Лотта Ленья. В окружении гениев - Ева Найс

Лотту не удивляет, что случай с индустриальной оперой так сильно рассердил этих молодых людей. Вначале в Эссене все были одержимы идеей почтить этих двоих эпохальным заказом, но затем ответственные лица трусливо ретировались. На эту встречу им разрешено было даже полететь на самолете. Если верить восторженным рассказам Курта, полеты, кажется, настоящее удовольствие, да еще и вполне безопасное.

— В поезде я сильнее нервничаю. Серьезно, в воздухе меньше трясет, — сказал он потом.

Конечно, эти двое были воодушевлены возможностью поставить музыкально-театральное произведение, которое полностью выражало бы интересы региона и его людей. Но после того как Курт и Брехт осмотрели шахты, промышленники и политики, похоже, поняли, что такое произведение им может и не понравиться. Все же они заранее знали, что от Брехта и Вайля уходящей романтики не дождаться. Курт предполагал, что заказчики сначала думали, что смогут контролировать впечатления гостей из Берлина, тщательно выбирая для них маршруты.

— Но было очевидно, что разыгрывается в этом аду под землей, — сказал Курт мрачно. — Ты даже представить себе не можешь, Лотта. Вся долина Рейна полна ядовитым дымом и мрачными заводами. А люди там, внизу, выполняют ужасно тяжелую работу только для того, чтобы Крупп мог прибавить к своим миллионам еще несколько.

Лотту трясло от этих рассказов. Она думала о руках отца, своем маленьком гробике на кухне и могла себе представить нехватку воздуха в темных проходах.

— Ты полностью отомстишь за них успехом следующего спектакля, — ответила она.

Лотта все еще верила в это, пока музыкант и автор текста держали при себе свои разногласия.

Высоко поднимая бокал, она протискивается сквозь танцующую толпу к подруге, которую только что увидела.

— Луиза! — зовет она весело. — Рада тебя видеть.

Они поцеловались, и Лотта рассказала о Баден-Бадене.

— Было замечательно, хотя это, конечно, и не Верди.

Луиза Хартунг — оперная певица, но очень современная. Ее волосы короче, чем у всех остальных девушек, но с одной стороны она оставила длинную прядь челки, которая постоянно падает на лицо. Издалека ее можно принять за невоспитанного мальчишку, пока не увидишь нежные, мягкие черты. Она настоящая красавица. И к тому же невероятно умная и образованная, без налета высокомерия.

Теперь она насмешливо улыбается.

— Верди? А кто это? Серьезно, я завидую тебе, такой опыт. Наверное, интересно было в Баден-Бадене. Слышала, что там случился небольшой скандал. Я рада была прочесть, что ты всем понравилась.

Лотта гордо кивнула.

— Пусть так будет и дальше. Но знаешь, если ты и вправду хочешь в таком поучаствовать, могу тебе помочь. Нам надо только подойти к тем молодым людям за стойкой.

— Ну, я не знаю, — отвечает Луиза нерешительно.

— Ты сделаешь мне одолжение. В этом клане мне необходима настоящая подруга. Но сначала пообещай, что не станешь ученицей Брехта и не забеременеешь от него.

Луиза смотрит на нее смущенно. Затем громко смеется и целует Лотту в губы.

— Поверь, дорогая, опасности нет.

Лотта берет Луизу за подбородок, будто хочет получше рассмотреть. Наконец целует ее быстро в губы.

— Ладно, верю тебе. Пошли.

Лотта кладет руки на плечи своего нового союзника, и они веселыми перебежками пробираются через толпу.

АКТ 2

«Retire ta main, je ne t’aime pas»

(Je ne t’aime pas, 1934) [1]

СЦЕНА 1 Балладная опера — Берлин,

август 1928 года

— Никогда, никогда я не буду петь эту мерзость, — визжит Роза Валетти. — Что это? «Великий дух застрял в блуднице»? Вы серьезно, что ли?

Перед лицом такого откровенного недовольства Лотта не может сдержать хохоток. И ведь Брехт для своей «Балладной оперы» выбрал Розу из-за тех ее выступлений в кабаре, которые опирались на острые неприличные шутки. Кто бы мог подумать, что она окажется такой ханжой? Лотта, которую на этом этапе репетиций уже ничем не шокируешь, устроилась поудобнее в кресле перед сценой. Она спокойно ждет своего выхода и наблюдает за вспышками отчаяния у других участников.

— Разбудишь меня, когда продолжится? — шепчет ей Луиза.

Она уже фактически присоединилась к хору проституток этой новой пьесы.

— Давай, — великодушно отвечает Лотта.

Не успела Луиза положить голову на плечо Лотты, как тут же заснула, ровно посапывая. Лотта смотрит на нее. Должно быть, уже четыре часа утра. То есть до премьеры остается еще шестнадцать часов.

Голова у Лотты тоже тяжелая от усталости, но она ни за что на свете не пропустит на сцене такую неразбериху. Кроме Брехта, никто, видно, не верит, что пьеса доживет до премьеры. Даже директор театра Эрнст Йозеф Ауфрихт, который еще несколько дней назад был примером оптимизма, видно, похоронил все надежды. Даже в хорошие дни из-за опущенных внешних уголков глаз он кажется обеспокоенным, если только лицо не озаряет его фирменная мальчишеская улыбка. Но прошло уже много времени с тех пор, когда он показывал ее в последний раз. Теперь он колеблется между гневом и обреченностью. Постоянно потирает лицо ладонями. Может быть, он убирает капельки пота со лба, но, скорее всего, это знак отчаяния. Если случится катастрофа, отвечать ему. Чтобы арендовать театр на Шиффбауэрдамм, он занял у отца сто тысяч золотых марок. Вообще-то ему следовало понимать, что это чистое безумие: открывать свой театр после четырехнедельных репетиций пьесы, которая еще не написана до конца.

Но большее беспокойство у Лотты вызывает Курт. Вот уже некоторое время он мрачно смотрит в одну точку. Раньше достаточно было какой-то мелочи, чтобы вернуть блеск его глазам — чашечки горячего кофе, новой музыкальной идеи, шутки жены. Но теперь, видно, крайнее утомление дошло до предела.

В то утро, которое было похоже на утро предыдущего дня, он застонал:

— Я больше не могу. Давай как можно скорее хоть немного отдохнем и побудем вместе.

— Сейчас? — спросила она в ужасе. — Конечно, репетиции действуют тебе на нервы, они всех нас сводят с ума. Но после премьеры ты посмотришь на все другими глазами. И сразу захочется двигаться дальше.

— Не могу и