Лолиты - Вадим Черновецкий

Он совсем опешил. Соски его съежились от страха и неожиданности. По краям их появились те самые точки с волосиками, которые так восхитили меня у того мальчика в детском саду, с которого я вообще помню свое половое влечение.

— Давайте, — ответил он боязливо.

— Не бойся меня, — проговорил я теплее. Я почувствовал к нему человеческое сострадание. — Ты очень красивый. Я люблю твою красоту. Мне нравится, что ты голый. Я не сделаю тебе плохо. Ты милый. Тебе будет хорошо.

Я частично слез с него, стянул с него трусики и нащупал его половые органы. Было странно. Я ведь уже говорил, что мне нравится сильное и стройное тело, но именно к половым органам я в лучшем случае равнодушен. Не особенно восхищали они меня и у Максима — сами по себе. Но, прикоснувшись к ним, я вздрогнул всем телом. Почему? Да потому что вздрогнул всем телом и он сам! Потому что мне, может быть, больше всего нравились в его теле пупок и соски, живот и грудь, но его-то возбуждало именно прикосновение к его пушечке и ядрам! Вот где была моя подлинная власть над ним!

И я стал перекатывать его детские шарики в своей ладони, я стал возить вверх-вниз кожу на головке его предварительно увлажнившегося члена. И снова услышал я тот характерный хлюпающий звук… Где же я его слышал? — мучительно соображал я. — Где? Это было совсем недавно, и он был очень похожим… Во сне! Когда я вызвал к себе полуголую Олю Грудинскую и стал тереть ее клитор!

Это был триумф. Я хотел воплотить свою мечту в жизнь, сделать свой сон реальностью — и я сделал это! Он лежал передо мной абсолютно голый — стройный, мускулистый, загорелый — и извивался от совершенно нового для него ощущения. Может, у него и бывали уже поллюционные сны, а может, и нет. Но ни одного оргазма наяву он, похоже, еще не испытал, раз не умел даже самоудовлетворяться. Он был существом природным, и я, полностью раздев его и ведя к оргазму, был лишь справедлив к нему. Красивое глупое тело должно обнажаться и отдаваться среднему и умному одетому человеку.

Он не привык себя сдерживать и начал стонать. Я, как никогда. ощутил свою власть над ним. Я мог заставить его стонать громче или тише, медленнее или быстрее. Я видел, как он дышит, дергается, извивается и дрожит. Если правой рукой я тер его орган, то левой стал царапать его пушистый мальчишеский живот. Я сам стал тереться о его голый бок своим озверевшим широким членом. Изогнувшись, я, совсем как у Лены во сне, стал щекотать своим горячим, алчущим языком его нежненький пупочек. Зверек мой застонал громче, детский орган его еще больше вырос и разбух, и я понял, что скоро он переживет свой первый оргазм наяву. Я хотел видеть его глаза, его красивое чувственное лицо. Это должно было помочь мне ощутить свою власть над ним еще полнее. Я поднял лицо с его живота, засунув, как тот раз, в ложбинку его пупка свой палец с ногтем.

Он стал задыхаться, раскаленное сердце его заколотилось в сильной, рельефной груди с торчащими вверх возбужденными сосками, ребра заходили ходуном, животик заколыхался, как волна, он закричал громко и странно, нежное лицо его свела сладкая судорога, я сжал его орган плотнее, чтобы трение было лучше, но всё же не слишком сильно, чтобы не задавить семя и не примешивать к экстазу боль, которая его портит. Мощная горячая струя резанула по моей руке и подлетела куда-то ввысь, но я не видел ее, я был слишком занят тем, что вглядывался в его юное лицо, искаженное наркотическим экстазом первого подлинного оргазма.

Он вступил в мой мир — мир подростков и взрослых мужчин, мир тех, кто мучается, изнывает от похоти, кто, удовлетворив ее, ощущает себя на вершине блаженства, кто прыгает из ада в рай, и обратно, и снова обратно.

Власть моя над этим телом волшебной, сказочной красоты, над самой Красотою была очень велика, но вожделенного апогея так пока и не достигла, ведь не достиг апогея и я сам. Я стал тереться о его бедро, о ногу, о нижнюю часть ребер — обо все его нежные голенькие косточки, я на всех парах шел, летел к своему оргазму, орган мой пел от счастья, ликовал, взрывался от радости жизни.

Дверь внезапно дернулась — дернулся и мой орган. Два чувства овладели им в равной мере: жажда экстаза и дикий, панический страх. Дверь не открылась. Слава Богу (вот уже и Бог с большой буквы в такую минуту!), Максим (не тело, не зверек, не животное, не пупочек, не Красота, а Максим!) додумался запереть ее на ключ прежде, чем всё это началось. Рванули опять. Орган мой стал подавленно сникать. Нечеловеческий ужас овладел мною. Картины тюрьмы и унижений сокамерниками замелькали передо мной. Я вдруг весь ослаб… но в следующую секунду, напротив, наполнился кипучей энергией. Мощная порция адреналина бушевала в моей крови.

— Одевайся! — шепнул я. — И желательно без слов и без шума.

Сам же я растер тапкой пятно от его молодого семени, образовавшееся на ковре. Его было почти не видно. Заметить его можно было теперь, только если заранее знать, что оно есть и примерно в этом месте. Стер я влагу и со своих брюк, выпустил футболку и рубашку наружу, чтобы загородить все возможные пятна. Мое любимое жаркое тельце стремительно, лихорадочно одевалось, превращаясь в Максима. Минуты через две, в течение которых в дверь продолжали яростно ломиться, он был одет. Я внимательно осмотрел его в поисках улик, которые могли бы выдать нас с головой.

— Заправь футболку сзади! — сказал я таким же строгим, сосредоточенным шепотом.

Он заправил.

— А теперь сделай вид, как будто всё это время ты пересказывал мне английский текст! — скомандовал я.

— Но мы же с вами никаких текстов последнее время не учили! — возразил он.

— Всё равно! Вспомни что-нибудь из школы!

— Но я ничего оттуда не помню! — признался он.

— Ах ты, милый! — я не мог сдержать своей странной, дикой, фантастически неуместной сейчас нежности, захлестнувшей меня с головой. — Какой ты сладкий, глупый, красивый и мохнатый!

Понимая, что вижу его, быть может, в последний раз, я обнял его за талию, снова выковыряв из штанов его футболку, ощутил его нежную голую кожу, почесал его животик и впился своими жадным губами в его детские, но познавшие, благодаря мне, буйное сладострастие губки.

— Максимка, пупочек, я люблю тебя! — прошептал я жарко.

Не дав ему ответить, я снова заправил его футболку в джинсы.

— Говори что хочешь, только связно и по-английски! — приказал я, возвращаясь к тону командира. — Говори, а то мы погибнем!

Похоже, это напомнило ему реплики положительных героев в обожаемых им голливудских фильмах, и он вдохновился.

— Once lived a beautiful little boy with blue eyes and gold hair, — начал он громко, чтобы слышно было даже из-за двери.