Душенька - Наталья Аронова

– Да с чего же это он вспотел-то? – пришел и мой черед удивляться. – Он ведь щей и не ел вовсе!

– Не ел? – поднял голову Тюряев.

– Не ел.

– А обычно как? Обычно ел?

– Обычно ел. И добавки просил. А на этот раз – нет!

– Так он, может, собственной отравы надышался, вот и прихватило…

– Если бы он надышался, как вы изволили выразиться, у него были бы респираторные проблемы, – заметила бабушка.

– И это справедливо. Стало быть, боль в животе и прочие соответствующие недомогания он симулировал. Могло такое быть? Вполне. Если не возражаете, я вас покину на минутку, мне тут надо распорядиться…

Тюряев вышел из кабинета. И я наконец смогла поплакать.

Разумеется, Коля не стал ждать, когда его арестуют. Доморощенного диверсанта задержали на трассе в девяти километрах от деревни. Он голосовал, и милицейский «газик» охотно принял на борт беглеца. Чиниться он не стал и очень скоро раскололся. Светлая идея всыпать удобрения в обед для работников хозяйства пришла в голову не ему, но главе конкурирующего предприятия. Глава, видимо, был мастак убивать одним выстрелом двух зайцев. Рабочие болеют, значит, некому собирать урожай, значит, срываются поставки, что дает конкуренту самую несомненную выгоду в плане реализации собственного товара… Да и к тому же репутация перловского тепличного хозяйства будет здорово подпорчена – людям рты не заткнешь, пойдут болтать, что работники отравились собственной продукцией, сверх меры напичканной опасными для здоровья удобрениями. Сейчас любят и поговорить на телевидении, и написать в прессе про опасные фрукты и овощи, про здоровый образ жизни и здоровое питание… Наслушается обыватель таких разговоров, пойдет по рынку – ан в яблочках консерванты, в колбаске нитрит натрия, в яйцах сальмонелла, а в йогуртах генетически модифицированные добавки. Но есть-то что-то ведь надо, так? Вот и ест обыватель все те же вредные продукты, да только без удовольствия, отплевываясь и сетуя на горестную судьбу, зарабатывает себе изжогу и язву… Такой хорошо запомнит, что про чьи-то помидоры сказали, мол, ядовитые, и дотошно выспросит: не те ли, мол? Точно? А все-таки? Во-он оно что! И пойдет себе, гордый, к иностранным помидорам, выращенным на гидропонике, без вкуса и без запаха, зато с непоруганным добрым именем.

Разумеется, опровергнуть эту информацию несложно, но, как говорится, «ложечки нашли, а осадочек-то остался»… Добрая слава на печи сидит, а худая по дорожке бежит, дело известное.

А какая же Коле от этого была выгода, спросите вы? Что ж, следствие выяснило, что ему была обещана крупная денежная мзда. Да и помимо того хитрый конкурент держал своего наемника в крепком ошейнике и на коротком поводке, снабжая его время от времени неким веществом, имевшим над Колей большую власть… Что ж, если идея и в самом деле была в некотором смысле хороша, то исполнитель был выбран явно неудачно. Наркотики подточили его нервную систему, загубили когда-то недюжинный интеллект, сделали трусливым, мнительным и беспокойным. Я стала неожиданным препятствием на его пути – пока в кухне царила подслеповатая и вздорная от старости повариха Настасья, сварившая как-то в куриной лапше посудное полотенце, пожалуй, в кастрюлю можно было засунуть хоть контейнер с радиоактивными отходами. Но когда в Перловке объявилась я и водворилась на место поварихи, задача стала выглядеть менее легкой. Значит, ко мне нужно было найти подход, и Коля не стал особенно ломать голову. Молодая дуреха с наивными глазами и пышными формами, я стала слишком легкой добычей для этого ловеласа! Не знаю, к чести ли моей, но можно сказать, что злоумышленник и сам всерьез увлекся своей жертвой. Какое-то время он, очевидно, серьезно подумывал сделать меня сообщницей готовящегося преступления. Мобильный телефон, преподнесенный мне во время поездки в Москву, был, так сказать, пробным шаром. Но то ли я не произвела на Колю впечатления девушки, годной ему в подельщицы, то ли у него не нашлось воли для того, чтобы довести до завершения какую бы то ни было собственную мысль, но эта часть плана отпала. А может быть, в Коле еще теплилась душа, еще не померкли последние искорки нормального человеческого чувства и он пожалел меня, не рискнул разочаровать?

Этого я уже не узнаю никогда.

