Опылители Эдема - Джон Бойд

— Как так?

— Для интеллектуала — и обратите внимание, только самые чувствительные умы поражаются космическим экстазом — главной эрогенной зоной является мозг. Их либидо не сублимированы, а координированы. Интеллектуалы не «влюбляются». Они занимаются исчислением ценностей. Если, например, архитектор проектирует Картезианский Собор, какой-нибудь насильник, прокрадывающийся через его кабинет, не отвлечет его внимание от чертежной доски. Ваш парень Полино, возможно, привлекает вас, но ваше либидо, которое сильнее, чем у большинства людей, сосредоточено на жизни растений. Я утверждаю, что Хаммерфорд-Стенсмит предлагал чувственные приманки без сопутствующей оценки значимости.

— Если у меня сильное либидо, Ганс, почему меня возмущают прикосновения?

— Защитный механизм, засовы, чтобы держать зверя в клетке, дамбы, чтобы направлять поток на социально полезные цели, — он снова выхватил свою счетную линейку и прищурился над ней в том же тусклом свете. — Вы приняли три двойных; согласно моим расчетам, ваш зрительный бугорок должен находиться в равновесии с головным мозгом. Попробуем сыграть в игру «ощущение». Дайте-ка мне вашу правую руку.

Он взял ее правую руку в свою левую и пробежал пальцами вверх и вниз от локтя до плеча обнаженной руки.

— Есть какая-нибудь реакция?

— Гусиная кожа!

— Нормально. Вы немного боитесь щекотки. Теперь через пиджак крепко сожмите мою правую руку вашей левой. Какова она на ощупь?

— Твердая. Вы очень мускулистый.

— Я играю в гандбол… Так, Фреда, закройте глаза и положите на стол вашу правую руку ладонью вверх. Я вставляю указательный и средний пальцы правой руки между указательным и средним пальцами левой и кладу все четыре пальца на вашу ладонь. Теперь слегка охватите эти четыре пальца. Прекрасно! Появилось отвращение?

— Абсолютно никакого!

— Очень хорошо. Так что же вы чувствуете?

— Я чувствую, что мне хочется повторить. Закажите еще по одной, пока я схожу почитать самые последние новости, и прикажите подать в мой номер. Этот буфетчик что-то слишком любопытен!

Впервые в жизни направляясь к автоматам, торгующим противозачаточными пилюлями, она чувствовала себя неестественно жизнерадостной и свободной. Правда, с гравитацией творилось что-то неладное!

Ощущение легкости явилось к ней отчасти вместе с уверенностью, что Ганс Клейборг — это лучший союзник на высоком месте, которого только могла бы желать женщина-администратор. Этот человек — подлинный гений. Он может читать ее мысли. Он умеет манипулировать руководителями бюро по телефону.

Он сумел объяснить теорию Гольдберга ботанику, а руководителю нейропсихиатрического центра указывает на несостоятельность теории Хаммерстанда-Смитфорда. Он обещал научить ее, как выбивать окопавшегося врага из укрепления. Рядом с ним она будет чувствовать себя в безопасности даже под угасающим солнцем. Он-то сможет придумать, как снова зажечь этот светильник. Легонько постучав пальцами, он показал ей, что всю жизнь довлеющая над ней навязчивая идея — всего лишь детская антипатия, даже пусть он и не угадал истинную причину. У нее не осталось ни малейшего сомнения, что этот малый, рано или поздно, появится с пригоршней семян человеко-зерна.

Когда она вернулась, он поджидал ее стоя, и, ведя свою борьбу с гравитацией, заговорил:

— Я перепроверил выкладки под более яркой лампой на стойке и понял, что вы перешли оптимум. К тому же я боюсь услышать, как прислуга постучит в номер, прося разрешения войти. Моей первой реакцией было бы выпрыгнуть из окна, но шестнадцать этажей — это долгое-предолгое падение.

— Что ж, малыш, пойдемте. Но в моем номере действует одно правило… Нет зубов! Вы их сняли. Ганс, вы не потеряли их где-нибудь?

Джентльмен при любых обстоятельствах, он принес со стола ее сумочку и, опуская в нее свои зубы, объяснил:

— Находясь в уязвимом положении, я попался в ловушку.

Ей виделось чудное представление, не было никаких дурных предчувствий, не было страха ожидания, не было даже любопытства. Доктор Карон плавала где-то под потолком и с клинической беспристрастностью наблюдала за крабом, который трусливо подбегал к Фреде, издавая звуки, похожие на сдавленный лай тюленя. Но Фреде виделась черепаха, и это заставило ее хихикнуть.

— Над чем это вы хихикаете? — спросил он.

— Я вообразила себя полоской морского берега, — сказала она, — а вас — черепахой, роющейся в песке, чтобы отложить яйца. Но почему не клацает ваш панцирь?

— Если вам нравится клацание, я мог бы поклацать своими зубами, но они в вашей сумочке.

Чуть позже, затаскивая ее в душевую кабину, он говорил:

— И вправду, вы совсем не такая.

Как всегда обходительный, Ганс включил холодную воду, а она сидела в уголке кабины. Наклонившись над ней и ухмыляясь своей беззубой улыбкой, он сказал:

— Ну, Фреда, еще раз о Гейноре. Он отдаст вам Бюро, отошлет Беркли в Таксон и в качестве дополнительного поощрения зашвырнет там на экспериментальную ферму.

Вдруг его живость сменилась мягкостью. Он наклонился под проливные струи, нежно поцеловал ее в щеку и сказал:

— Спокойной ночи, милая принцесса, пусть сонмы ангелов баюкают тебя, оберегая твой покой.

Ее тронула эта мягкость, и как только он осторожно прикрыл дверь душевой кабины, она разрыдалась. Бедный Пол! Потеря девственности одной девушкой означает расцвет другой, говорил Полино; но сейчас, в ночь, которая должна бы знаменовать ее превращение в женщину, она не чувствовала ничего, кроме какого-то странного веселья, не думала ни о чем, кроме ракообразных.

Ее психиатр был прав. Навеки приговоренная к психологии девственности, она так же холодна, как текущая по бокам и спине вода. Caronous sireni pseudodos! Замороженная Фреда! Пол, ее любимый, не получит ничего, кроме пустой упаковки. Ее теплые слезы смешивались с холодными струями душа, и она заснула.

Фреда проснулась около пяти с ощущением тошноты; выключив душ, она прошла в туалет, и там ее вырвало. Таблетка, подумала она. У нее аллергия к этим быстродействующим пилюлям. Но если объективно смотреть на вещи, временная тошнота — это гораздо, гораздо лучше, чем в день свадьбы красоваться в белом платье на пятом месяце беременности.

Она растирала свое и без того уже вишнево-красное тело, пока не успокоила клацавшие от холода зубы; потом, удостоверившись, что Ганс не забыл забрать свои зубы, забралась в постель, которая была в полнейшем беспорядке.

Необыкновенно умиротворенная, она присоединилась к афинянам за завтраком В их кабинете витал дух с трудом подавляемого восторга, хотя Ганс приветствовал ее с обычной для него сердечностью, ни на йоту больше, ни на йоту меньше, и протянул ей то, что явилось причиной их радости.