Затаив дыхание - Адам Торп

Позже, когда родители вышли поболтать с соседкой, Кайя рассказала, что их снимал друг дома, военный фотограф, и он же тайком, без разрешения начальства, проявил пленку в своей лаборатории, находившейся на станции управления ракетами. В советские времена пленку нельзя было купить ни за какие деньги! Фотографировать вообще было опасно. Человека запросто могли обвинить в шпионаже.

Странно было это слушать. Все равно что рассматривать диковину где-нибудь за тридевять земель, в Перу. Неужели прежняя моя жизнь была настолько тускла? — спросил я себя. И ответил: до сих пор — да. Но теперь станет меняться.

Помню, как, высадившись из автобуса, мы с Кайей шли к дому ее родителей. Они жили на окраине главного города на Хааремаа, у самого берега, который, правда, сплошь зарос камышом. Городок прехорошенький и, мягко говоря, сонный. Приземистые старые домики в скандинавском стиле, ослепительно белые церкви и редкие прохожие. Мы миновали пустырь, на котором рекламный щит сулил скорое появление супермаркета — финского, объяснила Кайя, — и вышли к десятку беспорядочно разбросанных прямоугольных зданий с осыпающимися бетонными стенами явно советской постройки. Все дома шестиэтажные, с парадными подъездами, отделанными неровным, коряво положенным кирпичом. Дома расставлены как попало, с откровенным пренебрежением понятиями общего проекта и дизайна. Однако отсутствие тротуаров, приличного асфальта и цветочных вазонов неожиданно показалось мне плюсом: конечно, этот жилой массив выглядел безрадостно, зато здания не лепились друг к другу, там было много воздуха; в целом это зрелище действовало не столь угнетающе, как аналогичные застройки в Британии.

На стенах — никаких граффити, в общей атмосфере — ни малейшего напряжения, вокруг ни завалявшихся объедков шашлыка, ни упаковок еды из «Кентаки фрайд чикен». Не видно тупых грубиянов, цепляющихся к беспомощным старикам. Я, по крайней мере, не заметил ни одного. Видимо, здесь не принято приставать к людям.

Еще меня поразила тишина — машин тут мало, догадался я; в основном разбитые, тронутые ржой драндулеты советского производства — «москвичи», «трабанты»[27], «ЗАЗы», хотя встретился и «рено-эспас», и «форд-гранада», и парочка «фольксвагенов-жуков». Стало быть, народ потихоньку богатеет, заключил я, но Кайя сказала, что все эти машины принадлежат одному человеку, который сдает их напрокат. Хозяина зовут Элвис, он носит синие солнцезащитные очки.

Я почему-то сразу почувствовал себя как дома.

У родителей Кайи имелась «чайка», раньше принадлежавшая КГБ, — черный седан типа «шевроле-шеви» с массивными хромированными бамперами. По словам Кайи, во время езды земля проносится почти на уровне пассажирского сиденья. Но убедиться в том не было возможности, поскольку еще до нашего приезда «чайка» совершенно вышла из строя и покоилась на четырех чурбанах перед расположенной на первом этаже квартирой хозяев. Кожаные сиденья вспороты, словно их резали ножом.

Еще у ее родителей была дача, всего в десяти минутах езды по короткой песчаной дороге, шедшей от моря вглубь острова. Дорогу своими руками проложил отец Кайи; землю он получил от Советов взамен полноценной зарплаты, трудился каждое лето, и на десятый или одиннадцатый год дорога была готова. Вечером они поедут на дачу на велосипедах, сказала Кайя. Доберутся примерно за полчаса. Мне очень хотелось поглядеть на дачу. Я пил на кухне чай и впервые внимательно вслушивался в незнакомый и по-своему пленительный язык с иной, совершенно неанглийской, интонацией. Потом Кайя перевела мне вопрос матери, а та улыбалась, дожидаясь ответа.

— Надеюсь, ты не обидишься, но она говорит: «Спроси у него, он вдова?» Не знаю, почему ей приходит на ум. Прости.

Я слегка скривился:

— Ты имеешь в виду, вдовец ли я. Насколько мне известно, нет.

Они оценили мой английский юмор, посмеялись, и я решил продолжить в том же духе:

— Мне кажется, для этого нужно сначала жениться.

На душе у меня, честно говоря, скребли кошки, но я продолжал невинно улыбаться, прихлебывать чай и хрустеть фабричным печеньем. Вмятина от обручального кольца была все еще заметна. Что, если мать Кайи очень наблюдательна? Более наблюдательна, чем дочь? Впрочем, вдовцы ведь тоже носят кольца, правда?

— В Эстонии очень любят музыку, — перевела Кайя длинный монолог матери.

— Это все, что она сказала?

— По существу, да. Ты же уже знаешь про «Поющую революцию»? Я ей объяснила, что ты — видный молодой композитор.

— «Молодой» — это хорошо, мне нравится, — усмехнулся я; перед глазами всплыла целая вереница лиц: коллеги-композиторы неистово, точно ярмарочные жестяные утки, кивают головами.

— Больше, чем «видный»?

— Композиторы обыкновенно становятся видными только после смерти.

Кайя перевела наш диалог матери. Та весело рассмеялась, но во взгляде ее грустных глазах сквозило недоверие. Отец Кайи пошел чинить лампу в спальне. Как было бы здорово, если бы все это случилось лет десять назад. В ту пору я был всего на год старше сегодняшней Кайи, но тогда меня обуревали мечты. Через двенадцать лет мне будет без малого пятьдесят. Какие уж тут мечты.

— Она спрашивает, понравилось тебе печенье?

— Очень. И вообще я всем доволен. Большое спасибо. Ваша дочь — прекрасный гид, видно, что профессионал, — добавил я как можно бесхитростнее, стараясь обойтись без ненужных намеков.

Мать Кайи довольно засмеялась. Ее звали Маардже — неожиданное совпадение! Если напиться или едва очухаться после инсульта, то как раз такой вариант «Марджори» и выйдет. Через десять дней я уеду из Эстонии, расстанусь с Кайей, оставлю здесь мое сердце. Все это похоже на фривольную песенку. Может быть, именно такую мне стоит написать для концерта в «Куполе». Большая часть публики, начиная с Тони Блэра и королевы, будет очень довольна. С учетом общей ситуации песню сочтут ироничной. А может, и нет. Может, на этом моя карьера закончится. Или начнется новая.

Кайя с матерью принялись обсуждать новости на родном языке; я опять взглянул на фотографию, к горлу подступила темная волна печали. И я знал, отчего — от сознания, что я бесцельно плыву по течению, отрезав себя от прошлого и не видя смысла в будущем.

Вошел Микель, отец Кайи, и низким голосом объявил что-то на всю кухню.

— Он починил второй велосипед, — объяснила Кайя. — Теперь мы можем все вместе отправиться на дачу на педальном транспорте.

— А ты знаешь, что при советской власти пользоваться велосипедами не разрешалось?

— Серьезно? Ничего себе!

Я отвык ездить на велосипеде. Кайя без видимых усилий катила впереди, я же от натуги пыхтел как паровоз, хотя человек я не толстый, скорее плотный. Дороги были неровные, вдобавок, с обочин на них упорно лезла растительность; в какой-то момент мне в волосы вцепилась колючая плеть ежевики.