Все подозрения с меня были сняты. Колю увезли в Москву – я не видела этого. Говорили, что он просил разрешения «увидеться с Душенькой» – ему этого не позволили. Я сидела в своей комнате и плакала, плакала… Погода изменилась, после жары пришли грозы, принесли холодный фронт, а я все плакала. Один за другим возвращались из больницы выздоравливающие люди, потихоньку включались в работу. Перловка вставала из руин. Все вели и чувствовали себя, как после войны, когда горечь от вида разрушенного хозяйства компенсируется душевным подъемом – выдюжили, мол, выжили, да мы еще о-го-го! Только бухгалтерша Чайка не смогла вернуться к своим обязанностям, ее из Москвы привезли прямо на кладбище. У Чайки, оказывается, было слабое сердце.

Эта новость доконала меня. Я знала, что моей вины во всем произошедшем нет, но тем не менее чувствовала себя очень плохо. Мне чудились осуждающие и насмешливые взгляды – хотя я и не выходила никуда дальше веранды.

Правда, во всей этой ситуации были и плюсы. Так, бабушка заметно сблизилась с Иваном Федоровичем. Они приобрели привычку подолгу сидеть вместе на веранде, разговаривая о чем-то вполголоса, трогательно сблизив головы. Это меня утешало. «Хотя бы у них пусть устроится жизнь, а как устроится моя собственная, уже неважно. Вряд ли Иван Федорович захочет мне помогать теперь, после того как я принимала ухаживания его непутевого сына и так оскандалилась», – думала я. Но все оказалось иначе.

– Ты прости уж меня, дочка, – сказал Иван Федорович как-то раз, когда мы остались одни после ужина – бабушка вышла в кухню, а Арчибальд задержался на пасеке.

– За что? – удивилась я.

– Да как – подвел ведь я тебя-то. Радовался, старый болван, что ты с сыном моим вроде как встречаешься… Думал, сладится у вас дело, поженитесь. Девушка-то ты славная, и красивая, и добрая, и хозяйственная. И вы счастливы будете, и у меня опять семья появится… Чего я только не передумал, ты не представляешь. Уж и до внуков домечтался. Поверил я Кольке-то, что вылечился он, что человеком стал и жить по-человечески хочет. Думал – и на доброго коня бывает спотыкачка. А все не по-моему вышло. Вот и ты как лунатик ходишь, и я без семьи остался. Последний шанс это у меня был.

– Может быть, не последний? – спросила я Ивана Федоровича. Не знаю, как это я так осмелела. Слова сами сорвались с моего языка, но вдруг я убедилась, что они услышаны и поняты именно так, как надо, потому что усталые глаза Ивана Федоровича вдруг живо и молодо взглянули в сторону кухни, окна которой были распахнуты и откуда слышны были легкие шаги бабушки.

– Может, и так, умница, – сказал он мне тихонько, но голос его уже изменился, кроме горечи и тоски в нем звучало еще что-то…

Это что-то было – надежда?

Глава 5

ФРАНЦУЗСКАЯ МЕЧТА

Столица переживала кулинарный бум.

Один за другим открывались бары, рестораны и кафе быстрого питания. При желании можно было выбрать кухню и напитки любой страны. Офисные дивы, покрытые искусственным загаром, предпочитали проводить время в псевдояпонских забегаловках, где, трогательно стрекоча палочками, лакомились суши. Ну а уж если вам, как и мне, претит сырая рыба, рисовая каша и морские водоросли, если вы предпочитаете что-то погорячее – пожалуйте в «Сомбреро», ресторан мексиканской кухни, там отведаете и чимичанги, и энчиладос. Неравнодушны к сытной немецкой кухне? Приходите в «Бавариус», будет вам и шнельклопс, и розбрат! А уж если патриотизм взыграл, то тогда только в «Прагу», только в «Прагу», господа! Ну, или в «Славянский», но там, признаться, и стерлядки по-патриарши мелковаты, и в гурьевскую кашу сливочных пеночек недокладывают, скупятся. В гурьевскую кашу, видите ли, чтобы она истинный вкус обрела, надо не в один слой пеночки класть, а в два-три. Сначала слой манной каши, сваренной из самой тонкой, самой мягкой крупки, потом два-три слоя пенок с топленых сливочек. Затем приходит черед фруктового маседуана и орехов, а дальше снова – каша и три-четыре слоя пенок. А когда слои закончатся, посыпать кашу тростниковым сахаром и нагреть в духовке, чтобы покрылась она тончайшей карамельной корочкой, а под ней – невероятная сладость и мягкость, пища богов! А только кто же готовит эту амброзию? Заграничный повар, за большие деньги выписанный француз. Разве француз понимает манную кашу? Да от его стряпни сам граф Дмитрий Александрович Гурьев, гофмейстер императорского двора, сенатор и крайне неудачливый министр финансов, оставшийся в памяти народной лишь как создатель гурьевской каши, в гробу переворачивается. Не приведи господи, восстанет еще, а в России и без него с экономикой нелады…