Атаман Ермак со товарищи - Борис Алмазов

— А что ты об ней так печалуешься? Ты что, куман?

— Кто теперь куман... — чуть смутившись, попытался перевести на другое Шадра. — Мы, наследники куманов, должны возродить отчину.

— Это я, — сурово сказал Ермак, — наследник куманов. А ты, Шадра, — нет! Кабы был, так и говорил бы на старом языке. И знал бы, что предки наши с Русью союзничали и в один народ сливались — русский! А ты вона куда загнул — басурманами стать! Ишь, ловко! А скажи мне, что это прадеды наши на Русь побежали, когда хан Узбек всех охрянить начал? Что это после Тимир-Аксака Старое поле обезлюдело?

— Не надо было руку Москвы держать!

— А и не держали! В Орде служили! А которые ислам приняли, так тех уже и в помине нет... Все исчезли, нет казаков в других народах, только кто православный — остались. И не советую тебе на Кругу такие речи держать — утопят тебя атаманы! Как Бог свят — утопят! А за такое и следует, уж ты не погневись, в куль да в воду!

— Слепой слепого водит — вот что нынешний Дон! — закричал Шадра. — Атаманы дураков! Дураками избранные!

— Какие есть! А только вере своей не изменяют и казаков в трату не дают.

— Да ты пойми! — присунулся к Ермаку Шадра. — Сейчас самый момент — Русь еле дышит. Оправится — нам из-под нее не вырваться...

— А куда вырываться-то?! — спросил Ермак. — Вырвался бычок из стада прямо волкам в зубы!

— Потому нет на Дону сильной руки, которая бы всех казаков соединила!

— Царя? — засмеялся Ермак. — Или падишаха? Мы здесь по закону отцов живем и по воле, за них умираем и страдания принимаем. И нет у нас другой судьбы, и нет ничего, кроме веры православной и воли казачьей! Живем как желаем! За это и умереть не жалко! И не советую тебе Дон под свою руку пытаться привести. Спомни, как после Астрахани — уж на что геройский атаман Сусар-Филимонов восхотел казаков к царской присяге привесть — его враз убили, и тебя убьют! Как изменника и охряна убьют! Пойду я, тошно мне с тобой бражничать! Тоже мне, куман отыскался!

Ермак встал. Вскочил и Шадра.

— Ну! — закипая гневом, сказал Ермак. — Отойди от входа, Андрей! Мне ведь не пятнадцать годов. Я думать не стану, рубить ал и нет!

— Да пойми ты! — заговорил торопливо Шадра. — Нас ведь на Дону двое: ты да я, у других силы нет! И войскового атамана нет! Надо на Дону шатание кончать...

— Ты не шатай, вот шатания и не будет! А про Россию так скажу: хоть там и Царь, хоть там и нету воли — а она нам мать, и мы — хоть казаки, хоть татары али буртасы — под властью Москвы есть люди русские! Веры православной! И без этого жить не мыслим, а кто изменит, в прах и пыль обращается... Я-то таких повидал — пятый десяток лет землю топчу.

Легко широченным плечом отодвинул Ермак хозяина и вышел, широко шагая. Из шатра, от богатого стола, за которым сидели его товарищи, побежали к нему Яков Михайлов, Гаврила Иванов и другие.

— Садись, — приказал Ермак, лапая своего коня за повод. — Да уберите вы сабли! — сказал он атаманам. — Никто нас тронуть не посмеет. За нами — Дон! Не станут тута казаки казаков убивать, без суда!

Подымаясь в седло, оглянулся Ермак. У шатра стоял в развевающихся одеждах атаман Андрей, будто черная ворона на ветру.

«Куман», — усмехнулся Ермак и, хлестнув коня нагайкой, погнал к своим стругам, к Дону.

Разместившись на стругах, уже отплывая, они видели, как скакавший за ними следом шадринец повел оставленных лошадей назад в ставку Гребни.

Ермак не мог уснуть, так растревожил его странный и опасный разговор с Шадрой. Какая-то нужная мысль вот-вот должна была родиться в голове Ермака, а пока что томила и мучила своей неопределенностью. Одно было ясно атаману — Шадра задумал подчинить Дон себе. Хитростный ум человеческий придумает тысячу причин и уговоров, по которым нужно поступать так, а не иначе. И поддадутся многие и соблазнятся. Шадра не один, рядом с ним — целое войско, хорошо обученное и снаряженное. Он — сила! Но сила, вредная казачеству и Руси. Пока он еще держится старых законов, но был момент, когда готов был броситься на Ермака с ножом. И не бросился только потому, что сам Ермак силен, к бою привычен, атаманы, в сражениях возросшие, закалены, да и струги с огненным боем неподалеку.

На следующий день атаманы, собравшись на ермаковском струге, долго толковали о происшедшем и единодушно решили, что Шадра будет на Круге атаманов на свою сторону по одному переманивать. И попадутся на его посулы многие. И большой раздор на Дону возможен.

