Тайны древних руин - Тихон Пантюшенко

—Пожалуйста, дорогие сослуживцы, садитесь за стол. Это место для Пети Музыченко,— говорил я ребятам.— Сегодня он у нас вроде именинника. Правда, Петя?

—Та годи тоби, Мыколо.

—Что это?— удивился Лев Яковлевич.

—Блюдо по-Музыченко,— ответил я.

—Трипло ты, Мыколо,— обиделся Музыченко.— Знав бы, ничого нэ дав бы.

—Не трогай ты его, а то заберет все, что дал, обратно,— догадался, о чем идет речь, Лев Яковлевич.— А суп, или как его назвать, что надо.

—Если есть из чего — и дурак кашу сварит,— не согласился Звягинцев.

Этого я не ожидал даже от Семена. Столько старания и, выходит, все напрасно. Да нет же, я был уверен, что суп получился великолепный. А сказал Звягинцев так потому, что любит говорить наперекор. Даже обидевшийся на меня Музыченко, и тот решил защитить меня:

—Трипло ты, Сэмэнэ. Чого ж ты вчора нэ зварыв такого, як Мыкола? А було з чого.

Звягинцев, несмотря на то, что фактически осудил мое искусство в кулинарии, попросил добавки.

—Що, такый смачный? Щэ закортило?— съязвил Музыченко.

После супа были поданы бутерброды с растолченным салом, чесноком, перцем, а сверху еще и двумя кружочками украинской домашней колбасы. Первому я подал бутерброд (и не с двумя, а тремя кружочками колбасы) Музыченко.

—Петру Ивановичу,— сказал я почтительно,— особый бутерброд, так как все это из его посылки.

Музыченко промолчал, но по его тихой улыбке я понял, что он всем этим доволен. На этот раз даже Звягинцев не мог удержаться от восторга:

—Вот это да! К рюмочке бы такую закуску. Да ей бы цены не было.

Все сошлись на том, что ужин сегодня был почти праздничным. Я радовался, что у всех появилось хорошее настроение.

—Вот теперь можно и закурить,— сказал Звягинцев, доставая кисет.

Потянулись к своим запасам махорки и остальные. И, как водится, в такие минуты начинается беседа о том, кто и что видел или слышал от других, какие диковинные случаи были в жизни рассказчика, и вообще как много в мире вещей, которым человек никогда не перестает удивляться.

—А вот я расскажу вам такое, чего вы наверняка не то, что не слышали, но даже не поверите,— заинтриговал всех Демидченко.— Как, по-вашему, какой мех самый дорогой?

—Из каракульских ягнят,— авторитетно заявил Музыченко.— Та щэ з бобрив та горностайив.

—Куда ты со своими бобрами,— возразил Звягинцев.— Соболю нет равных среди зверей.

—А по-моему, дело не в бобрах и не в соболях, а в том, кто и как выделывает мех,— заявил Лев Яковлевич.— Мой дядя может сделать из шкур простых дворняжек такой мех и потом пошить такую шубу, что ее не постесняется носить самая шикарная баба.

—Мастерство— это вопрос другой. А мы говорим, сколько стоит какой мех. Так вот,— продолжил Демидченко,— можете вы себе представить шубу, которая стоит, как ванна из чистого золота?

—Ты, командир, маленько того,— не согласился Лев Яковлевич.— В Одессе бы знали про такую шубу.

—Выходит, нет.

—Командир, ты не знаешь моего дяди.

—Да причем тут твой дядя? Разговор идет про ценный мех.

—Ну и сколько же она стоит?— проявил нетерпение Звягинцев.

—Сто тысяч долларов. На рубли не знаю.

—Мама! Сто тысяч долларов? Побожись.

—Ну зачем мне божиться?

—Что ж это за зверь такой?

—Шиншилла, называется. А мех у этого зверька густой, с голубым оттенком, крепкий и легкий, как шелк. Лектор рассказывал нам, что дикие шиншиллы купаются в пепле от вулканов. Чтоб мех, значит, держать в чистоте.

—А что, есть и ручные?

—Есть, говорит, и прирученные. Их разводят, как у нас чернобурых лисиц. Эти любят купаться в песке. Вот, значит, какое дело.

—Слушай, командир, а этот лектор не врет, что их можно разводить, как кроликов. В Одессе ж столько песку.

—Вот чего не знаю— того не знаю. Ну ладно, кончай баланду. Кто меняет Лученка и Сугако?

—Я и Нагорный,— ответил Музыченко.

—Между прочим, вы, краснофлотец Нагорный,— обратился ко мне Демидченко,— могли бы сменить своего товарища и раньше. Всегда ждете напоминания.

Огрызнуться? Не стоит. Увяжется потом, как дворняжка, не отцепишься.

Когда я подошел к рации, Лученок внимательно слушал какую-то передачу.

—Что, Михась, концерт слушаешь?— спросил я, присаживаясь к столу.

—Цс-с!— не отрываясь от шкалы настройки и не поворачивая головы, шепотом ответил Лученок.

Может, какой-нибудь личный разговор услышал. Рядом с нашей волной иногда слышатся радиотелефонные разговоры между какими-нибудь геологическими партиями или экспедициями.

—Ты ведаешь што?— заговорщицким тоном сообщил мне Михась, снимая наушники.— Быццам зусим недалёка працавала нямецкая рацыя. Цераз микрафон. Што гэта можа значыць, як ты думаеш?

—Как это недалеко? — не понял я.

—А вось так. Як наша дывизиённая.

—Ты что, Михась? Как же это может быть? На каком хоть языке шла передача?

—У тым-то и справа, што на нямецкай мове.

—А может быть, это какой-нибудь корабль или подводная лодка в нейтральных водах?

—Можа быць. Аб гэтым я не надумав.

—Ну, Михась, ты так можешь такого страху нагнать, что спать не будешь.

—Ды я сам напужався.

Лученок расписался в вахтенном журнале, передал наушники и уступил мне рабочее место.

—Не задерживайся, а то ужин остынет.

—Не, гэта ад мяне не уцячэ,— ответил Михась, направляясь к кухне.

Слушая эфир, я почему-то вспомнил, как врач, выходя из дома Хрусталевых, остановился, внимательно посмотрел на меня и сказал: «Да-с. Идите, молодой человек, вас там ждут». А потом еще эта Лида: «Скажите, Коля, а вам очень нравится Маринка?» И надо же такое сказать. Не просто «нравится», а «очень нравится». Как будто вопрос о том, нравится ли мне Маринка, для Лиды совершенно ясен. Дело лишь в том, сильно или просто так. А вообще, если честно признаться, Маринка— девушка хорошая, самостоятельная и, кажется, с характером. А как она обрадовалась, когда я принес ей цветы. Но где она могла простудиться? Даже мать ее недоумевала. А ведь Анна Алексеевна чуткая женщина и понимает, что к чему.

Солнце уже повисло над горизонтом, как вдруг я услышал чью-то команду «В ружье!». В рубку, которая служила нам и спальней, вбегали, хватали карабины и строились на площадке все, кто был свободен от дежурств.

—Краснофлотец Звягинцев,— услышал я приказ Демидченко,— немедленно заменить на радиовахте Нагорного.

—Что-то стряслось,— шепнул мне подбежавший Семен.— Сдавай вахту и становись в строй.

Я быстро передал наушники Звягинцеву, расписался в вахтенном журнале и стал в строй. Перед нами медленно прохаживался незнакомый морской офицер. Немного в стороне стояли командир радиовзвода из нашего дивизиона главный старшина Литвин и Демидченко. Стал в строй наконец и немного опоздавший Сугако.