Супердвое. Версия Шееля - Михаил Ишков

« … в середине мая. На совещании от фашистской партии и правительства присутствовали Геббельс, Гиммлер, Борман и Лей, от армии – Рундштедт и Кейтель, от промышленных кругов – Рехлинг и Порш. Была предпринята попытка устранения противоречий, возникших между этими кругами в результате поражений германской армии на Восточном фронте. Гитлер отсутствовал. По словам «Отто» у фюрера проблемы со здоровьем, однако «Орион» утверждает, что причина в нежелании участников встречи обсуждать с Гитлером важнейшие текущие проблемы внутриполитического положения, что косвенно подтверждает и перемена в настроении «Отто».

По утверждению «Ориона» участники совещания сумели прийти к взаимопониманию. Противоречия между Гиммлером и генералитетом пока устранены. Руководству армии в настоящий момент крайне важно иметь прочный и спокойный тыл. Гиммлер этого добился, поэтому в армии и промышленных кругах его ценят.

Меры в отношении Борова приняты. Операция «Ученик дьявола» развивается по намеченному плану. Приступаем к операции «Бабушкины сказки».

Первый»

На этом клип закрылся.

Следующий видеофайл был посвящен Алексу–Еско фон Шеелю.

На экране открылось знакомое мне помещение. Однажды мы уже собирались здесь втроем; то есть, они – Алекс–Еско и его alter ego Закруткин – там, я у монитора. С тех пор в комнате ничего не изменилось – те же нейтрально окрашенные стены, у дальней стены два кресла, между ними журнальный столик, на нем два стакана. Слева расположился Алекс–Еско.

Другое кресло пустовало.

Объектив, наплывая, подал его крупным планом.

Выдерживая паузу, Алекс–Еско фон Шеель пригубил из ближнего к нему стакана, затем поставил его на столик и поприветствовал меня. Я пожелал ему долгих лет. Шеель поблагодарил и предложил начать.

Я невольно глянул в сторону пустого кресла.

— Да, соавтор, – подтвердил барон, – уже не дождемся. Давай приступим, время‑то уходит. Впрочем, в случае необходимости, дружище, я буду обращаться к тебе и от имени Толика. Ты не удивляйся. Как бы я и есть Толик. Как бы братишка тоже участвует в беседе. Мне так легче. Не возражаешь?

— Нет, – ответил я виртуальному барону. – Трущев приучил меня терпимо относиться к вашим выкрутасам. Так что если сейчас живехонький–здоровехонький Анатолий Константинович войдет в комнату, я и глазом не моргну. Охотно поздороваюсь с ним и продолжу наматывать на ус ваши так называемые воспоминания.

— Он не войдет, – вздохнул барон. – Его похоронили год назад, ты же сам застал его в гробу, так что мы уж как‑нибудь втроем.

В этих словах была бездна меланхолии. Я вынужден был согласиться – трудно на свете без родного человека.

Так бывает, ребята.

Наконец Шеель предложил.

— Ну–с, приступим?.. Рекомендую начать эту главу следующими словами: «Погружение в тайну случилось в третий день июля сорок четвертого года. Все началось с незначительной суммы в двести рейхсмарок.

День выдался на редкость жарким…»

* * *

— Назначенную встречу с майором Штромбахом я проигнорировал. Ротте попытался устроить скандал, в ответ я заявил, что вообще отказываюсь от общения с этим человеком.

Боров заявил.

— Это невозможно! Может, там на Востоке, это в порядке вещей, но здесь, в сердце рейха, не принято отказываться от данного ранее слова. Офицеру доблестного вермахта, Алекс, это не к лицу! Мой друг, желая помочь тебе, подготовил подробную справку, он сделал выписки из дела твоего отца. Он готов передать их тебе. Он очень рисковал.

— Хорошо, я пришлю человека. Штромбах обсудит с ним гонорар и в случае, если они придут к согласию, передаст ему материалы. Но вернемся к разговору о офицерской чести. Мне кажется, что приставать к невесте офицера доблестного вермахта является еще большим нарушением кодекса. Не так ли, господин Ротте?

Штурмбанфюрер растерялся.

— Что ты имеешь в виду, Алекс?

— С сегодняшнего дня, господин Ротте, я для вас не Алекс, а господин барон. Если угодно, господин гауптман.

— Так объяснись, барон?!

Мы беседовали в машине.

Вообрази машину, а в ней борова. Он едва помещался на переднем сидении. Ротте сильно потел и без конца вытирал пот. В сорок четвертом, дружище, весна в Берлине выдалась на редкость жаркая. Пристроились мы на Тиргартенштрассе, в укромном уголке неподалеку от Хофягералее* (сноска: Hofjägerallee). С этой точки Колонна Победы особенно отчетливо рисовалась на фоне живописно раскрашенного алыми и оранжевыми облачками закатного неба.