— Дать бы ему по шапке! — предложил бесхитростный Гаврила Иванов.

— Нет, — остановил его Ермак. — Нельзя против своих. Он — казак! И пока закона не нарушил, на Дону волос с его головы не упадет!

Ушла радость возвращения на родину. Опять подступили со всех сторон тяжкие мысли о том, как жить, куда податься, как отмахиваться от врагов, напиравших на Старое поле. С юга — ногаи, с севера — мужики с сохами, с запада — поляки и запорожцы, с востока — буртасы да татары волжские.

Здесь было чуток полегче. С буртасами да казанцами договаривались пока миром. Все-таки помнилось старое родство, хотя и развела потомков кыпчаков разная вера.

Ах, кыпчаки-казаки! Первый и последний раз увидел их Ермак при взятии Казани, совсем еще мальчишкой, когда явились из степи отряды низовых кыпчаков-казаков. Грозно было их появление. В плащах из звериных шкур, с пеликаньими крыльями на шлемах, что устрашало врага и не давало клинку прорубиться до деревянных, окованных полосками железа круглых шлемов, с лебедиными крыльями на бунчуках, они были так необычны, что напугали прежде всего московские войска и даже казаков, пришедших из коренной Руси, куда занесла их судьба.

Но вспомнился еще употребляемый многими старый язык, вспомнились названия урочищ, балок, кочевий, юртов... Отыскалась родня, так что на Казань казаки русские и казаки донские шли одним войском. Ермак вспомнил, как отец нашел какого-то старика и горячо говорил с ним на тогда еще плохо понимаемом Ермаком языке.

А потом был подкоп и страшный, раньше времени прогремевший взрыв, что накрыл отца там, под землею. И жуткая резня на улицах Казани, и пожар, и первое кровавое сражение, в котором оказался Ермак. И горе, и победа! И остатки казачьих орд, с которыми ушел он в донские степи. Там, в землянках и кибитках, отошел он от ужаса потери, там научили его владеть саблей и луком, там за крепкий удар получил он имя Токмак. Там встретил он ту единственную, которая родила ему детей и, сгинувши вместе с ними в пожаре крымского набега, все еще не покидала его, являясь в редких прекрасных снах. Там, в степи, узнал Ермак и счастье любви, и радость отцовства, и горе потери всего, чем жил. Там он и превратился в Ермака — утешителя, потому что мог утереть слезы многим, превозмогая собственную беду и боль.

— А все же было десять лет счастья! Много... — проговорил он.

— Что? — вскинулся дремавший у борта Черкас.

— Спи, сынок! Спи! Это я так, своим мыслям.

Ермак свесил руку в воду, прохладная струя ласково гладила её. Казаки выгребали по лунной дорожке, уходя в тень берегов и вновь выплывая на освещенную гладь Дона.

Атаман Андрей, нынешний Шадра, появился позже, и не в степях, а в комариных волжских плавнях.

После взятия Казани донские казаки стали верными союзниками Царя Московского, который признал их независимость и право на Старое поле. Два года спустя после Казанского взятия турецкий султан Солиман, ногайский князь Юсуф и крымский хан Давлет-Гирей стали союзниками, примкнул к этому союзу и несчастный астраханский царек Ямгурчей, до того живший тихо и ладивший с казаками и Москвой.

Он запер дорогу в Каспийское море, которая кормила многих. По этой речной да морской тропе шли товары из Бухары, Персии и самой Индии. Сбить замок на воротах, именуемый Астраханью, и прислал Царь воевод — Пронского, Шемякина да Вешнякова.

По всем станицам, кочевьям, городкам и ловам на реках был объявлен сполох. Оружие брали в руки не только казаки-воины, но и рыбаки и пастухи, — высоко тогда стояло имя Москвы, и ее просьба помогать против Астрахани воспринималась как приказ.

Тогда живший в кочевьях чигов Ермак впервые простился с невестой, Настенькой — Анастасией, подарил ей бирюзовое колечко, чтобы не забывала и тосковала по своему суженому, и помчался на злом полудиком коне к Переволоке, к тому месту, где остановится потом его станица и решит укрепиться, построив Качалин-городок.

Вот там-то и встретил Ермак орды атаманов Ляпуна, Федора Павлова и Андрея. Разные это были казаки. Ляпун привел коренных степняков — светлоглазых горбоносых кыпчаков, кудрявых чернобородых брод-ников, вислоусых севрюков... Федор Павлов привел казаков русских — мещерских да рязанских; тут же были и казаки с татарами касимовскими, Шадра же командовал маленьким отрядом, не больше, чем тот, в котором был и Ермак. Но если ермаковский отряд составляли одни чиги, то у Шадры были и запорожцы, и казаровцы, и пятигорские черкасы. Горластый и злой атаман понравился Ермаку лихостью, бесстрашием и четкостью команд. Он кидался в самые толпы врагов первым, не держа ни с кем совета. Если другие атаманы, чуть что, собирали Круг, то Андрей везде лез нахрапом и все решал сам.