную, размером с добрую калитку — не спешил. Всегда любил смотреть, как завивается сине-желтыми жгутами пламя, как порхает по раскаленному добела нутру печи. Сегодня дышащий адским жаром зев почему-то особенно завораживал, манил без конца любоваться мощью заключенной в нем стихии.

Егор кочегарил уже неделю. Тепло в поселке давали рано.

Что бы он делал без этой кочегарки? А так и в тепле, и деньги какие-никакие платят. Богодулы, правда, с прошлого сезона повадились греться, но ведь не пустые приходят: кто с бражкой, а кто и самогона притащит. (Одеколон Егор не употреблял.) Жить можно.

Плохо, конечно, без своего угла. Да что поделать. Недавно вот получил расчет, который ему еще с весны за «дикоросы» задолжали. Думал, думал и махнул к бывшей супружнице в область. Авось, что и наладится. Она уж сердцем немного отошла, не погнала с порога. Посидели на кухне, поговорили. Черт дернул за пивом сбегать.

Не утерпел. Тут-то пива не больно попьешь. А в городе залейся. С пива и пошло…

Она посмотрела, посмотрела, да и скомандовала: отчаливай! Зачем он ей, такой?!

Чтоб не зря летал, набрал в магазине, чего душа пожелала, и домой. Ладно.

Тем временем подкатила опять японская болезнь — «цивото херовато». Егор с помощью рычага задвинул заслонку огромной печи (старушка, с первой мировой еще тепло дает), дождался когда вовсю разгудится «домна», полез под топчан, на котором кемарил в свободное время, достал початую бутылку водки. Эх-ма! Набулькал в почерневшую алюминиевую кружку, шумно выдохнул, зажмурился и опрокинул одним махом. Постоял, уткнувши нос в рукав перепачканной мазутом и угольной пылью робы. Похорошело.

Главное — меру знать. Пока хоть морозов нет. А в прошлую зиму закемарил раз, другой, а на третий, как тепла не стало, набежал народ. Приняли меры общественного воздействия, нечего сказать! Егор потом долго мучился со сломанным ребром.

Матюхин взгромоздился на топчан, похрустел черствой корочкой, завалявшейся на железном инструментальном столе.

Всем хороша кочегарка. Но иной раз пораскинешь мозгами — до коих же пор в ней кантоваться? Года уже не молодые, здоровье в зоне оставил, ни кола, ни двора, ни родины, ни флага. В зоне ходил в работягах, ни на кого не залупался. Но и воры окучивали, и дубаки. «Кум» сперва гладил, в стукачи сватал, но за упорство и в ШИЗО гноил, и подставки строил, и сам звездячек отвешивал.

Откинулся — на промысел силенок не осталось, да и начальство косяка давит, куда такому ствол доверять? Только кочегарка и остается. Это еще лафа. Другие, вон, с которыми срок мотал, если здоровья нет, в городах из помойных ящиков куски выгребают. Да и самому тот же фарт светит. Раздумаешься, аж страшно становится.

Про страхи, вот, к слову пришлось. Сидишь один, ветер гудит, шлак, которым дорожка посыпана, ни с того, ни с сего поскрипывает, вдалеке птица ночная голосит. Смотришь, то крысы — черт их нанес — по всему помещению. И на полу, и на топчане, и по тебе самому уже шастают. Сбрасываешь их, сбрасываешь. Тьфу, гадость! А из угла рожа поганая глазами лупает. Откуда что берется?

Недавно, того пуще, двое явились, давай котел разбирать. Он же в рабочем режиме, разве можно? Рванет — кирпича на кирпиче не останется! Схватил кувалду, помахал — убрались. Жалко, тумбочку зря изнахратил. Хорошая была тумбочка, нужная.

А сегодня, под вечер, совсем уж нехорошее видал. Собрался отлучиться по своим делам. Поднялся наверх, прошел шагов двадцать по дорожке в сторону пустыря, глядь — под ногами след медвежий. Шлак не шибко плотный, недавно подсыпали, но и не земля рыхлая. След так себе, нечеткий, одна ямка, зато навидался их на своем веку — дай бог каждому! И так, и сяк присматривался, на корточки присел, даже рукой тронул. Нет, все точно, косолапого отметина, и опять же от задней лапы.

Что за хреновина? Откуда здесь ей взяться? Неладные дела творятся — мороз по коже.

«Индейцы» здешние тоже всякую околесицу буровят. Темные-то они темные, а все же… Аборигены зверя не боятся, хоть какой свирепый будь. На взгляд — маленькие, кривоногие, слова доброго не стоят, а свою управу в лесу имеют, не разучились еще. На медведя, на кабана, на сохатого запросто по одному ходят. И в духов никаких своих они давно уже не верят. Чо смеяться! А тут, надо же, заворохтились. Кундига, не кундига, но нечисто дело. А от того — жутко.

И, чтоб взбодриться, опростал Егор еще полкружечки.

«Домна» разошлась не на шутку, гудела басом без передыха. Булькала вода в системе. Негромкая, ворчливая песня кочегарки давно сделалась Матюхину привычной. Сквозь нее различался шум ветра в ветвях деревьев, сонный перебрех собак, шорох и скрип шлака на дорожке.

Вот скрип-то этот и привлек внимание кочегара. Вроде неспешные шаги приближались к двери. Поскрипели и примолкли. Показалось, видно.