Был вечер. Памятник еще стоял неповрежденный, и, если бы не впечатляющие развалины к югу от канала, искореженные монументы прежним героям рейха, от Бисмарка до Гинденбурга; ожидание очередного налета, разбирающие завалы измученные русские военнопленные, при виде которых во мне поднималось мстительно–радостное ощущение скорой расплаты, – небо можно было бы вообразить вполне мирным.

В отличие от Закруткина, резавшего правду–матку, барон любил изысканные, литературные выражения. Никогда ранее они не казались более уместными, чем при описании гибнущего Берлина. Великий и заблудший город судьба мстительно стирала с лица земли.

… – Три дня назад вы обратились к моей невесте с требованием одолжить вам триста марок. Это требование вы мотивировали необходимостью спасти мое доброе имя. Что вы имели в виду?

— Это вырвалось случайно… Мне позарез были нужны деньги. Алекс, ведь ты же знаешь, когда ко мне в руки попадают карты, я не могу остановиться. К тому же я всегда возвращаю долги.

— Это неправда, господин штурмбанфюрер. В тот вечер вас не было в офицерском казино. Вас видели на службе. Я не спрашиваю, чем вы занимались на службе, но вы взяли в привычку то и дело обманывать меня. Теперь вы добрались и до моей невесты. Я не люблю, когда меня обманывают! Вы задолжали мне достаточно большую сумму и я хотел бы получить ее, скажем, в течении двух недель!

— Это невозможно! Ты не можешь так поступить со мной!! Я не в состоянии покрыть карточный долг в такой короткий срок.

— В устах дипломированного богослова такое признание звучит забавно. Разве не вы только что напомнили мне о чести офицера? Занимать деньги у женщины, не ставя в известность ее жениха, это тоже входит в кодекс чести? Если в течение недели я не получу свои деньги, я передам дело на усмотрение офицерского суда… Но прежде я поговорю с группенфюрером Майендорфом. И вот еще что, штурмбанфюрер, мне надоели ваши намеки на мое прошлое. Оно вас не касается.

К моему удивлению, Ротте, обычно с легкостью бросающийся в крайности, на этот раз повел себя на редкость спокойно.

— Нам давно следовало объясниться, Алекс, – с некоторой задумчивостью произнес он. – Я не могу рассказать всего, но обратиться к Магди меня надоумил Майендорф. Да–да, группенфюрер Людвиг фон Майендорф, ее отец. Да, не все средства, которые мне удается отыскать, даже прибегая к займам у друзей, я трачу на карты. Я вообще не играю в карты, Алекс. Все средства, которые мне удается добыть, идут на очень серьезный проект. Тебе не следовало бы знать о нем, но ты, я смотрю, закусил удила.

Он сделал паузу, ожидая выплеска новых вопросов, горячих обвинений, риторических упреков – карты… проект… ты считаешь меня простаком, Франц?.. – но я помалкивал. Я хорошо изучил Ротте. Толик тоже неплохо провентилировал его. Мы пришли к единому выводу – если даже этот карась не картежник и не бабник, все равно инициативу он должен взять на себя. Деньги‑то ему отдавать, значит, ему и объясняться!

Далее карась заговорил в доброжелательно–угрожающем тоне.

— Короче говоря, как только смета на расширение моей лаборатории будет подписана, я тут же сполна верну тебе все средства.

— Господин Ротте, вам не кажется, что эту версию с оттяжкой оплаты долгов вы почерпнули из сочинений бульварных писак. А может, из классической литературы. Из «Войны и мира», например. К сожалению, вам далеко до Толстого. Насколько мне помнится, в «Войне и мире» граф Ростов проиграл сто тысяч рублей, а это куда более значительная сумма чем ваш долг по отношению ко мне.

— Двести тысяч, Алекс! Двести тысяч!.. Если бы этот так называемый граф передал эти деньги в мои руки, мне не пришлось бы побираться как нищему с громадным, величиной с булыжник, алмазом в кармане.

— Ваш алмаз меня мало интересует. Куда больше меня интересует Майендорф. С какой стати он должен направлять неисправимого должника к своей дочери? Интересно, что он ответит на этот вопрос?

— Он ответит, Алекс, что это не твоего ума дело. Речь идет о режиме строжайшей секретности. Тебе не следовало бы совать нос в это дерьмо.

— Хорошо, я не буду совать. Но я хочу получить свои деньги обратно. Когда я смогу получить долг? Вам надо уложиться в две недели. И зачем надо было знакомить меня с Штромбахом, который тянет резину и торгуется из‑за каждой бумажки как еврей Зюс?